О мемуарно-автобиографическом жанре

В русской классической литературе видное место занимает жанр художественной автобиографии. Воспоминания о своем жизненном пути давали возможность многим крупнейшим писателям раскрыть наблюдения над самыми различными явлениями русской действительности, служили исходным материалом для широких идейно-художественных обобщений. Автобиография стала фактом большого искусства. Писатель стремился осмыслить свою собственную жизнь как часть общенародной жизни. Естественно, что произведения этого жанра отличались не только «материалом», но также характером и глубиной его осмысления, принципами художественной типизации, своеобразием композиции, изобразительных средств, языка и т. д. Достаточно назвать «Былое и думы» Герцена и трилогию Льва Толстого, «Историю моего современника» Короленко и трилогию Горького, чтобы представить себе те разнообразные, почти неисчерпаемые художественные возможности, которые открывал перед писателями этот жанр. Какова же его природа, его специфика? Едва ли надо говорить о том, что эти вопросы имеют отнюдь не только «академический», историко-литературный интерес. Решение их чрезвычайно важно для уяснения многих явлений советской литературы. Трилогия Федора Гладкова, «Открытие мира» Василия Смирнова, тетралогия Константина Паустовского – эти и многие другие произведения советской литературы, созданные на автобиографическом материале, при всем своем идейном и художественном отличии от традиций классической автобиографии, тем не менее связаны с ними определенной преемственностью. Конкретное изучение этого жанра на разных этапах его исторического развития поможет прояснить ряд эстетических проблем, имеющих злободневное значение для нашей современной советской литературы.

Интерес к мемуарному жанру в России ив Западной Европе явился прежде всего отражением возросшего интереса общества к человеческой личности. Феодальная идеология, освященная авторитетом церкви, закрепощала человека, лишала его жизнь самоценного интереса. Защита прав личности была одной из форм борьбы против этой идеологии. Реализм эпохи Просвещения провозгласил необходимость художественного исследования души простого человека. Можно вспомнить патетические строки Руссо из вступления к «Исповеди»: «Как бы скромна и безвестна ни была моя жизнь, если я думал больше и лучше, чем короли, – история моей души более интересна, чем история их душ».

Перед нами пламенный манифест в защиту простого человека, внутренний, чувственный, земной мир которого уже раскрепощен и обрел объективное значение. Освобождение человека от власти феодально-церковных догм рождало у него стремление осмыслить свою собственную жизнь, поскольку она теперь в глазах общества приобретала объективную ценность, осмыслить вместе с тем эту жизнь критически, чтобы на примере собственных ошибок, неудач, поражений извлечь назидание для современников и будущих поколений. Именно такой книгой была «Исповедь», в которой Руссо с предельной искренностью и бесстрашием раскрыл историю своей жизни и своих духовных скитаний.

Развитие этого процесса в русской литературе – XIX века пошло значительно дальше.

Противоречия между личностью и господствующим строем представлялись передовым кругам русского общества наиболее разительным выражением противоречий современной действительности. Отсюда страстная защита ими прав человека. В 1840 году Белинский, едва освободившись от иллюзий примирения с «разумной действительностью», писал Боткину: «Не могу пока умолчать об одном, что меня теперь всего поглотила идея достоинства человеческой личности и ее горькой участи – ужасное противоречие!»

С проблемой человеческой личности у Белинского связаны самые острые политические формулировки, характеризующие его стремительное движение к идеям социализма и революционного демократизма. По мере того, как Белинский все более утверждался на этих новых идейных позициях, ему отчетливее раскрывалось значение человеческого «я», интересы которого становятся для критика главным критерием исторического развития. Социальное освобождение личности обретает в сознании Белинского значение высшего общественного идеала.

Глубокий интерес к человеку разделял и Герцен. Во вступлении к «Запискам одного молодого человека» он цитирует известные строки из «Путевых картин» Гейне: «Каждый человек… есть вселенная, которая с ним родилась и с ним умирает; под каждым надгробным камнем погребена целая всемирная история», – и при этом подчеркивает, что «история каждого существования имеет свой интерес».

В европейской литературе этот интерес был обострен романтиками. Эпоха классицизма с характерным для него рационалистическим и отвлеченным пониманием человеческой личности уступила место стремлению познать и художественно раскрыть внутренний мир человека, богатство его чувственной и интеллектуальной сферы. Но романтическое искусство, много сделавшее для художественного познания человека, остановилось на середине пути. Отвергая абстрактность, присущую искусству предшествующей эпохи, романтики сами не сумели до конца преодолеть ее в своем собственном творчестве. Романтизм оказался неспособным показать человека во всем многообразии его конкретных связей с общественной средой, с условиями исторического развития самой действительности.

Эту задачу осуществил реализм, широко раздвинувший границы поэтического исследования действительности и сумевший проникнуть в самые сложные тайники человеческого характера. Именно реалистическое искусство стало «человековедением».

Осознание общественной природы человека, его многосторонних связей с историческим развитием современной действительности позволило эстетике реализма провозгласить универсальное познание человека, его духовного мира-главной задачей искусства. Белинский справедливо видел пафос творчества Лермонтова «в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности» ## В. Г.