О других и о себе. Публикация Ю. Болдырева

У Бориса Абрамовича Слуцкого (1919 – 1986) была отменная память. Как говорил один наш общий знакомый – цирковая. Тем не менее к мысли о том, чтобы самому писать воспоминания, он относился без восторга. Как читатель жанр этот любил, знал ему цену. Но как литератор предпочитал хранимое им в памяти отливать в стихотворные строки. Наверное, был прав. В стихе (не вообще в стихе, а в его стихе) жизненный факт, наблюденный им, жизненное происшествие, к которому он имел касательство, уходили из разряда личных обстоятельств и приобретали общественное значение и звучание. Достаточно припомнить «Бога», «Немку», «Как меня не приняли на работу» и многие другие стихи. Такой оборот дела был для него важнее и существеннее.

Все же мемуарные вставки попадались в его статьях и рецензиях – о Н. Хикмете, Н. Заболоцком, В. Броневском, Н. Майорове. Почти сплошь из воспоминаний состояла его статья о Н. Асееве, напечатанная в «Пионере» (1969, N 4), а потом, в более полном объеме, – в «Юности» (1969, N 9), – две главки из нее еще ждут своего часа.

А теперь выяснилось, что в его архиве остались и законченные мемуарные рассказы, и наброски больших и малых воспоминаний.

Писались они по преимуществу в тех же тетрадях, что и стихи. Исключая те случаи, когда он принимался за эту работу по настоятельным просьбам чьих-либо родственников или составителей монографических сборников воспоминаний, издающихся «Советским писателем», в остальном, как мне кажется, он писал их лишь тогда, когда совсем, ни в какую не «шли» стихи. И охотно бросал, когда вновь накатывала стиховая волна или чей-то телефонный звонок призывал к исполнению того или иного общественного долга. Бросал на полуфразе, а то и на полуслове и уже никогда к этому конкретному зачину не возвращался или ту же тему развивал сызнова. Так, дважды начинал он воспоминания об А. Твардовском, об И. Эренбурге, раза три – о Я. Заболоцком (то, что здесь печатается, как раз и сконтаминировано из этих набросков). Кроме предлагаемой читателю и, к сожалению, не продолженной работы «История моих стихотворений», была, например, лишь начата «История моих квартир (и квартирохозяек)», которая, будь она дописана, сохранила бы атмосферу и интереснейшие людские типы послевоенной Москвы.

Для этой публикации отобраны либо законченные мемуарные работы Б. Слуцкого, либо те незаконченные, в которых тем не менее успело сказаться много важного о жизни самого поэта и его знаменитых и незнаменитых современников.

Мемуары печатаются по рукописям, находящимся в ЦГАЛИ, фонд 3101.

ЗНАКОМСТВО С ОСИПОМ МАКСИМОВИЧЕМ БРИКОМ

Первая настоящая книга стихов, которую я прочел по-настоящему, то есть выучил наизусть, был красноватый кирпичик Маяковского. Первым в моей жизни настоящим писателем – О. М. Брик.

Однако все это требует пояснений.

Нашему литературному отрочеству – в Харькове тридцатых годов, – моему, отрочеству Кульчицкого и нескольких людей, забытых более основательно, чем Кульчицкий, полагались свои богатырские сказания, свой эпос. Этим эпосом была история российского футуризма, его старшие и младшие богатыри, его киевский и новгородский циклы.

Не то чтобы мы не интересовались другими поэтами. Интересовались. Впервые в жизни глаза заболели у меня после целосуточного переписывания Есенина с полученной на одни сутки книги. И многое другое переписывалось, зналось наизусть, обговаривалось – тогда это слово еще не начало путешествие из украинского в русский язык.

Однако все остальное было географией зарубежных стран, а футуристы – родиной, отечеством. Родную страну мы изучали основательно.

