«Ночной разговор» Бунина и «Бежин луг» Тургенева

I

Революционные события 1905 года заставили журналистов и писателей сосредоточить свое внимание на положении русского крестьянства. Содержание споров вокруг крестьянского вопроса мало менялось с годами. Однако 1905 год привнес в традиционную тематику новые вариации. Теперь публицисты утверждали, что у крестьян пробуждается «революционное мировоззрение». Новое поколение «деревенских» писателей отстаивало появление крестьян новой формации¹. В таких произведениях, как, например, «Страна отцов» С. Гусева-Оренбургского (1904), «Огарки» Скитальца (1915), «Забытые» С. Подъячева (1909), «Село Микульское» Касаткина (1911) и «Повесть о днях моей жизни» И. Вольнова (1912), мужики под влиянием заезжих политических агитаторов ломают свою крестьянскую судьбу и подбивают к тому же своих собратьев. Особую сенсацию произвела трилогия Горького «Лето» (1909), «Городок Окуров» (1909 – 1910) и «Жизнь Матвея Кожемякина» (1910 – 1911). В этих произведениях Горький исходил из постулата о том, что деревня, разрушенная столыпинщиной, мещанством и кулачеством, тем не менее несет в себе ростки будущего России и что крестьяне наконец отказались от своих вымышленных метафизических ценностей, чтобы обратиться к чисто материалистическим (читай: революционным). Однако, поскольку быстрых и существенных перемен к лучшему никто обещать не мог, такая доля русского крестьянина продолжала оставаться, по словам одного из критиков, самым современным из «проклятых вопросов», терзающих Россию².

Истолкование темы революции и действительности многими «деревенскими» писателями вызвало неприятие у большой части русских читателей, и в частности интеллигенции. Причина этого проста: несмотря на то, что жизнь свидетельствовала об обратном, эти читатели хранили в памяти образы крестьян, встречающихся во многих произведениях русской литературы XIX века, например в «Записках охотника» Тургенева, «Войне и мире» и «Анне Карениной» Толстого. Невероятно, но многие интеллигенты цеплялись за фантазии о том, что деревня остается неиспорченной, эдаким подобием рая, в котором обитают добрые помещики и еще более добрые мужики. Критики часто упрекали читающую публику за подобные взгляды. В 1905 – 1907 годах русская литературная критика изобиловала предупреждениями относительно книжных небылиц о крестьянстве³. Например, И. Попов сетовал на то, что читатели все еще предпочитают «видеть Карамзинскую Лизу, Антона-Горемыку – Григоровича, Детей на Бежином луге, Хоря и Калиныча и вообще ту деревню, которая была воспета Некрасовым, описана Тургеневым, вознесена Н. Н. Златовратским…»⁴. В. Брусянин центр своих сетований перенес с «мужиков» на «господ»: по его мнению, Бунин показал, что «произошло с деревней, где скучал Онегин, где сокрушался «Рыцарь на час», Базаров занимался наукой, Гамлет Щигровского уезда терзался сомнениями, а Азарин из поэмы Некрасова «Саша» и Ракитин из тургеневского «Месяца в деревне» проводили время в беседах»⁵. Такая ностальгия по прошлому казалась критикам бессмысленной. И. Попов, например, отмечал, что «народ для интеллигенции стал еще большим сфинксом, чем был 20 – 25 лет тому назад»⁶.

Бунина особенно беспокоила пропасть, отделяющая интеллигенцию от народа. События 1905 года оставили у Бунина мало иллюзий относительно крестьянства. Его родовое поместье серьезно пострадало во время местных бунтов, и он постоянно боялся новых вспышек насилия и анархии. В «Автобиографической заметке», опубликованной в 1915 году, он жаловался, что интеллигенты знают крестьян по книгам и считают «мужиками» только уличных извозчиков и дворников⁷. Он часто говорил: «Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из дерева, – и дубина и икона»⁸. Пессимизм ранних рассказов Бунина, посвященных провинции («Эпитафия», «Сосны», «Новая дорога», «Сны», «Золотое дно»), еще более усилился в его первой повести «Деревня»⁹. Тем не менее повесть имела «скандальный успех» и вокруг нее разгорелись споры. Задетый, но принявший вызов Бунин написал Клестову по поводу реакции на изображение крестьян в «Деревне»: «Ругать меня будут? Да что ж, я за похвалами никогда не гонялся. А брань невежд и борзописцев меня не трогает. Им ли говорить о моих изображениях народа? Они о папуасах имеют больше понятий, чем о народе, о России…»¹⁰Бунин продолжал обращаться к «крестьянскому вопросу» вплоть до 1917 года, нанося удары как по идеализации крестьян интеллигентами, так и по образам мужиков у Тургенева, Григоровича и Толстого. В интервью газете «Одесский листок» 1 марта 1912 года Бунин с горечью говорил:

«О деревне пока у нас было написано очень мало трезвого. Кающиеся дворяне, разночинцы принесли в литературу прикрашенность Антона-Горемыки… Я полагаю, что уже прошла та пора, когда о мужике говорили, а иногда и нужно было говорить, его идеализируя»¹¹.

