О «безвидной дружбе» (Письма В. Розанова к М. Горькому). Публикация И. Бочаровой

М. Горький и В. В. Розанов – эти два имени до последнего времени плохо связывались в наших представлениях об истории русской литературы XX века. Слишком на отдаленных полюсах находились Горький и Розанов не только в литературных, но и общественных движениях начала века. Оттого и не виделись никогда друг с другом – так различны были орбиты, на которых они вращались, не было общей литературной среды, даже почти что общих знакомых. Однако встреча иного рода у них была – это их переписка, дважды вспыхивавшая – в 1905 и 1911 -1912 годах. Горьковская часть этой переписки была опубликована полностью (семь писем М. Горького к В. Розанову, – «Контекст-1978», М., 1978; публикация Л. Н. Иокар). Публикацией этой была впервые за много десятилетий в советской науке поставлена тема о Горьком и Розанове. Розановскую же часть (шесть писем Розанова) сам Горький напечатал еще в 1923 году в издававшемся им в Берлине журнале «Беседа», N 2. Тогда в Россию поступило считанное количество экземпляров «Беседы» с этой публикацией, и лишь редкие читатели-специалисты могли прочитать ее в спецхранах самых крупных библиотек; поэтому предлагаемое воспроизведение розановских писем на страницах «Вопросов литературы» впервые делает их доступными широкому кругу читателей. В недалеком будущем, надо надеяться, мы получим издание полного объема переписки двух писателей с научным комментарием; пока же читателям придется заглядывать в «Контекст-1978», чтобы следить за сюжетом по встречным письмам Горького, из которых лишь самый необходимый материал привлекается в примечаниях к настоящей публикации.
Спустя полгода после смерти В. Розанова его дочь Н. В. Розанова обратилась к М. Горькому с просьбой написать об отце. Горький ответил из Петрограда в Сергиев Посад 29 июня 1919 года:
«Уважаемая Надежда Васильевна!
Вы пишете:
«Вы знали отца моего, встречались с ним, видели его в самой разнообразной обстановке…»
К сожалению моему, – это не верно: я никогда не встречался с Василием Васильевичем и лично не знал его. Лицо его знаю только по портретам.
Переписываться мы начали с 905-го года, но все письма Василия Васильевича я оставил в Германии в сейфе одного из Берлинских банков, откуда получить их не могу, конечно.
Написать очерк о нем – не решаюсь, ибо уверен, что это мне не по силам. Я считаю В. В. гениальным человеком, замечательнейшим мыслителем, в мыслях его много совершенно чуждого, а – порою – даже враждебного моей душе и – с этим вместе – он любимейший писатель мой.
Столь сложное мое отношение к нему требует суждений очень точно разработанных, очень продуманных – на это я сейчас никак не способен.
Когда-то я, несомненно, напишу о нем, а сейчас – решительно отказываюсь.
Желаю Вам здоровья. А. Пешков.
29.VI.19
Письмо Ваше от 14-го получено мною вчера, 28-го»¹.
Горький так и не написал о Розанове, но все его письма, бережно сохраненные, вскоре напечатал в «Беседе» – и это было своеобразным ответом на просьбу дочери. Отметим, что подобная публикация всей коллекции писем одного корреспондента была у Горького единственным в своем роде писательским актом, который, конечно, свидетельствовал об особой ценности для него писем В. Розанова.
В этом эпистолярном общении первый шаг был сделан Розановым, написавшим Горькому из Петербурга в Нижний Новгород осенью 1905 года. Первое розановское письмо, открывшее переписку, не разыскано; оно отсутствует в публикации «Беседы» и в Архиве А. М. Горького. О его содержании можно судить по ответному горьковскому письму от 4 ноября 1905 года и по второму письму Розанова (в нашей публикации, как и в «Беседе», оно значится под N 1), который сам формулирует здесь его главный смысл: «рассудите меня, помогите мне понять меня самого». Розанов обратился к Горькому в дни нарастания революционных событий пятого года и в прямой связи с ними. Неожиданно для многих он отнесся к событиям с сочувствием и надеждой; это была у Розанова эпоха статей, позднее собранных в книге «Когда начальство ушло…»: «Россия живет в роковых днях, и ни в чем мы так не нуждаемся, как в энтузиазме. Нуждаемся в пламени гораздо более, чем в расчете»². На этой волне захваченности событиями (которая сменится резким отрицанием революции в «Уединенном» и «Опавших листьях») Розанов ищет контакта с Горьким как носителем «мечты» и «песни». Самого же себя, с неизбывной своей созерцательностью, он чувствует в разладе с событиями и пишет Горькому о своей «ненужности». «Драму Вашу, мне кажется, я чувствую», – ответил Горький одновременно сочувственно и строго-поучающим письмом («Контекст-1978», с. 300). И Розанов принял поучение без возражений – даже на оценку собственного необыкновенного стиля как «разнузданного, извращенного языка» ответил не возражением, а психологическим объяснением.
