Сталин: пути эстетического утилитаризм

Вряд ли кто станет спорить, что тема «Сталин и искусство» изучена еще недостаточно. Но сразу возникает вопрос: нужно ли вообще ею заниматься сегодня? Бели сорок-пятьдесят лет тому назад Сталина безудержно славили как величайшего из гениев и корифея всех наук, то теперь все чаще у нас его называют человеком недалеким и необразованным, а то и вовсе примитивным. В искусстве, говорят, он и вовсе ничего не смыслил – не мог подняться выше простенькой песенки «Сулико». Зачем тогда разбираться в его эстетических воззрениях и вкусах?

Думаю, что разбираться надо, как и накапливать новые факты и сведения об этом уникальном воплощении мирового зла. Не исключено, что оно еще в какой-то форме вернется на землю. И конечно, вне изучения Сталина и сталинизма невозможно понять величайшую трагедию советского искусства 30 – 50-х годов: что от него осталось ценного и осталось ли вообще, как жили и могли жить в те страшные времена талантливые люди?

На первый взгляд реконструкция сталинских художественных вкусов и взглядов достаточно проста. Они отчетливо проявлялись в соответствующих партийно-государственных решениях, а также в известных высказываниях генсека. Все это так. Однако и нельзя отождествлять официальную культурную политику тех лет с личностью ее главного творца. Он позволял себе, в определенных пределах, и не считаться с нею.

Предметно судить об этом весьма нелегко. До сих пор над личностью Сталина витает густой мифологический туман. О его отношении к искусству и творческой интеллигенции известно немало былей, но и не меньше домыслов, анекдотов, полуфольклорных рассказов. Конечно, и то и другое важно для понимания мифа. Но какова все же его фактологическая основа, реальный фундамент?

Тут на помощь должны были бы прийти архивы. Однако с ними, применительно к Сталину, просто беда. Центральный партийный архив, теперь он стал государственным, обладает неплохой коллекцией сталинских документов, и я имел возможность с ними в значительной их части ознакомиться. Но это именно коллекция, а не целостный фонд. Материалы по Сталину разбросаны по разным хранилищам, и многое тут было недоступно исследователям. Сейчас ситуация изменилась, но нужно время, чтобы определить, где что находится, и это осмыслить. По-видимому, многие материалы уничтожены. По разным причинам трудно установить, казалось бы, элементарные вещи. Кому, например, из творческой интеллигенции Сталин звонил по телефону, кого принимал, на каких концертах, спектаклях, выставках неофициально бывал? Имеющиеся сведения на этот счет отрывочны. Так сказать, в порядке борьбы с культом личности разорена во времена Н. Хрущева сталинская библиотека, насчитывавшая тысячи и тысячи томов. Где-то пылятся, если сохранились, грампластинки Сталина, на которых он нередко ставил оценки. Кажется, генсек любил вырезать художественные репродукции из «Огонька». Где они?..

* * *

Как известно, Иосиф (Сосо) Джугашвили окончил четырехклассное Горийское духовное училище и без малого пять курсов (из шести) Тифлисской семинарии. Образование там, впрочем, давалось не только религиозное, но и светское. В семинарии преподавались русская словесность, история русской литературы, всеобщая гражданская история, русская гражданская история, а также алгебра, геометрия, физика, логика, психология. Все обучение, что началось уже с училища, велось на русском языке. Из иностранных языков преподавался греческий.

Курс русской литературы уступал гимназическому. Воспитанникам семинарии запрещали читать И. Тургенева и Льва Толстого, как и всех других писателей, которых можно было заподозрить в атеизме. Однако «Грозу» А. Островского изучали, как изучали и «Недоросля» Д. Фонвизина, «Горе от ума» А. Грибоедова. На уроках воспитанникам рассказывали о Ломоносове, о писателях XVIII века, об открытии русского театра.

Особенно почитался в семинарии Александр Пушкин. Русская православная церковь приняла активное участие в юбилейных торжествах по случаю 100-летия со дня рождения поэта. В честь его отправлялись службы во многих церквах. Знаменитый архиепископ Антоний (в то время еще епископ) произнес 26 мая 1899 года в Казанском университете перед панихидой слово о Пушкине. Там подчеркивалась национальная и православная направленность пушкинского гения. В тот же день состоялось и большое торжество в Тифлисской семинарии. После праздничной литургии и панихиды имел место Торжественный акт. Преподаватель русской словесности А. Антипов прочитал доклад «Религиозность Пушкина». Выступил инспектор семинарии – он был княжеского рода – иеромонах Димитрий. По его словам, «Пушкин возвратил народу сердце дворян, увлеченных Западом, и пробудил их к чисто самобытной мысли» ¹.

