О «литературности» полемики в критике периода гласности и постгласности

В известном эссе «Русское прошлое и советское настоящее» французский историк Ален Безансон пишет о двух видах отношений, сложившихся между советской Россией и ее дореволюционным прошлым: отношения «нормального типа и исключительные отношения». Нормальными отношениями Безансон считает связигеографические, демографические, территориальные. «Исключительные» отношения характеризуются следующим образом: «использование истории для оценки – разного рода – советской реальности, привлечение прошлого в качестве свидетеля обвинения или защиты в процессе, в котором стороны не могут прийти к соглашению о фактах, о характере советского режима» ¹. Отношение советской России к культуре России дореволюционной также подчиняется этим принципам, что особенно характерно для подхода литературной критики к литературному наследию и интерпретации последнего. Переоценка литературного наследия имела особо важное значение в истории советского литературоведения, которое выступало в роли идеологического цензора, одобрявшего мировоззрение дореволюционных писателей лишь выборочно и отвергавшего неприемлемые, на его взгляд, для советского читателя этические, эстетические, политические и философские воззрения «старорежимных» авторов. Методологической основой подхода советской критики к литературному наследию досоветского прошлого являлась хорошо известная интерпретация творчества Льва Толстого Лениным, изложенная им в статье «Лев Толстой, как зеркало русской революции» (1908), согласно которой каждый великий художник отражает в своих произведениях классовые противоречия общества помимо своего желания и вопреки своему мировоззрению. В совокупности с формулой Плеханова «отсюда и досюда» методология советской литературной критики вступала в «нормальные и исключительные» отношения с русской классической литературой.

Период гласности и постгласности подтверждает правильность формулы Безансона. Идеологические и экономические, политические и социологические дискуссии на страницах литературных периодических изданий ведутся на основе как публиковавшегося до периода гласности, так и не публиковавшегося в советской России литературного и философского материала из российского культурного наследия. В бесконечной полемике «классика и мы», ведущейся на страницах печати, русские классики и их произведения оказываются сегодня вовлеченными, по выражению Юрия Лощица, в «филологические войны».

Так, например, в 1990 году, во времена пика гласности, в журнале «Москва» появилась стенограмма дискуссии 1977 года под названием «Классика и мы» ², а статьи с такими символическими названиями, как «Что говорит нам сегодня Достоевский?» ³или «Чехов с нами?» ⁴, были типичны как для демократической, так и для консервативной прессы. Период постгласности ознаменовался продолжением тенденции переосмысления литературного материала для проведения полемики на актуальные темы на страницах так называемой «патриотической» печати, в то время как печать демократическая частично отошла от этой методологии переоценки классики, находясь под влиянием обозначившейся в последний год тенденции «обстрела классики» ⁵. Так, если «Москва» в 1993 году еще перепечатывает (в N 2) «на злобу дня» ⁶статью Василия Розанова с характерным названием «Возврат к Пушкину», то подобного рода статьи на страницах «непатриотической» печати появляются реже. Последнее связано с тенденцией, охарактеризованной Л. Гудковым и Б. Дубиным⁷как отвращение к серьезной литературе как элементу высокой культуры, дискредитировавшей себя служением советскому режиму. Это не значит, что демократическая печать не продолжает обсуждать тему взаимосвязей классики и современности в период постгласности, о чем свидетельствует, например, проведение на страницах «Знамени»»круглого стола» под рубрикой «Русская классика и Октябрьская революция» ⁸, в которой устанавливаются связи между Карамзиным и Радищевым, с одной стороны, и Солженицыным и Сахаровым- с другой (с. 221). О том, что «курс на понижение» не выдерживается в демократических изданиях, свидетельствует появление статьи с таким ярко символическим заглавием, как «Перечитывайте «Чапаева»!»⁹.

Постоянность «литературности» идеологических полемик, состоящая в привлечении литературного материала к спорам как во времена гласности, так и в последующий период, свидетельствует о том, что «литературность» является намного более константной культурной парадигмой сознания, чем того хотелось бы таким открытым недругам тенденциозного (на их взгляд) морализирования русской и советской классики, как современные постмодернисты (о чем так декларативно писал Виктор Ерофеев в «Поминках по советской литературе»¹⁰), или таким исследователям современного культурного процесса в России, как Н. Конди и В. Падунов¹¹на Западе и Л. Гудков и Б. Дубин¹²в России.