Сначала стихи Маяковского; потом его остроты – по Кассилю; потом рассказы о нем – по Катаняну; потом мемуарные книги Шкловского и устные сказания.¹

По городу, прямо на наших глазах, бродил в костюме, сшитом из красного сукна, Дмитрий Петровский². На нашей Сабурке, в харьковском доме умалишенных, сидел Хлебников. В Харькове не так давно жили сестры Синяковы³. В Харькове же выступал Маяковский. Рассказывали, что украинский лирик Сосюра, обязавшийся перед начальством выступить против Маяковского на диспуте, сказал с эстрады:

– Нэ можу.

Камни бросали в столичные воды. Но круги доходили до Харькова. Мы это понимали. Нам это нравилось.

Осенью 1937 года я поступил в МЮИ – Московский юридический институт.

Из трех букв его названия меня интересовала только первая. В Москву уехала девушка, которую я тайно любил весь девятый класс. Меня не слишком интересовало, чему учиться. Важно было жить в Москве, не слишком далеко от этой самой Н.

В Московском юридическом институте был литературный кружок. Им руководил О. М. Брик. Я пробыл в кружке без малого два года. Не помню, как часто мы собирались, однако несколько десятков раз я слушал О. М. и несколько раз он слушал меня.

Московский юридический институт только что потерял имя Стучки, догадавшегося помереть лет за пять до этого, притом в своей постели. Многие преподаватели – целыми кафедрами – и многие студенты – исчезли. Исчезли и целые науки, целые права, например хозяйственное право, разработанное, если не ошибаюсь, Пашуканисом⁴. Науки исчезали вместе со всей людской обслугой. Незапланированный смех в большом зале (имени Вышинского) вгонял лектора в холодный пот. Он означал оговорку. Оговорка не означала ничего хорошего.

По пятницам в большом зале (имени Вышинского!) собирались комсомольские собрания и мы исключали детей врагов народа — сына Эйсмонта⁵, племянницу Карахана⁶, племянника Мартова. Исключаемого заслушивали. Изредка он защищался. Тогда в зале имени Вышинского становилось жарко – молодые почитатели Вышинского (это был Суворов института, пример для подражания) выходили на трибуну упражнять красноречие, показывать свежеприобретенные знания.

В таком-то институте О. М. пришлось вести литературный кружок.

Кому кружок был нужен?

Многим.

Тем, кто тренировал ораторские способности на собраниях.

Тем, кто попал в институт случайно, как в самый легкий из гуманитарных, – потому что не давалась математика, потому что тайно пописывал и явно почитывал стишки.

Но кружок был нужен и мне.

1. Имеются в виду следующие мемуарные книги: «Маяковский – сам» (М., 1940) Л. Кассиля; «Рассказы о Маяковском» (М., 1940) В. Катаняна; «Сентиментальное путешествие» (Берлин – М., 1923), «Третья фабрика» (М., 1926), «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза» (Л., 1923), «Гамбургский счет» (Л., 1928) В. Шкловского и предшествующие им журнально-газетные публикации.[↩]
2. Д. В. Петровский (1892 – 1955) – русский советский поэт и прозаик, примыкавший к ЛЕФу, автор «Воспоминаний о В. Хлебникове» (М., 1929).[↩]
3. Имеются в виду Вера, Зинаида, Ксения, Мария и Надежда Михайловны Синяковы. В 10 – 30-х годах эта семья играла большую роль в литературной и художественной жизни Украины и России.[↩]
4. Е. Б. Пашуканис (1891 -1937) -советский ученый-юрист, действительный член Комакадемии, с 1936 года – заместитель наркома юстиции СССР. Репрессирован. Б. Слуцкий ошибается: научные интересы Е. Пашуканиса охватывали вопросы теории права, государственного и международного права, истории права и политических учений.[↩]
5. Н. Б. Эйсмонт (1891 – 1937) – советский государственный и хозяйственный деятель. Репрессирован.[↩]
6. Л. М. Карахан (1889 – 1937) – советский дипломат. Репрессирован.[↩]