Новый труд наших друзей

«Literatura rosyjska w zarysie», Warszawa, 1975, 836 str.

Последние годы в истории польского литературоведения – время появления крупных обобщающих историко-литературных трудов. О необходимости таких трудов говорилось давно, историкам литературы делались справедливые упреки. Теперь, когда в науке работают исследователи, сформировавшиеся главным образом в послевоенные годы, когда уже создана солидная документальная база, обобщающие работы пришли к читателю. Институт литературных исследований Польской Академии наук выпускает многотомную «Историю польской литературы». Три тома («Возрождение», «Барокко», «Просвещение») уже вышли¹. На очереди том, посвященный средневековью, и тома о литературе XIX – XX веков. Примерно в это же время Институтом польской филологии Варшавского университета был подготовлен учебник польской литературы от средних веков до так называемого «периода позитивизма» (то есть почти до конца XIX века) ².

Активно изучаются в Польше и другие литературы мира. Но если судить по вышедшим в свет синтетическим трудам и монографиям, изучению русской литературы отводится одно из первых мест.

Примерно пять лет назад итоги многолетних исследовательских усилий получили впечатляющее завершение: вышло в свет двухтомное (около 100 печатных листов!) учебное пособие «Русская литература» ³. А совсем недавно, летом этого года, появился новый, более компактный учебник – «Очерк истории русской литературы», который и является предметом нашей рецензии. Редакторы этой книги (и авторы глав о литературе 1842 – 1917 годов) – профессора Антоний Семчук и Збигнев Бараньский. Разделы, посвященные древнерусской литературе, XVIII и первой половины XIX века, написаны доцентами Тадеушем Колаковским и Богданом Гальстером. Все авторы уже много лет ведут исследования в области русской литературы, имеют на своем счету солидное количество книг и статей, хорошо известны у нас как верные друзья русской культуры, неутомимые ее пропагандисты. Увлеченность авторов русской литературой, большая любовь к ней бросаются в глаза уже при первом ознакомлении с книгой. Польские коллеги неоднократно подчеркивают, что они пишут о великой литературе, о художниках мирового значения, о книгах, которые знает и ценит польский читатель. А главное – они стремятся рассказать о предмете исследования как можно больше и лучше.

Книга, как отмечают во вступлении редакторы, построена в соответствии «с нынешней программой четырехлетнего магистерского курса русской филологии, которая с 1973 года введена по всей стране в университетах, высших педагогических и в большинстве высших учительских школ». Содержание же книги наглядно свидетельствует о том, насколько широко и подробно изучается русская литература в высших учебных заведениях Польши, насколько высоки требования, предъявляемые к студентам. Не будем перечислять имена и произведения (на это ушло бы много места). Скажем лишь, не боясь преувеличения: студент, который прочтет хотя бы большую часть книг, рекомендуемых его вниманию авторами «Очерка», сровняется по уровню подготовки (а может, и превзойдет: разные бывают студенты!) с выпускниками многих наших филологических факультетов.

Рассказ о девяти веках русской литературы авторы книги должны были вместить в сравнительно жесткие рамки (менее 50 печатных листов). Многим пришлось пожертвовать, не удалось избежать потерь. Я не могу, например, не пожалеть, что выпала из поля зрения авторов журналистская деятельность молодого Крылова, что не нашлось места для упоминания о Денисе Давыдове (хотя многие другие поэты пушкинского времени в книгу попали), что в анализ творчества Тютчева не уместился «денисьевский цикл» лирических стихотворений и т. д. Непривычно русскому читателю видеть разбор «Анны Карениной» на трех, «Воскресения» – на двух страницах, «Казаков» – в половине небольшого абзаца. Лапидарность кое-где ведет к упрощениям (например: слишком прямолинейная связь устанавливается между персонажами «Бесов» и их предполагаемыми прототипами). Но надо, мне кажется, учитывать, что рецензируемая книга – это только введение в науку о русской литературе, что польский читатель от нее может пойти дальше, обратиться к упомянутому двухтомнику, к вышедшим в Польше монографиям о русских классиках. Главной своей задачей авторы «Очерка» считали обобщение материала, показ «процесса развития русской литературы». В кратких главах об отдельных писателях они старались выделить прежде всего черты их творчества, показательные для этого процесса, не отказываясь при этом и от характеристики индивидуальной манеры, своеобразия художника, от изложения самых основных биографических фактов.

