Норвежская монография о Баратынском

Гейр Хетсо, Евгений Баратынский. Жизнь и творчество. Oslo – Bergen – Tromso. Universitetsforlaget, 1973, 740 стр.

Герой популярного советского фильма иронически укоряет свою собеседницу: неужели ей не известно, что Баратынского перевели из второстепенных поэтов в первостепенные… Известный критик называет свою статью «Возвращение Баратынского». Видный литератор в очерках о современниках Пушкина говорит о Баратынском как о «звезде первой величины» ¹.

Во всех этих фактах по-своему проявился растущий интерес сегодняшних читателей и специалистов к наследию «поэта мысли». Разве не показательно, что из всех ныне имеющихся работ о жизни и творчестве Баратынского свыше четверти появилось после 1960 года? А за рубежом за последние 10 – 12 лет о Баратынском написано больше, чем за предшествующее столетие.

Наш поэт нашел исследователей в Англии, в США, в ГДР, в ФРГ, в Швейцарии, в Италии, в Новой Зеландии. Но пожалуй, ни в одной из зарубежных стран изучение Баратынского не принесло таких ощутимых результатов, как в Норвегии, где им на протяжении ряда лет плодотворно занимается Гейр Хетсо – профессор университета в Осло.

Итогом этих занятий и явилась рецензируемая монография, представляющая собой дополненное издание докторской диссертации, защищенной в 1969 году². Цель этой работы – изучить жизнь и творчество замечательного русского поэта в их взаимосвязи и взаимозависимости. «Для того, чтобы хорошо понять «верный список впечатлений» поэта, необходимо по возможности лучше изучить его биографию и эпоху, породившие эти впечатления», – справедливо утверждает Г. Хетсо. В противоположность не раз высказывавшемуся в литературе мнению, что Баратынский целиком вырос из французской рационалистической культуры и творил в отрыве от конкретной, русской действительности, автор утверждает, что «Баратынский истинно русский поэт, который в бескомпромиссных поисках цели и смысла бытия наделен чертами, характерными для русского человека». Он стремится показать читателю Баратынского – «представителя современного ему русского общества и романтического течения в литературе».

Первая часть монографии посвящена жизни Баратынского. Известно, что большинство исследователей сосредоточивали свое внимание на творчестве поэта; биография его изучена в меньшей степени. Попытки дать ее цельное освещение предпринимались лишь дважды: в 1917 году в книге П. Филипповича «Жизнь и творчество Боратынского» и в 1936 году в статьях И. Медведевой «Ранний Баратынский» и Б. Купреяновой «Баратынский тридцатых годов» ³. За последние десятилетия круг источников и литература о поэте заметно увеличились, что создало предпосылки для более детального и полного освещения его жизненного пути. Это и сделал Г. Хетсо.

Сильная сторона рецензируемой книги в том, что скрупулезное внимание ее автора к сделанному его предшественниками сочетается с критическим отношением к сложившимся точкам зрения, с постоянным стремлением проверить их истинность, их соответствие новым источникам, дополнить имеющиеся документы впервые вводимыми в научный оборот, извлеченными из советских и финских архивов. Баратынский в Пажеском корпусе, годы финской ссылки, жизнь в Москве, предсмертная поездка за границу – каждый из этих этапов биографии поэта получил в книге Г. Хетсо обстоятельное и разностороннее освещение.

Много интересного и во второй части монографии – «Творчество Баратынского». Особенно ценны те ее разделы, которые посвящены малоизученным, а порою и вовсе не изучавшимся сторонам творческого наследия писателя. Впервые, например, стала предметом специального исследования деятельность Баратынского-переводчика. Изыскания Г. Хетсо, которому удалось атрибутировать Баратынскому ряд ранее неизвестных переводов и таким образом расширить сложившиеся представления о его переводческой деятельности, показали, что «юношеские переводы Баратынского никоим образом не обязаны своим появлением случаю, а являются результатом подлинных литературных интересов поэта». «У Шатобриана и Ксавье де Местра Баратынский нашел пищу для собственного творчества и созвучные ему средства для выражения своего разочарования и стремления к одиночеству».

Автор сосредоточивает внимание на литературных особенностях писем Баратынского, на его эпиграммах, на повести «Перстень». Впервые всесторонне описан стих Баратынского: его метрика, ритмика, рифма, звукопись, строфика, лексика – этому посвящена отдельная глава.

Но и обращаясь к тем произведениям Баратынского, которые не раз были предметом изучения, Г. Хетсо сумел сказать много нового и интересного. Таков «Последний поэт». Недавно об этом стихотворении появились одна за другой три статьи⁴. И все же страницы, посвященные ему норвежским ученым, содержат свежие, интересные мысли и наблюдения. Он предлагает видеть в этом стихотворении «своего рода поэтическую иллюстрацию к некоторым сторонам учения молодого Маркса об «отчуждении» человека». Бесчеловечность производственных отношений в индустриальном капиталистическом обществе привела к тому, что человек становится рабом вещей, жажда наживы, или, как говорит Баратынский, корысть, овладевают им безраздельно, возникает пропасть между «жизнью» и «культурой». В гуманизме «Последнего поэта» Г. Хетсо усматривает истоки тех идей, которые сегодня отстаивает А. Вознесенский, говоря, что «в жизни главное человечность», что

Все прогрессы –

реакционны,

если рушится человек.

