№1, 1992/Тоталитаризм и культура

Новый человек, новая женщина и положительный герой, или К семиотике пола в литературе социалистического реализма

И нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым; но для человека не нашлось помощника, подобного ему.

И навел Господь Бог на человека крепкий сон; и, когда он уснул, взял одно из ребр его, и закрыл то место плотию.

И создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку.

И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа.

Бытие, 2, 20 – 23.

  1. «СЕКСИЗМ ЯЗЫКА» И ПОСРЕДНИЧЕСКАЯ ФУНКЦИЯ ЗНАКА

В качестве вступления попробуем наметить основную проблематику, связанную с нашей темой. Применима ли категория пола к словам? Проявляется ли дискриминация по признаку пола в языке как таковом? Именно это старается доказать Д. Вайс в статье о «структурах дискриминирования в славянских языках» 1. Ставя вопрос о «лингвистике униженных и оскорбленных», относительно которой, согласно автору, «только предстоит наметить первые признаки», Д. Вайс приводит ряд свидетельств, убеждающих, что язык выполняет не только посредническую функцию в том смысле, который подразумевал Ф. де Соссюр, но может также способствовать несправедливости, брутальности и жестокости, поскольку дискриминирует не менее как половину людского сообщества, а именно женскую его половину.

Доказательства этого тезиса оставляют гнетущее впечатление. Признаки мачизма – комплекса мужского превосходства – обнаруживаются в языке на всех уровнях, будь то склонения и спряжения, словообразование, синтаксис, не говоря уж о лексике. Это грустное наблюдение особенно выразительно подтверждают славянские языки, в которых – какая ирония! – слова женского рода во многих случаях несут тот пренебрежительный оттенок, какой свойствен существительным, обозначающим животных. Но, сколь ни убедительны приводимые примеры, как и весь ход рассуждений автора, проблема остается, и она вот в чем: являются ли, допустим, качественно неодинаковые обозначения занятий (и тут ясно проступает социальная иерархия, как в русском употреблении слова «профессор», одинаковом и для мужчин и для женщин, тогда как есть слово «трактористка») или ложно одинаковые их обозначения, как в слове «секретарь» (оно может обозначать престиж в сочетании типа «генеральный секретарь партии» или его не обозначать: «секретарша» – в смысле «секретарша-машинистка»), являются ли ассоциации одушевленного с мужским, а неодушевленного обязательно с женским родом, а также с животными и вещами, как принято в польском языке при склонении во множественном числе, – является ли все это доказательным подтверждением «мужского шовинизма в языке»? На мой взгляд, при подобном подходе обнаруживается некоторое несоответствие между тем, что принято называть «лингвистической компетенцией», и «коммуникативной компетенцией» 2, то есть между языком как таковым и возможностями его использования. И кроме того, признав, что язык – лишь одно из составляющих социальной идентификации, следовало бы осторожнее его маркировать, ведь этого рода «марки» могут оказаться обоснованными и в совсем ином, не языковом отношении3.

Если наблюдения, приводимые в указанной статье, нередко с покоряющей убедительностью выявляют, как в языке возникла – издавна, а порой и в близкое нам время – разнородность при обозначении социальных и культурных феноменов, причем разнородность, объясняемая тем, что обозначения включают в себя различие полов, то отсюда ни в коей степени не вытекает, что под сомнение должна быть поставлена сама категория знака в соссюровском смысле. Наблюдения эти представляют бесспорный интерес для языковедов, для специалистов по социологии языка и тех, которые стремятся восстановить археологию того или иного менталитета4, хотя некоторые оговорки и здесь не будут лишними. Возьмем, к примеру, категорию множественного числа для польских одушевленных существительных. Нормативный характер она приобретает лишь в XIX веке, а диалекты (особенно сельские) стараются ее избегать по сей день5. Известно, что социальные и культурные нормы в Польше устанавливала элита (шляхта), чье доминирование составляет характерную особенность польской истории6. Что же касается феминизации обозначения профессий в том или ином обществе, то, хотя лингвистика способна до какой-то черты ее прояснить, она знаменует собой прежде всего социальную проблему. Так, в СССР женщин-профессоров (мн. число муж. рода) было намного больше, чем Professorinen в ФРГ, подразумевая соотношение мужчин и женщин в преподавательском составе учебных заведений7.