На самом пушкинском торжестве Иосиф Джугашвили скорее всего не присутствовал. 29 мая 1899 года он из-за неявки на экзамены исключается из семинарии. Но, безусловно, подобные суждения высказывались семинарскими педагогами и на занятиях. Тогда эти суждения Иосифом не принимались, однако они так или иначе запали ему в сознание.

И в Горийском училище, и на первых двух курсах семинарии Джугашвили учился очень хорошо. С детства он отличался большой усидчивостью и прекрасной памятью. Обладающий «сладким тенором», Иосиф всегда назначался участвовать в хоре. В училище Сосо усердно срисовывал с журнала цветной портрет Шота Руставели, которого весьма почитал. Но, в отличие от Гитлера, молодой Сталин к живописи тяги не выказывал. Зато в семинарии писал стихи. Шесть его вещей были опубликованы в 1895 – 1896 годах в газетах «Иверия» и «Квали». Об этих стихах высказывались разные мнения. На мой взгляд, для любителя они недурные, несколько сентиментальные, в них выражена любовь к родной природе, к грузинам.

Сызмальства Иосиф любил читать, что распространено в церковной среде. Уже на первом курсе он записывается в Общедоступную городскую библиотеку. Оттуда он приносит в семинарию и немало художественных книг. За чтение «Девяноста третьего года» Виктора Гюго будущего генсека посадили в карцер. Это его не остановило. Вскоре у него обнаруживают «Тружеников моря» В. Гюго².

Безусловно, постоянная необходимость что-то прятать и таить, помноженная на природную расположенность к скрытности, существенно повлияла на характер Сталина уже в отроческие годы. Он рано привык жить двойной жизнью.

За давностью лет и ненадежностью источников трудно уверенно сказать; что конкретно входило в состав другой, тайной его жизни. В принципе же из художественной литературы он старался читать то, чем интересовались обычно его сверстники за пределами семинарии. Главным образом это русская классика плюс, для Джугашвили, еще и грузинская. Лев Толстой, Тургенев, Достоевский, Пушкин, Салтыков-Щедрин, Чехов, Белинский, Чернышевский, Писарев, Чавчавадзе, Церетели, Эристави… Из западных авторов – Шекспир, Гёте, Шиллер, Гюго, Диккенс… Эти имена, в различных вариациях, называют в своих воспоминаниях знакомые и однокашники Джугашвили. Слов нет, писались эти воспоминания уже тогда, когда Сталин восседал на кремлевском Олимпе, что авторами вполне учитывалось. С другой стороны, всего и не придумаешь. О том, что Джугашвили увлекался романами Гюго, известно из объективного источника – «Книги для записи наблюдений инспекции за поведением воспитанников Тифлисской духовной семинарии 1896 – 7 учебн[ый] год».

Надо, впрочем, иметь в виду, что молодые люди, сверстники будущего тирана, увлекались еще Майн Ридом, Купером, русской приключенческой литературой, бегали на концерты знаменитых певцов, пропадали в театрах, посещали выставки и музеи. Почти всего этого практически не знал, либо знал в сильно усеченном виде, воспитанник Тифлисской семинарии. Отчасти вынужденно он был не по возрасту серьезен в своих вкусах и ориентациях, что вело его к эмоциональной зажатости, скованности.

В семинарии Иосиф окончательно определился в своей стойкой симпатии к русской культуре. И в то же время сама; принадлежность Сталина к ней была во многом поверхностной. XIX век, в основном вторую его половину, он знал неплохо. Однако мимо его внимания, как и мимо внимания Ленина и Троцкого, прошли огромные, и базовые, пласты российской культуры. Они почти совсем не знали древнюю русскую литературу, а икону воспринимали как нечто сугубо архаичное, внеэстетичное. Отвергалась ими русская религиозная философия, хотя они и были современниками ее высочайшего взлета. Ленин читал Бердяева. Сталин же вряд ли был знаком даже с публицистическими его работами.

Джугашвили органично освоил русский язык. Говорил он на нем, правда, с кавказским акцентом, однако писал совершенно свободно. Тут русофильская традиция в семинарии пошла ему явно на пользу.