Привлекает объективностью, непредвзятостью и обстоятельностью рассмотрение вопроса о взаимоотношениях Баратынского и Пушкина. Убедительно проанализированы причины одиночества Баратынского в конце 30-х – начале 40-х годов, его расхождение как со славянофилами, так и с западниками, в результате которого поэт стал, говоря словами Гоголя, «для всех чужим и никому не близким». Однако тезис Г. Хетсо о том, что к литературным противникам Баратынского следует причислить членов кружков Герцена и Станкевича, не получил сколько-нибудь весомого обоснования.

К наиболее интересным частям книги Г. Хетсо хотелось бы причислить и ее заключение, озаглавленное – «Антитеза в стилистической структуре Баратынского». Автор с полным основанием видит в антитезе «едва ли не самую характерную черту стиля Баратынского» и считает, что «частое употребление антитез придает поэзии Баратынского отчетливо аналитический характер, отличающий ее от поэзии других романтиков, которые непосредственное чувство считали краеугольным камнем поэзии. Баратынский был сыном рефлектирующего века, и это отразилось как на его поэзии, так и на его поэтике».

Вместе с тем многое в рецензируемой монографии представляется спорным. Уже само построение книги: одна часть – «жизнь», другая – «творчество», выделение в особую главу «наблюдений над формой» – оставляет впечатление некоторой архаичности. Лет 30 – 40 тому назад такое членение литературоведческих работ было широко распространено, но встреча с ним в наши дни не приносит удовлетворения. Можно согласиться, что в главе о форме Баратынского есть материал, который «не читается» в других главах: процентные соотношения стихотворных размеров с общим количеством стихов, количественные сведения об употреблении в них полногласных и неполногласных форм и т. п. – их правомерно выделить в особый раздел. Но есть в этой главе и такие наблюдения над формой, в частности над лексикой Баратынского, которые представляли бы большую ценность и интерес, если бы были подчинены постижению смысла разбираемых стихотворений.

Не оправдала себя, на наш взгляд, и попытка Г. Хетсо возвести композиционную «перегородку» между изучением жизни Баратынского и его творчества. Анализируемый материал воспротивился намеченной схеме. Оказалось, что «верный список впечатлений» поэта слишком тесно связан и переплетен с биографическими событиями, породившими эти впечатления. Характеризуя биографию поэта, автор как бы невольно вынужден говорить и о творчестве, а перейдя к творчеству, возвращаться к биографии.

Неверными представляются и некоторые тезисы, выдвинутые в книге. Мы не можем, в частности, согласиться с тем, что Баратынскому была свойственна «мысль о полной отрешенности искусства от грубой прозы человеческой жизни», и полагаем, что анализ, осуществленный Г. Хетсо, красноречиво опровергает это утверждение. Автор не прав и в том случае, когда считает, что «ко времени вступления Баратынского в литературу жанр элегии находился в состояний полного упадка». Но особенно решительные возражения вызывают страницы, посвященные статьям Белинского о Баратынском. Г. Хетсо не воздерживается даже от утверждения, что эти статьи «написаны «неистовым» фанатиком, наделенным раздражительной нетерпимостью к чужому мнению». Подобный тон, бесспорно, не украшает научную работу, и остается впечатление, что в плену «раздражительной нетерпимости» оказался, увы, сам автор монографии.

Г. Хетсо укоряет «многих исследователей», которые, «особенно в последние десятилетия, склонны были преувеличивать близость Баратынского к декабристам». Возможно, этот упрек не лишен оснований. Но исследователь впадает, на наш взгляд, в противоположную крайность, и это наносит заметный ущерб содержащемуся в книге анализу жизни и творчества молодого Баратынского. Вне явного вольнолюбивого подтекста, пронизывающего «Пиры», это произведение неизмеримо мельчает, становится малозначительным фактом творческой биографии поэта. И трудно понять, почему Пушкин увидел в нем что-то столь органичное для всей поэзии Баратынского, назвал его «певцом Пиров и грусти томной».

Думается, не случайно разбор «Бури» получился односторонним и как бы незавершенным. «Море вызвало у поэта влечение к изображению сильных движений в природе, – пишет Г. Хетсо. – Результатом этого явился новый шедевр – стихотворение «Буря», в котором поэт выражает свой полный страха и притяжения интерес к буре с ее поднимающимися «до неба» черными валами». И только-то? В другом месте читаем: «Бунтарское по настроению стихотворение «Буря» (1824) не могло изменить взглядов декабристов на поэта, тем более, что Баратынский в этом стихотворении видит только отрицательную, разрушительную силу бури и означенного этим символом волнения». Если действительно «только отрицательную», то в чем же бунтарство стихотворения?