Приняв это во внимание, нельзя не признать, что авторский замысел реализован успешно. Подчас даже удивляешься: как о многом сумели сказать авторы на ограниченной печатной площади! Последовательно объясняя литературный процесс социально-историческим развитием России, они дают сведения об основных вехах этого развития, этапах нашего освободительного движения, о движении русской общественной мысли и виднейших ее представителях, демократах и их противниках. Нашлось место и для характеристики других областей русской культуры, для информации о наиболее значительных явлениях в изобразительном искусстве, музыке, театре. (Пусть это делается не всегда равномерно: Андрей Рублев, скажем, лишь упомянут в перечислении, а о менее прославленных мастерах позднейших эпох говорится подробнее, – все-таки читатель видит литературу в достаточно широком культурном контексте.) Весьма обстоятельно обрисована русская литературная жизнь: названы и кратко охарактеризованы почти все влиятельные журналы XIX – начала XX века. Много места уделено литературной критике (специальные главы отведены, например, Белинскому, Чернышевскому). Есть и информация о важнейших представителях историко-литературной науки.

Литературный процесс освещается в книге не только на том материале, который представляется творчеством классиков, но и с учетом деятельности многих авторов, оставивших сколько-нибудь заметный след в литературе. Древнерусская литература (по-видимому, в соответствии с учебными программами) характеризуется более сжато: ей отведена примерно восьмая часть общего объема. Что же касается писателей XVIII, XIX и начала XX века, то не пропущен почти никто из тех, чьи произведения доныне издаются и читаются. Упоминаются даже литераторы и книги, теперь имеющие уже только историческое значение. Обобщающие суждения авторов «Очерка» обретают, таким образом, достаточно солидную обоснованность и аргументированность. Главные фазы развития, основные направления литературы представлены в разнообразии тенденций, в их сложном взаимодействии, в преемственности и органической связи. Раскрыто своеобразие нашего классицизма и сентиментализма и их связь с аналогичными направлениями за рубежом. Русский романтизм трактуется как явление большого художественного значения, в высоких своих образцах не только тесно связанное с породившей его эпохой, но и обращенное к будущему. Полнее всего, естественно, охарактеризован русский критический реализм, который последовательно рассматривается как направление, достигшее в творчестве Тургенева, Достоевского и Льва Толстого «вершин художественного мастерства». Содержательны при этом не только общие главы, но и монографические очерки об отдельных писателях. Они кратки, но обладают цельностью и живостью. Мне показалась особенно удачными главы о Гоголе, Тургеневе, Чехове. Анализ отдельных произведений не мог, естественно, быть развернутым. Он дает, однако, учащимся указания и ориентиры, намечает отправные точки для раздумий, самостоятельного анализа, чтения дополнительной литературы. Характеризуются, как правило, общественное содержание и значение произведения, его место в литературном процессе, основные черты художественной конструкции, без подробного анализа ее компонентов.

Авторы «Очерка» отказались от введения в книгу специальных разделов о польско-русских литературных связях (они есть в двухтомнике 1970 года). Но все же польская литература на страницах учебника присутствует. Авторы вспоминают о ней часто и всегда к месту, там, где это важно для лучшего понимания явлений русской литературы. Приведем некоторые примеры. Отмечено участие польской культуры в развитии русского Просвещения второй половины XVII века. Весомо и убедительно сказано об отношениях Пушкина и Мицкевича, о сходстве и различиях в их идейно-творческих исканиях, Говорится об отношении русских литераторов к польским восстаниям 1830 и 1863 годов. В творчестве А. Толстого выделен посвященный судьбам поляков рассказ «За что?». Поэзия Никитина сопоставляется с творчеством Л. Кондратовича (В. Сырокомли). Говоря о журнале «Русская мысль», автор не забыл отметить заслуги В. Лаврова как переводчика и пропагандиста польской литературы. В связи с «Историей моего современника» отмечены контакты юного Короленко с польской культурой. При разборе «Возмездия» Блока должное внимание уделено польской теме в этом произведении. В сумме такие факты складываются в единую цепь, свидетельствуя о близости двух литератур.