Надо представить себе внешнюю обстановку, окружавшую в те осенние дни пятого года того и другого участника переписки. Розанов пишет из старой петербургской квартиры в Казачьем переулке, откуда каждый день он ездит в редакцию «Нового времени»; он был окружен большой семьей и уютным устойчивым бытом. И куда он пишет? Горького давно уже нет в Нижнем, где он оставил жену с двумя детьми; и он отвечает Розанову из штаб-квартиры подготовки московского восстания на Воздвиженке, где проводит эти месяцы, рядом с боевой дружиной грузин, в дни похорон Н. Э. Баумана. Биографическая и психологическая несовместимость корреспондентов ощутима в их первых письмах, но что замечательно – сквозь нее и глубже нее возникает душевный контакт – его порождает главным образом розановский «порыв» («давний порыв – написать Вам») ко взаимному пониманию и сближению, и почву для него представляет органический демократизм розановского мироощущения: так важно ему рассказать Горькому о тяжести собственного детства, чтобы, вопреки внешним политическим и иным разобщениям, «пощупать шкуру друг друга».
Розановских писем Горький не забыл и вспомнил их шесть лет спустя: «…в памяти сердца моего они оставили добрый, четкий знак», – написал он Розанову в начале 1911 года с Капри («Контекст-1978», с. 302). Теперь инициатива возобновления переписки принадлежала ему: он воспользовался поводом и обратился с просьбой, чем положил начало второму, и самому существенному, обмену письмами. Около года в них обсуждались философские и политические позиции участников. Важно отметить, что острота разногласий буквально по всем вопросам не только не отталкивала друг от друга корреспондентов, но она-то именно интенсивно их друг к другу притягивала. Перед нами пример принципиального спора по главным вопросам мировоззрения, без уступок и компромиссов, но при этом такого спора, в котором участники не только друг другом заинтересованы, но и вступают в горячий человеческий контакт. В переписке Розанова и Горького нет обычных эпистолярных черт – обмена новостями, общих знакомых, никаких третьих лиц, – есть только идейный спор и взаимная обращенность друг к другу. «Не подумайте, что учу, – писал Горький, – нет, конечно; просто – разговариваю один на один с Вами, с глазу на глаз» (а в письме 1905 года он «учил»). Отношение свое к Розанову он в том же письме определяет как «целую радугу чувств, с яркой зеленой полосой злости» («Контекст-1978», с. 304). В ответ Розанов принимает это отношение и просит только «не отпадать в душе».
Впоследствии друг и биограф Розанова Э. Ф. Голлербах напишет об отношениях двух писателей: «Дружбы между ними не было и не могло быть, но взаимное внимание было: оба были слишком «заметны» для того, чтобы игнорировать друг друга»³.
В переписке Розанова и Горького «взаимное внимание» проявилось «поверх барьеров» разделявших их литературно-политических лагерей. Любопытно, что в самом факте переписки Горькому приходилось оправдываться перед людьми своего близкого круга, в котором репутация Розанова была устойчиво и безнадежно одиозной. Когда Розанов упомянул о переписке в «Уединенном», Горький в письме к Леониду Андрееву вынужден был признать ее своей «непоследовательностью», Андреев же отвечал: «Относительно Розанова – да, я удивился, когда прочел его хвастовство твоими письмами, хотя думаю, что хвастался этот мерзавец пощечинами»⁴. Е. П. Пешковой о переписке с Розановым Горький сообщил с вопросом: «…поражена?» – и лукавил: «С той поры молчал, а ныне снова написал»⁵, – таким образом, утаивая, что возобновил переписку он сам.
Переписка писателей нашего века – это заповедный материал культуры, почти еще не изученный. Читая переписку Розанова и Горького, мы чувствуем, что только в эпистолярной форме могла состояться их встреча. В наследии обоих писателей письма составляют огромную часть, и причиной тому, конечно, не только их деловая активность. Оба исповедовали особое отношение к письму как жанру интимного и свободного человеческого общения. Особенно значительна подобная философия письма у Розанова; можно сказать, что в его творчестве это онтологическая лейтмотивная тема. «Письмо» есть, в сущности, древнейшая и прекраснейшая форма литературных произведений, – писал Розанов в 1914 году, – естественная, простая, искренняя; и которая может обнять всякое решительное содержание. Не невероятно, что самая «письменность», т. е. литература, возникла именно из «писем». Разумеется, письмо особенно хорошо такое, которое не предназначалось для печатания, которое есть просто частное письмо»⁶.