По возможности Иосиф много читает и после семинарии. Его даже называют «человеком с книжкой» ³. Редакции либерально-прогрессивных журналов и газет полагали своим долгом посылать ссыльным свои издания. За весьма умеренную плату можно было им выписывать и книги. Всем этим вполне пользовался в ссылке и Коба, как теперь нередко именуют Джугашвили. Книги он читает основательно, любит делать на них пометки, что раздражает товарищей: книги-то не его лично, а принадлежат всем.

Во время ссылок Джугашвили знакомится с новинками русской литературы. Он напрочь отвергает Мережковского и Пшибышевского⁴. Это известно из воспоминаний И. Голубева, он вместе со Сталиным отбывал ссылку в Соль-Вычегодске. Судя по ним, Коба проводил семинары – политзанятия – со своими товарищами. Они изучали историю германской социал-демократии под его руководством. Однажды Джугашвили прочел им целую лекцию о поэзии. «Она Сводилась примерно к следующему: <…> литератор, поэт, полагающийся только на свою художественную интуицию, <…> ничего не оставит в сознании людей, забывается» ⁵. Надо еще серьезно работать над собой, совершенствовать свой талант. Вероятно, Голубев близко к истине передает «лекцию» будущего генсека. Оригинальных мыслей в ней не содержится.

Менее доверяешь мемуаристу, когда он перечисляет всех авторов, которых они – их много – читали в ссылке. С другой стороны, а почему и нет? Помимо указанных выше Мережковского и Пшибышевского, это Лев Толстой, Анатоль Франс, Ибсен, Куприн, Брюсов, Арцыбашев, Сологуб, Богданов (называется его «Красная Звезда» и «Инженер Мэнни»). К декадентам «относился архикритично» ⁶.

В архиве Сталина хранятся воспоминания П. Г. Онуфриевой, которые писались ею в 1944 году. Эта женщина познакомилась со ссыльным Иосифом, когда ей было семнадцать лет, она считалась невестой его товарища П. Чижикова. Знала она Сталина около месяца, и они немало времени проводили вместе. Онуфриева не вышла замуж за Чижикова, который погиб во время гражданской войны, никогда о себе вождю не напоминала и прожила трудную жизнь.

По ее словам, Джугашвили записался в Вологде (1911 год) в городскую библиотеку, – это подтверждается и данными губернского жандармского управления, которое вело наблюдение за «Кавказцем». Много читал. В разговоре с девушкой-гимназисткой ругал Арцыбашева. Как-то они рассматривали журнал, где была помещена репродукция с картины Леонардо да Винчи «Джоконда». Девушке картина эта не понравилась. Джугашвили ее, напротив, очень хвалил и долго рассказывал своей приятельнице о картинной галерее Лувра. Странное сообщение. Сталин в Париже никогда не бывал. Как рассказывала Онуфриева, Иосиф собирал тогда художественные открытки. Две таких открытки он послал девушке. Они чуть фривольные по изображению. Кстати, Коба пишет девушке в нехарактерной для него легкой, непринужденной манере⁷.

Во время знакомства с Онуфриевой вологодский ссыльный внимательно читал неоднократно переиздававшуюся до революции капитальную монографию П. С. Когана «Очерки по истории западно-европейских литератур» (М., 1909). Затем он подарил эту книгу девушке с надписью»Умной скверной Поле от Чудака Иосифа⁸. «Скверной» друзья называли шутливо девушку за ее острый язык. «Чудак Иосиф» доверял ей и рассказывал о своих переживаниях в связи со смертью своей любимой жены Като Сванидзе.

Сталин писал свои статьи сухо, строго «по делу». Однако и в его дореволюционных публикациях есть упоминания, пусть, так сказать, ученические, расхожие, о Гамлете и Дон Кихоте⁹. О последнем Сталин вспомнит, и не раз, и в своих генсековских выступлениях. В 20-е годы он увлечется Брет-Гартом и будет советовать его читать ответственным работникам советской золотой промышленности. В те же годы Сталин обнаружит неплохое знание «знаменитого романа Альфонса Додэ о Тартарене из Тараскона»¹⁰.

Можно привести и несколько других фактов – из позднего Сталина, – говорящих о его умении быть и казаться образованным. Ограничусь лишь одним. В марте 1937 года генсек принимает испанских писателей Рафаэля Альберти и Марию Тересу Леон, Согласно воспоминаниям переводчицы этой встречи, «беседа коснулась задач западной интеллигенции, и особенно задач испанской литературы. В этой части беседы товарищ Сталин обнаружил такое основательное знакомство с современной испанской литературой, что испанские гости были ошеломлены»¹¹.