И в самом деле, даже публикация «Манифеста о «новой прозе» Варлама Шаламова¹³в 1989 году не оказала заметного влияния на тенденцию обращения к классике за примерами и доказательствами, используемыми в качестве аргументов «за» и «против» в идейно-мировоззренческой полемике и даже спорах по вопросам экономики на страницах литературно-критических изданий начала 90-х годов. Манифест Шаламова содержит не только полное отвержение русской классики XIX века («Русские писатели-гуманисты второй половины XIX века несут на душе великий грех человеческой крови, пролитой под их знаменем в XX веке. Все террористы были толстовцы и вегетарианцы, все фанатики – ученики русских гуманистов»¹⁴), но и говорит о гипертрофированной роли литературы в общественной жизни России дореволюционной и советской. Демиурговы амбиции русской классики, занимающейся «полезным делом улучшения людей»¹⁵, отвергаются Шалимовым во имя качественно новой, принципиально отличной от классической литературы «новой прозы».

Но ни радикальные мысли Шаламова, напечатанные в разгар торжества «литературности» в идеологической полемике в период гласности, ни ярко «антилитературные» в своем отвержении идейности в литературе заявления и программы сегодняшних постмодернистов не смогли прекратить тенденцию использования классики и литературных персонажей в актуальных полемических целях. Даже такие кумиры публики, как «возвращенный» Василий Розанов с характерным для него отвращением ко «всем этим Белинским и Герценам», сделавшим, по его словам, из русской литературы «такую гадость», не могут остановить процесс поиска ответов как социально- политического и экономического, так и нравственного характера на страницах классических литературных произведений.

Ирония процесса интерпретации и переоценки классики для использования ее в «исключительных целях» состоит в том, что те же самые авторы и их произведения из русского прошлого оцениваются по-разному противоборствующими лагерями литераторов для доказательства идеологически различных положений. Литературная теория деконструкционизма неожиданно получила самое широкое употребление в стране метода социалистического реализма! Как иначе объяснить такое забавное явление, как публикация эссе автора строк об «этих Герценах и Белинских» на страницах журнала «Москва» с предисловием, где редакция представляет розановскую работу «Возврат к Пушкину» как «целительный источник национального здоровья и крепости», как средство против «грязно-изощренных «интерпретаций»¹⁶русского классика. Пользоваться автором «Людей лунного света», видевшим в Чернышевском «урнинга», а в аскетизме Льва Толстого черты гомосексуальности, как защитником Пушкина от «изощренных «интерпретаций» писательского творчества – в этом видится дань деконструкционизму.

Интересен сам поиск теоретических моделей для литературной критики перестроечной и постперестроечной поры с характерной ориентацией на использование литературного материала как материала социологического, с отношением к литературным героям как к реальным людям, которые могут служить предметом для подражания в трудные времена политических и экономических перемен. Так, В. Турбин выразил сожаление в связи с отсутствием литературоведческой теории, «которая оказалась бы в силах ответственно, внятно дать концепцию актуальности художественных произведений далекого или относительно близкого прошлого». И как бы вступая в полемику с самими «возвращенными» писателями, В. Турбин продолжает развивать свою мысль, подтверждая формулу Безансона и ее применимость к современному периоду российской истории: «Необходимость прибегнуть к классике испытывается все сильнее, и вечные спутники наши становятся своеобразной группой экспертов, консультантов по важнейшим вопросам эстетики и этики социального бытия»¹⁷. Анахронизмом представляется концепция, неизвестная современным литературным критикам, поглощенным полемикой, которая сосредоточена на идеологических конфронтациях. Как лагерь «общечеловеков» с их прозападнической программой, сгруппировавшийся в пик перестройки вокруг «Знамени», «Нового мира», «Литературной газеты», так и «самобытники» и «патриоты», печатающиеся в «Москве», «Молодой гвардии», «Нашем современнике» и «Литературной России», используют литературные аллюзии, имена литературных персонажей, цитаты из литературных и философских текстов XIX – начала XX века в качестве аргументов и контраргументов в идеологической полемике. Полемика эта часто сосредоточена на выявлении сущности русского национального характера.

Не только «самобытники», как Распутин и Шафаревич, или авторы «Письма писателей России», но и «общечеловеки» из «Нового мира» выбирают тексты, связанные с темой определения русской души и национального характера: «Русский Нил» Василия Розанова, статьи о русском характере Вл. Соловьева и многие другие. «Вопросы литературы» и «Литературное обозрение» также отдали дань тематике русского национального характера, напечатав «Статьи о русской культуре» Г. Федотова, главу из книги К. Мочульского «Духовный путь Гоголя», статью Н. Бердяева о духовной роли Льва Толстого и статьи из сборника «Вехи».