В «Опавших листьях» Розанов произнес похвалу частным письмам обыкновенных людей как «прекраснейшей литературе», совершенно по-розановски начав заметку на эту тему так: «Почтмейстер, заглядывавший в частные письма («Ревизор»), был хорошего литературного вкуса человек». Вместо «новейшей беллетристики» издать «чемодан старых писем» – одно из красноречивых высказываний розановской эстетики⁷. То же писал он и Горькому, «…и остался бы только прекраснейший отдел литературы: просто – письма простых людей, ну – переписка писателей, «о том о сем что видел», да «что думается». Ряд розановских книг построен на переписке с замечательными корреспондентами; опубликование коллекций писем корреспондентов со своими обширными комментариями – излюбленный литературный жанр у Розанова: так, он выдал в свет коллекции писем к себе К. Н. Леонтьева, С. А. Рачинского, Н. Н. Страхова, А. С. Суворина. И Горький поступал по примеру Розанова, когда опубликовал его письма к себе в «Беседе».
На протяжении всей переписки оба корреспондента жалеют о том, что не могут увидеться и поговорить. Как знать, какой получилась бы эта очная встреча, мы знаем одно – их заочная эпистолярная встреча состоялась и оказалась значительной. Эпистолярная форма, наверное, и была оптимальным условием для нее. Ведь жили они потом в одном Петрограде несколько лет – с 1914 до 1918, – но не делали попыток увидеться. Розанов чутко определил существенный характер их отношений, когда назвал их «безвидными»; посылая в самый активный момент переписки Горькому свою книгу «Темный лик», он написал на ней: «На память о безвидной дружбе Алексею Максимовичу Пешкову. В. Розанов. 29 июля 1911 г. СПб.»⁸.
Заключительным эпизодом «безвидной дружбы» стало предсмертное письмо Розанова Горькому. Последний год своей жизни Розанов с семьей провел в Сергиевом Посаде, болея и бедствуя. В Петербурге в конце 1918 года разнесся слух о его расстреле. В эти дни Горький помог ему деньгами. Как это было, рассказал принимавший участие в хлопотах В. Ф. Ходасевич; он сделал это в рецензии на книгу воспоминаний З. Н. Гиппиус «Живые лица», в которой мемуаристка с резко враждебной Горькому точки зрения изложила всю историю. 15 июля 1925 года Ходасевич сообщал Горькому о своем намерении писать о мемуарах З. Гиппиус, и в частности об этом эпизоде: «…я только осторожно вправлю клевету, как вправляют грыжу»⁹. Отвечая на написанное Гиппиус о «приспешниках» Горького, которым он «приказал прислать ему Розанову] немного денег»¹⁰, Ходасевич писал в рецензии: «…не было здесь, конечно, ни «приспешников», ни клевретов, никаких вообще тайн Мадридского двора. Просто – пришел ко мне покойный Гершензон и попросил меня позвонить Горькому по телефону и сообщить о бедственном положении Розанова. Я так и сделал, позвонив по прямому проводу из московского отделения «Всемирной литературы». За это получаем мы ныне титул «приспешников». (…) Как бы то ни было, Горький прислал денег. «Не много», – сообщает З. Н. Гиппиус. Опять – «слух». Деньги передавал дочери Розанова я. Суммы не помню решительно, ибо даже не помню, на что тогда шел счет: на сотни, на тысячи или на миллионы. Помню только, что дочь Розанова сказала: «На это мы (т. е. семья из четырех душ) проживем месяца три-четыре». Так ли уж это мало, когда речь идет о помощи частного лица?.. Сам Розанов в письмах к Гиппиус «все благодарил его» (т. е. Горького). Но 3. Н. Гиппиус прибавляет: «за подачку: на картошку какую-то хватило». Очевидно, тоже с чужих слов»¹¹
Сумму (4000 рублей) назвал сам Розанов в последнем своем письме Горькому, продиктованном за три дня до смерти. Письмо, вероятно, не было отправлено (оригинал его в Архиве А. М. Горького отсутствует). Умирающий Розанов в эти последние дни диктует несколько прощальных писем, все они звучат как завещание; прощается он и с Горьким. И в других прощальных письмах он называет его среди оставляемых дорогих имен: «Спасибо Максимушке» (Д. С. Мережковскому и З. Н. Гиппиус). «Благородного Сашу Бенуа, скромного и прекрасного Пешкова, любимого Ремизова и его Серафиму Павловну…» (письмо к друзьям), наконец — последние слова завещательного письма «Литераторам»: «Прошу [и] Пешкова позаботиться о моей семье». Так прощался Василий Розанов с человеком, которого никогда не видел в лицо; надо ли удивляться, что Н. В. Розанова не сомневалась в их близком знакомстве?