Излишне, по-видимому, говорить о том, что авторы «Очерка» с полным вниманием отнеслись к обширной литературе вопроса, в первую очередь, как подчеркнуто во введении, к новейшим советским работам. В литературе этой они ориентированы едва ли не исчерпывающе (имеются в виду обобщающие труды, наиболее значительные монографии). Одновременно рецензируемый труд опирается на довольно широкий круг польских исследований, интересных и оригинальных монографий и статей, в том числе принадлежащих и авторам «Очерка». Это дает возможность, ничего не принимая на веру, делать выбор между имеющимися точками зрения, предлагать свои интерпретационные и концепционные решения.

«Очерк» может дать повод для обсуждения многих вопросов, как общих, так и частных. Коснемся лишь некоторых.

Исходя из настойчиво подчеркиваемой современными исследователями связи между обновлением русской культуры в XVIII веке и процессами, которые происходили ранее, подготовили это обновление, автор первых глав и редакторы в качестве рубежа между двумя эпохами русской литературы, древней и новой, принимают середину XVII века. Два раздела книги соответственно озаглавлены: «Древнерусская литература» и «Литература нового времени». Второй раздел открывается главами «Эпоха барокко» (здесь объединены вторая половина XVII века и Петровская эпоха), «От барокко до классицизма» (времена Кантемира, Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова). Мотивы такого решения понятны – расширение в XVII веке связей с западной образованностью, усиление личностного начала, появление новых жанров, – но все-таки, мне кажется, недостаточны. Думаю, что различие между литературой первой и второй половины XVII века менее ощутимо, носит менее переломный характер, Чем грань между XVII и XVIII веками. Однако точка зрения польских русистов интересна и может быть учтена в конкретных дискуссиях по проблемам периодизации. Заметим лишь, что литературоведы-полонисты период барокко из старопольской литературы пока не исключают.

Зарубежные работы дают возможность увидеть, насколько в суждениях по поводу тех или иных вопросов русской литературы отражаются традиции, в которых выросли их авторы. Например, рассматривая явления, характерные для эпохи перехода от романтизма к реализму, русский историк литературы обычно трактует их как открывающие период реализма, а литературовед Польши (где так богата и славна романтическая традиция) – оставляет их в рамках романтизма. (Аналогично этому отношение к литературным поискам, наблюдаемым в России на рубеже XIX – XX веков, для польских авторов оно во многом определяется их трактовкою «Молодой Польши».)

В «Очерке», на мой взгляд, подчас заметна тенденция несколько искусственно «подогнать» периодизацию русского литературного развития к той, которая принята применительно к польскому (напомним, что начало романтизма в Польше датируется чаще всего 1822 годом, а утверждение реализма – серединой 60-х годов). Так, Б. Гальстер, пишущий о литературе 1801 – 1842 годов, за начальную дату русского романтизма («как победившего литературного течения») принимает 1825 год (считая, что только после поражения восстания декабристов можно говорить о кризисе «просветительского мировосприятия в России»), хотя одновременно признает связь романтизма с деятельностью молодого Пушкина, отмечает «выдающиеся достижения» этого направления перед 1825 годом, называет сторонников романтизма в тогдашней критике (А. Бестужев). Вопрос же о принадлежности Жуковского к тому или иному литературному течению он считает до конца не решенным и из двух вариантов: зачинатель романтизма или преромантик – выбирает второй. Преромантизм принимается Б. Гальстером в качестве общего определения для литературы первой четверти прошлого века (так и озаглавлена седьмая глава книги), что, на мой взгляд, едва ли убедительно. Ведь среди виднейших писателей той поры (о ком в главе говорится в специальных подразделах) только Жуковского сам автор причисляет к преромантикам (Батюшков определяется как неоклассицист; естественно, не относятся к преромантикам Крылов и Грибоедов). Не лучше ли было, как и в последующих случаях, обосновать выделение этой главы хронологическими рамками?