Последние, как верно заметили А. Латынина и Ю. Латынина¹⁸, используются в качестве аргументов как «западниками и рыночниками», так и сторонниками патриотической идеи, в частности В. Распутиным в статье «Интеллигенция и патриотизм»¹⁹. Если для первых важным в «Вехах» оказывается призыв к отказу от «идейности» и к личной свободе, то для последних «Вехи» есть пример профетического обличения наднациональности сегодняшней интеллигенции.

Несмотря на отмену цензуры во времена гласности, рудиментарный принцип самоцензуры, ставший характерным для русского интеллигентского сознания, не изжил себя с отменой законов и продолжает давать о себе знать в выборе толстыми журналами текстов для публикаций.

Мы уже отмечали, что взгляды Розанова и Шаламова на роль русской классической литературы в формировании идей и моральных штампов в русском обществе XX столетия применимы к современному периоду российской истории. Сегодняшние враждующие лагери: демократы и «патриоты» – нашли общую тему русского национального характера. Одна и та же литературная традиция питает своими корнями тех и других. Как отметил Ю. Шрейдер²⁰, оба лагеря пользуются литературным материалом как материалом научным, ожидая от литературы обладания философской или научной истиной, полностью дезинтерпретируя роль литературы, не понимая ее вненаучного характера и природы художественного вымысла. В этом смысле представляется характерным и показательным обращение к литературному материалу в таком примечательном в истории русской литературы документе эпохи гласности, как «Письмо писателей России». Авторы письма всерьез считают оскорблением такие литературные характеристики советского человека, как «дети Шарикова», и принимают за святотатство негативную характеристику «русской души» («русская душа – тысячелетняя раба»), данную героем-повествователем в произведении Вас. Гроссмана. Примечательно также, что в «Письме писателей России» за истинные свидетельства российской истории принимаются не исторические документы, а история, переданная пером русских классиков – Пушкиным («Клеветникам России») и Львом Толстым («Война и мир»).

Интерес кдушеидуховномутакже является примером невосприимчивости современной литературной критики к анахроничности определенных понятий и идей. Трактовка понятийдушаидуховноев их неметафорическом, мистическом значении совершенно удивительна в восприятии и интерпретации метафизических текстов конца XIX – начала XX века современной литературной критикой. Примечательно, что в отличие от мистической и псевдомистической литературы масскульта (о которой пишут Н. Конди и В. Падунов в своих работах 1990 и 1991 годов), заполнившей прилавки метро и улиц столицы, восприятие работ Вл. Соловьева, Мережковского, Бердяева, Федотова проходит без критического осмысления устаревших концепций и характеризуется анахроничным восприятием и оценкой.

Процесс поисков связей и преемственности между современным состоянием русского и национального характера и прошлым России продолжается и в постперестроечную пору. Так, В. Гурвич²¹, противопоставляя идее свободы личности в условиях политического либерализма национальную идею, проводит линию зависимости между дореволюционной и советской Россией.

1. АленБезансон, Русское прошлое и советское настоящее, Лондон, 1984, с. 13.

   [↩]

2. »Москва», 1990, N 1 – 3. [↩]
3. «Литературная учеба», 1989, N 6.[↩]
4. »Знамя», 1990, N 6. [↩]
5. См.: В.Камянов, Игра на понижение. О репутации «старого искусства». – «Новый мир», 1993, N 5.[↩]
6. См.: «Литературная Россия», 1 января 1993 года.[↩]
7. См.:Лев Гудков, Борис Дубин, Без напряжения… Заметки о культуре переходного периода – «Новый мир», 1993, N 2.[↩]
8. См.: «Знамя», 1992, N 7.[↩]
9. «Литературная газета», 22 сентября 1993 года. ^[↩]
10. «Литературная газета», 4 июля 1990 года. ^[↩]
11. «Самоубийство перестройки: не хлебом единым». – «Нью Лефт ревью» (Лондон), 1991, N 189, сентябрь-октябрь.^[↩]
12. «Новый мир», 1993, N 2.^[↩]
13. «Вопросы литературы», 1989, N 5.^[↩]
14. «Вопросы литературы», 1989, N 5, с. 243.^[↩]
15. Там же, с. 232.^[↩]
16. «Москва», 1993, N 2, с. 3. ^[↩]
17. В.Турбин, Сын Отечества. К 175-летию М. Ю. Лермонтова. – «Новый мир», 1989, N 10, с. 258.^[↩]
18. См.: А.Латынина, Ю.Латынина, Время разбирать баррикады. – «Новый мир», 1992, N 1.^[↩]
19. «Москва», 1991, N 2.^[↩]
20. См.: Ю.Шрейдер, Сознание и его имитации. – «Новый мир», 1989, N11.^[↩]
21. См.: В.Гурвич, Национальная идея и личность. – «Новый мир», 1993, N 5.^[↩]