Но каким образом эти наблюдения затрагивают семиотику пола? Возникает мысль, что речь в данном случае идет лишь о разнородных признаках, а не о системе знаков, или же, пользуясь более осторожным семиотическим определением, не о «некоей совокупности, позволяющей гипотетически предположить наличие определенного рода системы, до известной степени автономной и обладающей внутренней соразмерностью» 8.

Сочетание признаков рода и пола, несомненно, относится к естественной семиотике, то есть к языку и к обыденным понятиям. Однако я исхожу из предположения, что область семиотики пола выходит за границы естественно существующего и затрагивает главным образом искусственно созданное, где и происходит некое созидание смысла. Особенно наглядным этот процесс становится, конечно, в сфере литературного дискурса. Здесь посреднической функцией знака жертвуют во имя созидания новых ценностей и новых систем, тем самым используя семиотические возможности языка.

Ограничусь одним примером, почерпнутым из той же самой статьи. В русском языке существуют два слова, обозначающих женщину, – «женщина» и «баба», которым в мужском роде соответствуют «мужчина» и «мужик». Первое из этих слов может быть передано как femme (нем. Frau) или bonne femme (Weib), для мужского рода соответственно homme (Mann) или gars (Kerl). Надо добавить, что слово «мужик» обладает специфически сельским оттенком: по традиции им обозначают русского крестьянина – в противовес «мужчине», который обладает более ярко выраженной мужественностью. Имеет ли некое значение женственность окончания в слове «мужчина» (на «а» в русском языке обычно кончаются слова женского рода)? Видимо, перед нами один из признаков той естественной семиотики, которая создана состоянием русского языка в известный период его истории.

Вот какую пословицу приводит наш автор на стр. 331 своей статьи: «Курица не птица, баба не человек» (последнее слово здесь равнозначно «мужчине», Mensch). В данном случае перед нами еще один признак той же естественной семиотики: ассоциация курицы (то есть понятия с оттенком пренебрежительности) и женщины, а одновременно – соотнесение птицы (архаическая лексема, лишенная признаков пола) с мужчиной (Mensch) – это, так сказать, проявленная народная мудрость (Volksmund). И народная мудрость в свою очередь может войти как элемент в систему литературного дискурса. Что из этого последует, можно видеть хотя бы на таком примере из романа Ф. Гладкова «Цемент», принадлежащего к числу наиболее известных советских произведений социалистического реализма: в нем одной из наиболее важных тем является созидание нового человека, а также и новой женщины, – не забудем, что при французском переводе этих понятий сексистский оттенок выступает в них вполне явственно. Роман Гладкова примечателен и тем, что после публикации первого его варианта в 1925 году автор постоянно переделывал свое творение9. Результатом этих операций, помимо прочего, оказалось конструирование понятия «новый человек». Темы «борьбы полов» и «свободной любви», ярко выраженные в первых вариантах «Цемента», постепенно «умиротворялись» 10 при последующих переработках. Вот только несколько примеров в подтверждение сказанного: оппозиция «баба – мужик» последовательно заменяется другой: «женщина – мужчина», то есть более стандартными обозначениями; разговор между членами женской партийной ячейки, воссозданный через восприятие «мужиков», уже не сравнивается с птичьим базаром, тогда как прежде жестикуляция, размахивание руками вызывали ассоциацию с курами, хлопающими крыльями. Напоминаю вышеприведенную поговорку.

Тщательное рассмотрение текста разных вариантов обнаруживает множество подобных изменений, проступающих на самом микроскопическом уровне стилистики. Анализ этих изменений, выявляющий их закономерность, позволяет сделать вывод о присутствии «определенного рода системы» или же «в известной степени автономной внутренней соразмерности». Явствует ли отсюда, что перед нами некая семиотика?

  1. К ЭМПИРИЧЕСКОЙ СЕМИОТИКЕ НОВОГО ЧЕЛОВЕКА

Ответ на этот вопрос зависит от того, как данную семиотику определять. Среди условий, позволяющих рассматривать тот или иной феномен на семиотическом уровне (отнести его к области семиологии), Ф. Амон в своем «Семиотическом статуте персонажа» указывает два: «1) небольшое число (законченное) четко выделяемых знаков (лексических), 2) которые вступают в сочетания и комбинации согласно небольшому числу (законченному) правил (синтаксических)». И Ф. Амон добавляет: «независимо от определенности или сложности производимых таким способом или возможных сообщений»11.

