О смысле «Александрийского столпа»

Принципиальная роль стихотворения «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» в творчестве Пушкина и русской поэзии в целом не нуждается в обосновании. Однако попытка адекватного прочтения этого стихотворения уже в течение длительного времени наталкивается на очевидную проблему, связанную с необходимостью объяснить, что же такое «Александрийский столп», которому противопоставляется «нерукотворный памятник». История этого вопроса до 1967 года включительно подробно освещена в классической монографии М. Алексеева [Алексеев 1967]. С тех пор появился целый ряд исследований. Новейший обзор работ можно найти в статье В. Есипова [Есипов 2008]. (Даже в «Википедии» появилась весьма содержательная статья «Александрийский столп (Пушкин)».)

Здесь существует трудность, по-видимому впервые со всей отчетливостью указанная Грегуаром [Grégoir 1937]. Если понимать «Александрийский столп» как Александровскую колонну, то остается непонятным, почему же пушкинское словоупотребление расходится с правилами русского языка, по которым прилагательное «Александрийский» следует считать образованным от слова «Александрия», а не «Александр». Однако попытки увязать данное определение с Александрией — то ли с Александрийским (Фаросским) маяком, то ли с Помпеевой колонной в Александрии, то ли с «египетской темой» в целом (как в книге О. Проскурина [Проскурин 1999]) — оказываются весьма искусственными.

Мы не станем повторять здесь все аргументы, которые можно найти в процитированных выше работах и указанной там литературе. Однако полагаем, что в данном случае сама история изучения является в некотором роде подсказкой. Если многолетние споры высококвалифицированных филологов по поводу адекватного прочтения слова «Александрийский» так и не привели к ясному результату — о чем это говорит? Неужели Пушкин не сумел достаточно ясно выразить свою поэтическую мысль, причем в ключевом по значению стихотворении, оценивающем роль поэта в целом? Более того, неужели Пушкин «сбил с толку» целые поколения не только исследователей, но и простых читателей? Тогда это пришлось бы посчитать художественной неудачей Пушкина.

Мы полагаем, что указанные выше обстоятельства на самом деле указывают на неверную постановку вопроса. Обычно считается само собой разумеющимся, что нужно найти один-единственный «правильный» денотат к загадочному названию. Однако, по нашему мнению, художественная неопределенность образа является намеренной. Одна из ключевых тем стихотворения — культурная память народа и бессмертие поэтических свершений. Между тем история рецепции стихотворения — вплоть до настоящего времени — ясно демонстрирует многолетний сбой в механизме такой памяти, причем в одном из ключевых моментов произведения. Таким образом, прагматика и семантика стихотворения оказываются тесно переплетены. Это заставляет предположить: источник недоразумений в прагматике лежит в области семантики, что в свою очередь указывает на то, что выбор «необычного» прилагательного был художественно мотивирован.

Центральная тема стихотворения связана с поэтическим бессмертием, воплощенным в «нерукотворном памятнике», то есть словесном творчестве, и противопоставленным «Александрийскому столпу». Это обусловливает в тексте особую роль слова как такового. В той или иной форме связь между «Александрийским столпом» и Александровской колонной в любом случае не может быть изгнана из стихотворения. Но тогда получается, что Пушкин употребил слово (точнее, словосочетание), которым этот памятник в честь царя никогда не назывался ранее и, как не мог не понимать Пушкин, не будет называться и в дальнейшем — «имя» памятника, манифестирующего собой идею царской власти, оказалось преходящим.

Тем самым такой выбор продемонстрировал процесс эрозии исторической памяти. В стихотворении проглядывают исторические объекты различных стран и эпох, включая совсем недавнюю александровскую эпоху в России. Однако оказывается, что их уже невозможно различить и идентифицировать: здесь работает механизм забвения, из-за которого Александровскую колонну легко спутать с Александрийским маяком.

Учитывая общее свойство имени в мифопоэтической традиции (согласно которому судьба имени воплощает судьбу его носителя), а также контекст стихотворения, приходим к выводу, что Пушкин чисто поэтическим способом отказал царю в бессмертии.

Сказанное выше означает, что для решения художественных задач Пушкин при выборе названия столпа сознательно допустил языковую деформацию, формально — ошибку в том, что касается соотнесения с Александровской колонной (с оговоркой, что в стихотворении сам объект называния неоднозначен — подробнее об этом см.