II

Опубликовав в 1912 году рассказ «Ночной разговор»¹², Бунин вновь привлек внимание российских читателей к проблеме изображения крестьян в литературе, которая занимала его уже несколько лет. Бунин остро осознавал, что если обсуждать «крестьянский вопрос» со знанием дела, необходимо будет дистанцироваться от той литературы, которая идеализировала народ и таким образом завладела умами русской читающей публики. Создавая «Ночной разговор», Бунин выбрал своей полемической целью одно из произведений русской литературы, воспевающих крестьянина, – рассказ Тургенева «Бежин луг», опубликованный в 1851 году. Он постарался развеять тот ореол святости, которым был окружен крестьянин в русской художественной литературе, и в частности в образах и мотивах раннего русского реализма и натуральной школы. Кроме этого, Бунин подтвердил догадки критиков, которые уловили его модернистские устремления: реалистическую прозу XIX века сменяло авангардистское экспериментирование века XX-го¹³. Подобно русским символистам и декадентам, Бунин наделил идеализированные крестьянские образы другой эпохи страстями и душой современного ему человека. Крестьяне в «Ночном разговоре» – не упрощенные копии народных типов, преданных богу и земле, они скорее пророки приближающегося апокалипсиса, который грозит уничтожить все человечество.

С самого начала Бунин ведет сюжетную линию «Ночного разговора» параллельно «Бежину лугу». В обоих произведениях изображен некий безымянный дворянин, которого волнуют жизненные проблемы, и группа крестьян, которые в соответствии с русской литературной традицией предлагают решение этих проблем. Кроме того, Бунин строит «Ночной разговор» в форме очерка (или заметок), ориентированного на поэтику натуральной школы. Можно сказать, что в повествовании используются элементы репортерского исследования. Портреты персонажей приближены к дагерротипам, и лишь по мере развития сюжета структурная обнаженность эпизода облекается живой плотью¹⁴. И что еще более важно, зарисовки из записных книжек, использованные в «Ночном разговоре» и «Бежином луге», преследуют схожие цели. В обоих произведениях повседневная жизнь и нравы «маленького человека» помогают раскрыть душу народа и поразмышлять о «проклятых вопросах», терзающих общество.