Предпринимались попытки по примеру фонологии Якобсона уловить обозначаемое в том или ином единстве (например, в таком, как персонаж) посредством выявления совокупности «отличительных черт», которые определяются «переплетением дифференцирующих элементов» (на стр. 125 своего труда Ф. Амон отсылает читателя к Лотману и Леви-Строссу). Другие, опираясь на порождающую грамматику, рассматривают структуру, которой управляется совокупность Т (текст), как результат «преобразующей работы письма», «в котором происходит переход от глубинной структуры… к той, что лежит на поверхности»12.

  1. D. Weiss, Frau und Tier in der sprachlichen Grauzone: diskriminierende Strukturen slavischer Sprachen. – In: «Referate des X. Konstanzer Slavistischen Arbeitstreffens. Konstanz 11 – 14. 9. 1984», Munchen, 1985 («Slavostische Beitrage», 184).[]
  2. См.: D. Hymes, Foundations in sociolinguistics: an ethnographic approach, Philadelphia, 1974.[]
  3. См.,например: Ph. M. Smith, Sex markers in speech. – In: «Social markers in speech», Cambridge – Paris, 1979.[]
  4. См.: P. Violi, Les origines du genre grammatical. – In:»Langages»,85, mars 1985. Семантические основы категории рода (которая, видимо, исходно не выполняет посреднической функции) являются для подобной «археологии» предметом особого интереса.[]
  5. См.: Z. Klemensiewicz, T. Lehr-Splawinski, S. Urbanczyk, Gramatyka historyczna jezyka polskiego, Warszawa, 1965, p. 275.[]
  6. «Шляхта признавала равенство полов, по крайней мере в том, что касалось прав владения собственностью. В противовес большинству европейских стран, где женщина фактически оставалась вещью, принадлежащей своему мужу и семейству, в Польше она могла обладать собственностью самостоятельно. Вот почему энергичная женщина, чье происхождение безупречно, так часто оказывалась героиней и в польской истории, и в литературе. В эпоху разделов, когда мужчины были вынуждены поступать на службу к чужеземцам иди под знамена иностранных армий, не кто иные, как матери и бабушки, взяли на себя воспитание детей и сохранение самого драгоценного сокровища нации – ее культуры» (N. Davies, Histoire de la Pologne, Paris, 1986).[]
  7. См.: M. Reemers, TochterderAlmaMater. – In: «DeutscheUniversitatszeitung», 18, 1987, S. 11. Относительно феминизации этого слова во французскомязыкесм.: A. -M. Houdchine, Le francais au feminin. – In: «La Linguistique», 23, 1987, 1.[]
  8. A. J. Greimas et J. Courtes, Semiotique: dictionnaire raisonne de la theorie du langage, Paris, 1979, p. 339.[]
  9. См.: M. Friedberg, New editions of Soviet belles-lettres: a study in politics and palimpsexis. – In: «American Slavic and East European review», 13, 1954; Л. Н. Смирнова, Как создавался «Цемент». – В кн.: «Текстология произведений советской литературы», вып. 4, М., 1967; R. L. Busch, Gladkov’s «Cement»: the making of a Soviet classic. – In: «Slavic and East European journal», 22, 1975, 3; анализ метаморфоз, претерпеваемых в этом романе освещением пола, см. у: L. Heller et Th. Lahusen, Palimpsexes. Les metamorphoses de la thematique sexuelle dans le roman de F. Gladkov «Le Ciment». Notes pour une approche analytico interpretative de la litterature sovietique. – In: «Wiener Slawistischer Almanach», 15, 1985.[]
  10. Пользуюсь словом, позаимствованным у К. Федина: «Поэтому свое «я» надо смирять и рассказывать условно, что мы и видим в хорошей «объективной» прозе, где знание автором скрытой жизни героев передается тоже скрыто, как подразумеваемое» (Конст. Федин, Писатель. Искусство. Время, М., 1961, с. 426).[]
  11. Ph. Hamon, Pour un statut semiologique du personnage. – In: «Poetique du recit», Paris, 1977, p. 19.[]
  12. J. -M. Adam et J. -P. Goldenstein, Linguistique et discours litteraire: theorie et pratique des textes, Paris, 1976, p. 212.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 1992

Цитировать

Лахузен, Т. Новый человек, новая женщина и положительный герой, или К семиотике пола в литературе социалистического реализма / Т. Лахузен // Вопросы литературы. - 1992 - №1. - C. 184-205
Копировать