Давая периодизацию становления реализма, А. Семчук проводит различие между «наименованием определенного художественного метода» и «названием определенного направления в развитии литературы», считает, что только с момента, когда «реалистический метод стал методомгосподствующим… мы можем говорить о реализме как направлении развития». И исходя из этого, определяет этап 1842 – 1855 годов как «раннюю фазу реализма», вторую же половину века – как его расцвет. Думается, тут возникают неточности, которые следует специально оговорить.

Ведь сам же польский ученый признает, что можно – а с нашей точки зрения, нужно! – говорить о реализме «Евгения Онегина», пушкинской прозы, «Героя нашего времени», о специфическом типе реализма в творчестве Гоголя. (Может быть, как раз эти явления следует отнести хотя бы к «ранней фазе реализма»?) А в главах Б. Гальстера проблема реализма никак не поставлена (общая характеристика периода 1826 – 1842 годов идет под заглавием «Романтизм»), хотя проницательно отмечены многие черты творчества Пушкина и Гоголя, которые позволяют ее поставить и которые были подхвачены последующим развитием реализма. Расхождения между авторами возможны, но нельзя не пожалеть, что они повредили цельности концепции.

Несколько схематичным выглядит, на мой взгляд, предложенное на стр. 405 деление русского реализма на «социологическое» и «психологическое» течения. Ведь названные автором представители второго «течения» создали блестящие социально очерченные образы (Гончаров, Тургенев), всесторонне отразили тогдашние социальные противоречия (Толстой), во всем богатстве запечатлели быт своего времени (Лесков). Нужно ли здесь так отделять социальность от психологизма?

Кое в чем спорной мне представляется трактовка основных тенденций развития русской литературы 1896 – 1917 годов. Главная задача автора – показать эту эпоху (оцениваемую лишь как время расцвета литературы) в разнообразии поисков и богатстве писательских индивидуальностей.

Убедительно говорится о развитии реализма, обогащении его новыми качествами. Объективно характеризуются модернистские течения и группы. Но дело представлено так, что и реализм и модернизм развивались в спокойных взаимоотношениях, внося равный вклад в художественный прогресс⁴.

Известно, однако, что время конца XIX – начала XX века отмечено острой литературной борьбой. Атмосфера этой борьбы почти не передана в «Очерке», что, мне кажется, умаляет его точность и историчность. Вряд ли стоило отказываться от разделения новых для той эпохи явлений на действительно прогрессивные и кризисные. В этой связи уместно было бы вспомнить о выступлениях Горького, Плеханова, Воровского против тенденций, которые они именовали декадентством, «литературным распадом». Это было бы тем более оправданно, что становление марксистской критики в книге освещено; кратко говорится о Плеханове, Воровском, Луначарском, о работах В. И. Ленина. (Кстати, отмечено значение для развития марксистской критики ленинских философских трудов и статей о Толстом, но необходимо было сказать и о статье «Партийная организация и партийная литература»: ее роль в последующей разработке теории социалистического реализма, революционного искусства общеизвестна.)

В прозе 1910 – 1917 годов З. Бараньский выделяет «новое художественное явление – неореализм», которое рассматривает как «творческий синтез достижений русского реализма и поэтики модернизма» (стр. 716). Я бы усомнился в принципиальной возможности такого синтеза и наличии единого творческого «знаменателя» для таких разных художников, как причисленные к «неореалистам» А. Ремизов, Б. Зайцев, молодые С. Сергеев-Ценский, М. Пришвин, А. Толстой, с оговорками – И. Бунин. Другое дело – связи (взаимовлияния, взаимоотталкивания) реалистической и модернистской прозы. Они имели место, но органического синтеза как раз, на мой взгляд, не возникло, что подтвердил позднейший творческий путь большинства упомянутых выше прозаиков.