1. См.: Н.Коробка, Литературное обозрение. Сборник писателей. – «Запросы жизни», 1912, N 15.[↩]
2. А.Ожигов, Литературные мотивы. Вместо обзора. – «Современное слово», 1 января 1913 года. Краткое обозрение различных подходов к крестьянскому вопросу в этот период см.: В. Матвеев, Русская душа. – «Новая жизнь», 1916, N 2.[↩]
3. См.: А.Дерман, И. А. Бунин. – «Русская мысль», 1914, N 6.[↩]
4. И.Попов, И. А. Бунин и народничество. – «Столичная молва», 29 октября 1912 года. Горький с возмущением писал: «…дворянская наша литература любила и прекрасно умела изображать крестьянина человеком кротким, терпеливым, влюбленным в какую-то надземную «Христову правду», которой нет места в действительности, но о которой всю жизнь мечтают мужики, подобные Калинычу из рассказа Тургенева «Хорь и Калиныч» и Платону Каратаеву из «Войны и мира» Толстого» (М.Горький, Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24, М., 1953, с. 474).[↩]
5. В.Брусянин, Деревенская эпитафия. – «Новая земля», 1910, N11.[↩]
6. И.Попов, И. А. Бунин и народничество. – «Столичная молва», 29 октября 1912 года. Постоянная идеализация интеллигентами крестьянства в первые десятилетия этого века привела к тому, что они стали снижать или полностью отказываться от «реалистического» изображения деревни, которое существовало в русской художественной литературе начиная с 60-х годов XIX века. Например, Г. Успенский в «Разоренье» (1869 – 1871) и «Из деревенского дневника» (1877 – 1880), Короленко в «Убивце» (1882), «Река играет» (1891) и «Без языка» (1895) показывали неудовлетворенность крестьян своей жизнью. Позже Толстой в пьесе «Власть тьмы» (1886) и Чехов в рассказах «Убийство» (1895), «Мужики» (1897), «Новая дача» (1899) и «В овраге» (1900) также внесли свою лепту в это эстетическое направление.Однако после событий 1905 года читателей больше не удовлетворяли произведения Короленко, Успенских и других представителей старой «этнографической» школы. Их произведения о крестьянах стали считаться устаревшими: в них было много подробностей, но мало ответов на злободневные вопросы. Рассказы Чехова «Мужики» и «В овраге», которые раньше преподносились как поворотный момент в изображении деревни, теперь стали подвергаться резкой критике. Например, Е.Колтоновскаяписала, что в «Мужиках», несмотря на весь ужас и горе, проглядывает чеховская «мягкость» (см.: Е. А. Колтоновская, Критические этюды, СПб., 1912, с. 85). Горький, который ранее очень хвалил Чехова, был еще более суров. В своем письме Бунину в начале декабря 1910 года он пишет: «Мужики», «В овраге»… эпизоды – простите! – из жизни ипохондрика!» («Горьковские чтения 1958 – 1959», М., 1961, с. 52 – 53). В статье, озаглавленной «Разрушение личности», написанной годом раньше, Горький отмечает свое неудовлетворение образами крестьян в чеховской новелле «На даче» и в прозе Решетникова. Бунин всячески отрицал влияние Чехова на свое творчество. Хотя и восхищался им. См. его ответ на анкету газеты «Одесские новости» от 2 июля 1914 года.[↩]
7. См.: И. А.Бунин, Собр. соч. в 9-ти томах, т. 9, М., 1967, с. 266.[↩]
8. О. Н.Михайлов, Иван Алексеевич Бунин. Очерк творчества, М., 1967, с. 102.[↩]
9. В связи с этим Л. Стрельский отмечает, что Бунин был первым значительным автором, который открыл оборотную сторону модного в предвоенные годы обожания российского крестьянина (Л.Стрельский, Бунин: эклектика будущего. – «South Atlantic Quarterly», 1963, N 1, с. 283).[↩]
10. Цитируется по: М.Минокин, Переписка И. А. Бунина. – «Орловская правда», 7 декабря 1956 года. См. также: «У академика И. А. Бунина». – «Московская весть», 12 сентября 1911 года.[↩]
11. Н. П., Наши беседы у И. А. Бунина. – «Одесский листок», 1 марта 1912 года.[↩]
12. «Ночной разговор» был опубликован в «Сборнике первом» Издательского товарищества писателей в Санкт- Петербурге в 1912 году.[↩]
13. С самого начала литературной карьеры Бунина критики были полярных мнений о его творчестве. Одна группа критиков видела в нем представителя русского «классического» реализма, утверждая, что он был последним аристократом-профессионалом в элитарном искусстве, к которому принадлежали Пушкин, Гончаров, Аксаков и Толстой. Георгий Адамович, например, писал: «Бунин у нас, в нашей литературе – последний бесспорный, несомненный представитель эпохи, которую мы не напрасно называем классической, как бы ни был растянут и зыбок смысл этого слова. Классическая, т. е. хранящая какое-то равновесие, еще не скатившаяся к всес?4ешению, безразличию и безрассудству, еще не заигрывающая с откровенным и явным безумием, не поглядывающая на него с блудливо-растерянно- заискивающей улыбкой» (ГеоргийАдамович, Одиночество и свобода, Нью-Йорк, 1955, с. 83). Другая группа, однако, утверждала, что бунинское мировоззрение гармонирует с мировоззрением писателей эпохи декаданса и серебряного века. Глеб Струве, например, писал, что в этот период у Бунина больше общего в точках зрения и тенденциях с модернизмом, чем с предвоенной реалистической школой (Г.Струве, Искусство Ивана Бунина – «The Slavonic and East European Review», 2 (1931 – 1933), p. 426).К. Муратова подводит итоги спора в статье, озаглавленной «Изучение русской литературы конца XIX – начала XX века» («Русская литература», 1969, N 1).[↩]
14. Очевидно, что, придавая рассказу «Ночной разговор» форму очерка, Бунин стремился отойти от более жестких и сложных моделей «крестьянской» литературы. Например, Н. Берковский пишет, что использование Буниным отдельных деталей не совпадает «со строгой дисциплиной внутреннего смысла» чеховских художественных произведений (Н.Берковский, Чехов. От рассказов и повестей к драматургии. – «Русская литература», 1965, N 4, с. 38).[↩]