Очевидно, чтобы «ошеломить» гостей, нужно было немногое: упомянуть в разговоре несколько имен и произведений испанских авторов. Подобного рода упоминания обычно заготовляются заранее, на что у каждого государственного деятеля есть свой штат помощников и референтов. Имелся он и у генсека. Только подозрительный и недоверчивый Сталин никогда на него полностью не полагался. Кое-что из тех же испанских авторов генсек прочел или просмотрел сам. Но я забежал вперед.

* * *

Симптоматично, что, бывая в дооктябрьскую пору за границей, Коба не посетил, кажется, ни одного музея или выставки. Скорее всего, – что бы он ни говорил, если говорил, Онуфриевой, – не испытывал в этом особой потребности.

Русские социал-демократы большевистского толка вкупе с Лениным были, как правило, литературоцентристами в своих эстетических запросах и ориентациях. В беллетристике, а еще лучше в критике и публицистике, они усматривали прямой социальный смысл, а более чистое художество – в изобразительном искусстве, да и в музыке, балете – воспринималось ими обычно как малопозволительная роскошь. Между тем именно в живописи и скульптуре зачинались многие из тех глубочайших переворотов, которые потрясали искусство XX века. Об этих переворотах, о Пикассо, Кандинском, Малевиче большевики зачастую либо вовсе ничего не знали, либо проявляли к ним холодное равнодушие, либо отвергали с порога. Крайне левые в политике, они стояли преимущественно на традиционалистских позициях в эстетических вопросах, что отражалось и на их понимании культурной роли отдельных искусств. С этой точки зрения Иосиф Джугашвили не представляет собой исключения. Он образовывал себя на литературной, преимущественно русской, классике, что само по себе очень хорошо, но и нередко, когда в ней фундаменталистски замыкаются, делает человека глухим к новому – к «иному» в художественной культуре.

Разумеется, в таком фундаментализме виновата не сама классика, а ее интерпретация, уходящая своими корнями в философско-политическое мировоззрение русской прогрессивной интеллигенции конца XIX столетия.

По словам С. Л. Франка, эта интеллигенция в преобладающем своем большинстве жила одной непоколебимой верой – в грядущую революцию. Идеалу политической свободы, оторванному от идеи духовного самосовершенствования, стремились напрочь подчинить науку, искусство, религию, частную жизнь. «Лучшими поэтами были поэты, воспевавшие страдания народа и призывавшие к обновлению жизни, под которым подразумевалась, конечно, революция. Не только нигилисты 60-х годов, но и люди 90-х годов ощущали поэзию Некрасова гораздо лучше, чем поэзию Пушкина, которому не могли простить ни его камер-юнкерства, ни веры в самодовлеющую ценность искусства; мечтательно наслаждались бездарным нытьем Надсона, потому что там встречались слова о «страдающем брате» и грядущей гибели «Ваала»¹².

Слова Франка нельзя понимать упрощенно. Кто-то субъективно мог считать себя горячим поклонником не Некрасова, а именно Пушкина и, однако, воспринимать произведения последнего как бы сквозь призму некрасовской поэмы «Кому на Руси жить хорошо», понимаемой к тому же лишь в обличительно-сатирическом духе.

Такой тип восприятия и утверждался в сознании Иосифа Джугашвили по мере того, как он приобщался к господствовавшим в радикальной интеллигенции эстетическим взглядам и вкусам. Как и она в подавляющем большинстве своем, Сталин в своей мировоззренческой эволюции напрочь расстался с Богом, что, возможно, далось будущему генсеку нелегко. В газете «Безбожник» от 21 декабря 1939 года была опубликована юбилейная статья В. Михайлова «Как формировались атеистические взгляды товарища Сталина». Там приводятся воспоминания одного из его соучеников по Горийскому духовному училищу: «… в первые годы учения Сосо был очень верующим, посещал все богослужения, пел в церковном хоре. Хорошо помню, что он не только выполнял религиозные обряды, но всегда и нам напоминал об их соблюдении»¹³.

Разочарование в религии наступает в третьем или четвертом классах училища. Окончательный разрыв с нею происходит уже в семинарские годы, по мере погружения Джугашвили в марксизм.

Простодушный детский фанатизм сменяется наукообразно-догматическим. В Марксовой теории ожесточенной классовой борьбы и революции видит тифлисский семинарист единственно верное научное учение. И через его очки начинает рассматривать и художественную литературу. Он схватывает в читаемых книгах преимущественно их социально-политические аспекты – критику общественных порядков, официальной церкви, народного бесправия и т. д. Осваивая, например, сочинения Л. Толстого, юный марксист признается, что тот его «утомляет христианским проповедничеством»¹³. Зато антицерковные выпады писателя Иосифу весьма импонировали.