Во многих местах своей книги норвежский исследователь удачно прослеживает нити, связующие Баратынского с общественным движением его.

времени. Но там, где он упускает из виду эту сторону дела, его анализ несет неизбежные утраты.

Значительную ценность представляют включенные в книгу Г. Хетсо «Приложение» и «Библиография». В «Приложении» публикуются семьдесят писем Баратынского, то есть около четверти всего эпистолярного наследия поэта. Некоторые из них печатались, но в более или менее сокращенном виде, большинство же появляется в печати впервые. Каждое письмо сопровождается тщательно подготовленным комментарием.

Библиография, учитывающая около четырехсот работ о жизни и творчестве Баратынского как на русском, так и на иностранных языках, безусловно, наиболее полная из всех, когда-либо появлявшихся в печати, поэтому трудно добавить к ней что-либо существенное. Среди немногих пропусков отметим посвященный Баратынскому раздел книги В. Кожинова «Как пишут стихи» («Просвещение», М. 1970, стр. 59- 70), предисловие С. Бонди к изданию стихотворений поэта⁵, заметку А. Морозова об эстетических идеях Баратынского («История эстетики. Памятники мировой эстетической мысли», т. IV, 1-й полутом, «Искусство», М. 1969, стр. 131 – 132).

Библиография, составленная Г. Хетсо, аннотирована, и многие аннотации хороши, но иногда они, не давая сведений о соответствующей работе, лишь выражают эмоции составителя («дилетантская заметка», «интересные наблюдения», «прекрасная статья», «любопытные воспоминания» и т. п.). Можно указать и на такие аннотации, которые односторонне и, на наш взгляд, неверно характеризуют тот или иной материал. Например, о статье В. Орлова «Баратынский» сказано лишь, что «автор подчеркивает значение поэзии Баратынского для русских импрессионистов и символистов» ⁶, а оценка субъективистской, претенциозной статьи Е. Архиппова «Грааль печали (Лирика Е. А. Боратынского)» ⁷ как «глубокой по своему содержанию» представляется непомерно завышенной.

Есть в библиографии и некоторые неточности. Например, книга С. Боброва «Записки стихотворца» (М. 1916) названа «Записки стихотворства»; статья о Баратынском в книге «Русские писатели. Библиографический словарь» (М. 1971) принадлежит не К. Пигареву, а И. Королевой⁸. Но все это, конечно, частности, не умаляющие ценность как составленной Г. Хетсо библиографии, так и его книги в целом.

В заключение хотелось бы привести одну мысль, высказанную норвежским исследователем и нами всецело разделяемую: «…Для того, чтобы способствовать дальнейшему изучению творчества поэта, необходимо выпустить новое академическое издание его сочинений, в которое вошли бы не только его стихотворные произведения с указанием всех вариантов, но и его проза, переводы и письма. Зная чувство ответственности советского литературоведения перед русской классической литературой, мы не сомневаемся в том, что это давнее желание ценителей поэзии Баратынского в скором времени осуществится».

г. Харьков

1. Всеволод Рождественский, В созвездии Пушкина, «Современник», М. 1972, стр. 166.[↩]
2. См. «Вопросы литературы», 1970, N 6, стр. 251 – 252.[↩]
3. См. Баратынский, Полн. собр. стихотворений, т. I. «Советский писатель», М. – Л. 1936. стр. XXXV-CXVI.[↩]
4. А. Журавлева, «Последний поэт» Баратынского, в кн. «Проблемы теории и истории литературы», М. 1971, стр. 132- 142; И. Альми, Стихотворение Е» А. Баратынского «Последний поэт» и общая проблема судьбы искусства в «меркантильный век» в русской литературе тридцатых годов XIX в., «Ученые записки Владимирскою государственного педагогического института им. П. И. Лебедева-Полянского», т. 41, серия «Литература», вып. VI, 1972, стр. 45 – 94; Б. Корман, Субъективная структура стихотворения Баратынского «Последний поэт», «Пушкинский сборник», «Ученые записки Ленинградского государственного педагогического института им. А. Й. Герцена», т. 483, 1972, стр. 115- 130.[↩]
5. Е. А. Баратынский, Стихотворения, «Детская литература», М. 1972, стр. 5 – 16. Книга учтена в «Хронологическом списке изданий сочинений Баратынского».[↩]
6. «Литературная учеба», 1940, N 3, стр. 19 – 30; то же в кн.: «Очерки по истории русской литературы первой половины XIX века», вып. 1, Баку, 1941, стр. 29 – 42.[↩]
7. «Жатва», кн. V, М. 1914, стр. 257 – 274; то же в кн. Е. Архиппов, Миртовый венец, М. 1915, стр. 29 – 46.[↩]
8. См. К. Пигарев. Письмо в редакцию, «Русская литература», 1971, N 3, стр. 248.[↩]