Когда-то Горький в одном из писем Розанову с Капри назвал его «сказкой, не досказанной до конца, и конец которой – последний день жизни Розанова» («Контекст-1978», с. 303). Мог ли Горький предвидеть тогда, что имя его будет на устах умирающего писателя в «последний день жизни» и что в этот последний день Розанова завершится так волнующе-необычно их переписка?
В настоящей публикации все письма Розанова, за исключением последнего, печатаются по автографам, хранящимся в Архиве А. М. Горького. При этом восстанавливается хронологический порядок писем (все они в автографах не датированы), который был нарушен при их публикации в «Беседе» (где они были напечатаны в неправильной последовательности: 1, 3, 6, 4, 2, 5). Последнее, предсмертное письмо печатается по журнальной публикации Э. Ф. Голлербаха – «Вестник литературы», 1919, N 8, с. 14.
Настоящую публикацию мы дополняем статьей Розанова «Максим Горький о самоубийствах» («Новое время», 6 марта 1912 года). Розанов упомянул ее в одном из писем, посланных на Капри (письмо 5), как свое возражение на большую статью Горького «О современности» («Русское слово», 2 и 3 марта 1912 года). Розановский фельетон, таким образом, был вплетен в сюжет его переписки с Горьким, содержание фельетона перекликалось с темами переписки, и поэтому кажется уместным присоединить его к публикации как своеобразное приложение к розановским письмам.
В статье «О современности» Горький, говоря об эпидемии самоубийств среди молодежи как остром современном факте, объяснил его идейным отступничеством «отцов» и «русского общества» после событий пятого года. Горький писал в статье о «вине общества перед молодежью, вине перевертней-«отцов» перед «детьми». Розанов, откликаясь на ту же тему, словно бы обращается по другому адресу и изменяет постановку больного вопроса. Он обращается к самой страдающей молодости с напоминанием о «конкретном человеке», другом человеке, который есть рядом с каждым из нас, и о любви к нему и служении ему как «смысле жизни»: «Да «смысл» он есть, он под ногами: будь для кого-нибудь костылем». Горьковскому отвлеченному – для Розанова – социально-политическому пафосу противополагается живая конкретность человеческих отношений как «смысл» и спасение для каждого человека (здесь Розанов близок Достоевскому, взволнованно писавшему на ту же больную тему – самоубийства молодых – несколькими десятилетиями раньше, например, в январском выпуске «Дневника писателя» за 1876 год). Можно заметить в розановской статье и отголосок первого его обмена письмами с Горьким еще в 1905 году: развивая тему о «зажившихся» стариках, он словно бы отвечает на пожелание «красиво погибнуть» на глазах у народа, с каким Горький тогда обратился к нему самому.
Статья В. Розанова «Максим Горький о самоубийствах» показывает, что в газетной публицистике два писателя оказывались гораздо дальше и отчужденнее друг от друга, чем в прямой переписке. В письмах они вне «хода мысли», как это Розанов формулировал в одном из них (письмо 6), могли понять друг друга, войти в контакт мыслительный и душевный, -в публичной полемике «ход мысли» того и другого разъединял и препятствовал пониманию.

1
[Ноябрь, 1905, Петербург]¹²
Спасибо, что ответили, уже перестал ждать: и горько мучился: зачем я в такое занятое время написал занятому человеку такое неуместное письмо с глупым вопросом: «рассудите меня, помогите мне понять меня самого». – Ну, вот, дочитал письмо до конца: вижу и Вы это заметили: «кровь льется кругом, а вы пишете – о себе». Но то был порыв и собственно давний порыв – написать Вам, и даже писать Вам (т. е. иногда), хотя бы и не дожидаясь ответа (Вы заняты:

1. Архив А. М. Горького Института мировой литературы им. А. М. Горького АН СССР, ПГ-рл 37-35-1. [↩]
2. См.: В. Розанов, Когда начальство ушло…, СПб., 1910, с. 92 – 93. [↩]
3. «Красная газета», 14 октября 1927 года.[↩]
4. »Литературное наследство», 1965, т. 72, с. 338, 341. [↩]
5. »Архив А. М. Горького», т. IX, М., 1966, с. 124. [↩]
6. »Вешние воды» (научно-литературно-художественный студенческий журнал), т. IV, 1914, год первый, с. 146. [↩]
7. См.: В. Розанов, Опавшие листья. Короб первый, СПб., 1913, с. 215 – 216. [↩]
8. См. личную библиотеку А. М. Горького в Москве.[↩]
9. Архив А. М. Горького, ИМЛИ, ПГ-рл 35-32-5.[↩]
10. См.: З. Н. Гиппиус, Живые лица, Прага, 1925, вып. 2, с. 84. [↩]
11. »Современные записки», т. XXV, 1925, Париж, с. 538 – 539. [↩]
12. Датируется по письму М. Горького от 4 ноября 1905 года, на которое является ответом (см. «Контекст-1978», с. 300 – 302). [↩]