Пройдут десятилетия, и генсек возьмет в руки «Воскресение» Льва Толстого. Вероятно, эту книгу читала Светлана Сталина, – на титульном листе женским почерком черным карандашом в рамочке выведено: «Св. Ст.»¹⁴. На некоторых страницах есть пометы этим же карандашом. Но больше помет сделано другим, твердым, сталинским почерком. Черный карандаш чередуется с красным. Диктатор читает страницу, на которой речь идет о Боге, человеке и нравственности, и пишет на полях: «ха-ха-ха». Сталин подчеркивает слова Толстого: «…единственное и несомненное средство спасения от того ужасного зла, от которого страдают люди, состояло только в том, чтобы люди признавали себя всегда виноватыми перед богом и потому неспособными ни наказывать, ни исправлять других людей»¹⁵. На полях снова «ха-ха-ха». То же самое пишет он и по поводу суждений Толстого о достижении Царства Божьего на земле.

Здесь я позволю себе отвлечься в сторону и рассказать, как Сталин читал другую книгу – Анатоля Франса «Последние страницы. Диалоги под розой». Там автор много размышляет о Боге и вере. Характеризуя эту книгу, редактор-комментатор сообщает, что у писателя «было предположение написать еще два диалога: о Любви и о Смерти». Сталин замечает на полях: «Жаль, что не успел»¹⁶.

Анатоль Франс сравнивает «единобожие христиан с многобожием греков». Сталин: «Греки устроились удобненько!»¹⁷

Франс, указывая на «иудейское происхождение» христианского Бога, объясняет им его «ужасающую жестокость и крайнюю мелочность во многих отношениях». Сталин: «Анатоль порядочный антисемит»¹⁸.

Франс рассказывает, что однажды «Бодлер, будучи в гостях у Теофиля Готье, увидел, что его приятель Шарль Асселино взял в руки отвратительного маленького идола, вырезанного негром в Конго из куска фигового дерева… Асселино воскликнул: – Какая отвратительная фигура! – Осторожнее, – сказал ему Бодлер. – А что, если это окажется истинным богом?» Сталин: «Ха! Вот и разберись»¹⁹. Франс едко критикует христианство. Сталин: «Так его!!!»²⁰

Франс: «Верить в бога и не верить – разница невелика. Ибо те, которые верят в бога, не постигают его». Сталин, подчеркивая последнее предложение, отмечает на полях: «Следов[ательно,] не знают, не видят. Его для них нет»²¹.

1. Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИ), бывший Центральный партийный архив (ЦПА), ф. 558, оп. 4, д. 665, л. 306.[↩]
2. РЦХИ, Ф. 558, оп. 4, д. 32, лл. 1 – 2.[↩]
3. РЦХИ, ф. 558, оп. 4, д. 649, л. 71.[↩]
4. Там же, д. 540, л. 55.[↩]
5. Там же, л. 27.[↩]
6. Там же, л. 55.[↩]
7. РЦХИ, ф. 558, оп. 2, д. 75, л. 2 и д. 76., л. 2.[↩]
8. Там же, оп. 4, д. 647, л. 58.[↩]
9. И. Сталин, Сочинения, т. 3, М., 1946, с. 335; т. I, с. 372.[↩]
10. Там же, т. 10, с. 218.^[↩]
11. РЦХИ, ф. 558, оп. 4, д. 648, л. 101.^[↩]
12. С. Л. Франк, Сочинения, М., 1990, с. 117.^[↩]
13. В. Михайлов, Как формировались атеистические взгляды товарища Сталина. – «Безбожник», 21 декабря 1939 года.^[↩][↩]
14. РЦХИ, ф. 558, оп. 3, д. 353: Л. Н. Толстой, Воскресение, М., 1935, титульный лист.^[↩]
15. Там же, с. 406.^[↩]
16. Там же, д. 370: Анатоль Франс, Последние страницы. Диалоги под розой, Л. – М., [б. г.], с. 11.^[↩]
17. РЦХИ, ф. 558, оп. 3, д. 370: Анатоль Франс, Последние страницы. Диалоги под розой, с. 30.^[↩]
18. Там же.^[↩]
19. Там же, с. 31.^[↩]
20. Там же, с. 32.^[↩]
21. Там же, с. 33.^[↩]