Русская и польская жанровая терминология не идентичны. Если, скажем, наш «роман» точно передается польским «powiesc», «рассказ» – это «nowela» или «opowiadanie», то для термина «повесть» устойчивого эквивалента нет. В рецензируемой книге, безотносительно к объему и другим особенностям произведений, для обозначения русских повестей употребляются термины: «opowiesc» (повести в древнерусской литературе, «Казаки» Л. Толстого), «opowiadanie» (повести из гоголевских «Миргорода» и «Арабесок», название статьи Белинского «О русской повести и повестях г. Гоголя» и т. д.), «nowela» («Семейное счастие», «Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната», «Хаджи-Мурат» Л. Толстого и т. д.). Грани между нашей повестью и рассказом совершенно, таким образом, стираются. Затруднения польских коллег понятны, но стоило, может быть, сделать в связи с этим необходимые терминологические пояснения?

Большой фактический материал в книге, как правило, надежно выверен. Но, конечно, в такой масштабной работе нелегко избежать недосмотров и неточностей. Укажем на отдельные из них. На стр. 75 – 76 Дон вместо Азовского впадает в Черное море. На стр. 322 сказано, что «Княгиня Лиговская» писалась автором вместе со Святославом Раевским, хотя известно свидетельство последнего, что он «писал только под диктовку Лермонтова». На стр. 563 неверно процитирована первая фраза «Анны Карениной»: «Все смешалось в доме Облонских» вместо «Все счастливые семьи похожи друг на друга…». Если быть придирчивым до конца, можно отметить ошибки в написании имен и названий: «Волховитинов» вместо «Болховитинов» (стр. 158), «Калиновка» вместо «Калинов» (стр. 454), «Мелентьевна» вместо «Мелентьева.» (стр. 455), «Пшеница» вместо «Пшёницына» (стр. 490), «Щигловского» вместо «Щигровского» (стр. 499) и т. д. О таких мелочах не стоило бы и говорить, если бы не одно обстоятельство. Жизнь этой книги, конечно, не кончится первым изданием. Ее достоинства позволяют предвидеть последующие переиздания. И тогда авторам, вероятно, стоило бы тщательно просмотреть и отредактировать текст. Это пожелание и вызвало нашу придирчивость.

В целом же «Очерк истории русской литературы» представляется весьма удачным по замыслу и исполнению. С выходом его можно от души поздравить наших польских коллег. Их многолетняя работа над изучением русской литературы, их настойчивый труд по подготовке новых специалистов, знающих и любящих нашу литературу, является важным вкладом в развитие польско-советских культурных связей.

1. Jerzy Ziomek, Renesans, Warszawa, 1973; Czeslaw Hernas, Barok, Warszawa, 1973; Mieczyslaw Klimowicz, Oswiecenie, Warszawa, 1972. Издание этих томов было предпринято в рамках серии «История польской литературы», общая редакция которой осуществлялась безвременно скончавшимся крупнейшим польским ученым-литературоведом академиком Казимежем Выкой. Из трудов, данной серии предшествовавших, стоит отметить многотомную антологию-хрестоматию с библиографией, обобщающими и монографическими статьями по литературе XIX – XX веков («Obraz literatury polskiej XIX i XX wieku»), начатую в 1965 году (вышли тома четвертой и пятой серий, посвященные реализму, натурализму и «Молодой Польше»), а также капитальную библиографию («Bibliografia literatury polskiej. «Nowy Korbut», t. 1-9, 12 – 14, Warszawa – Kraków, 1963 – 1973). Полностью вышли тома, посвященные старопольской литературе и Просвещению, частично – романтизму, реализму и «Молодой Польше».[↩]
2. »Literature polska od sredniowiecza do pozytywizmu», Warszawa, 1974. Книга вышла под редакцией недавно умершего профессора Яна Зыгмунта Якубовского. [↩]
3. «Literatura rosyjska. Podrecznik», t. 1 – 2, Warszawa, 1970. Книга вышла под общей редакцией старейшины польских русистов профессора Мариана Якубца.[↩]
4. Немногое, что сказано в этой связи, носит подчас случайный и односторонний характер. Так, на стр. 693 говорится о «реакции против натуралистических (почему? – Б. С.) реформ Станиславского», о критике Художественного театра Брюсовым, отвергавшим «рабское копирование действительности». Если автор согласен с символистами (а оговорок нет), то это противоречит сказанному ранее о «новаторских принципах реалистического психологического театра», выдвинутых МХАТом (стр. 631).[↩]