«Но где же она, жизнь?» (О прозе Пауля Низона)

Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект N 97-0406011 а).

Среди швейцарских писателей «поколения после Фриша и Дюрренматта» Пауль Низон (Paul Nizon, род. в 1929 году) один из самых тонких и чутких мастеров слова, обогативший немецкоязычную литературу произведениями высокого лирического накала и почти обнаженной исповедальности. Своими «крестными отцами» Низон считает швейцарского писателя начала XX века Роберта Вальзера и художника Ван Гога. У первого он учился спонтанности, невыдуманности чувств и переживаний, незаданности тем и характеров, у второго – истовости, страстной самоотдаче в момент творчества, работе «на разрыв аорты». Российскому читателю любопытно будет узнать, что среди своих учителей Низон называл также Константина Паустовского и Исаака Бабеля.

Центральная проблема творчества Низона обозначилась уже в самом начале его творческого пути: он хотел «писать жизнь». Причем жизнь настоящую, подлинную, переживаемую изнутри, а не воспринимаемую в виде навязываемых извне представлений. Но сначала надо было эту жизнь найти, научиться видеть ее через свою индивидуальную «оптику», узнавать и воссоздавать в слове. Творчество Низона довольно отчетливо делится на два этапа: поиски себя как писателя, обретение мастерства – и поиски той самой «жизни», которую он считал достойной своего пера. Но если первый этап завершился достаточно быстро и результативно, то второй продолжается до сих пор, и конца поискам не видно. Тем более, что для писателя очевидно ценен сам процесс поисков, а не его результат. Он, как и почти все герои его книг, боится прийти к некой конечной цели, найти то, что можно было бы назвать «жизнью», как ее понимает Низон.

Свою творческую установку он сформулировал в дневниковой записи за 1989 год: «Я хочу писать ни о чем, то есть ни о чем определенном, то есть я хочу писать обо всем. Обо всем, что со мной происходит, что (через органы чувств) приходит в голову и разворачивается как некое происшествие, я хочу не переставая описывать всю эту бесконечную киноленту как свою действительность, то есть оформлять эту действительность, как поток или киноленту, в словах, в дорожках из слов, в словесных колоннах, в каскадах слов, чтобы в слове отпраздновать ее воскрешение. В отличие от сочинителей историй. Писать неделимую, нерасчленимую жизнь» ¹. Все творчество Низона – это непрекращающиеся экспедиции в поисках этой нерасчленимой на отдельные «истории» жизни. Вылазки во внешний мир, в котором он черпает впечатления, чередуются погружениями в мир внутренний, с погоней за собственным «я». Лирический герой Низона, как правило, не считает нужным прибегать к маскировке (это занятие для сочинителей «историй», а Низон вот уже несколько десятилетий не перестает от них дистанцироваться), между образом автора и образом повествователя почти нет зазора. Элемент саморазоблачения у Низона даже сильнее, чем у Макса Фриша, сказавшего как-то, что он себя не описывает, а предает; к тому же Фриш, в отличие от Низона, любил «примерять истории, как примеряют одежду».

Надо сказать, с Фришем Низона многое роднит. Это и отношение к жизни как идентичности самому себе, и преимущественный интерес к внутреннему миру человека, и писательство, понимаемое как «изнурительная эпопея души, через отчуждение ведущая к самообретению» (Д. Затонский), и обостренное чувство стиля как некой «звучащей границы», и многое другое. Собственно, в начале литературной карьеры Низона так и казалось: одна из самых ярких линий в спектре послевоенной литературы немецкой Швейцарии, представленная творчеством Макса Фриша, обогатилась еще одним многообещающим писателем. Сам Фриш это тоже почувствовал и попытался ввести молодого автора в круг своих единомышленников. Но отношения между ними сложились не совсем так, как хотелось обоим. Взаимная симпатия натолкнулась на существенные расхождения во взглядах на характер и цели литературного творчества. Вот как об этом говорится в опубликованном дневнике Низона «Подкладка плаща»: «В пору моей дружбы или частого общения с Фришем помехой для меня было то, что с симпатией, которую я к нему испытывал, никак не соединялось должное почитание и восхищение. Мне импонировал «Штиллер», но совсем не нравился «Homo Faber», слишком уж сконструированным казался он мне, «Гантенбайн» был не совсем в моем вкусе, второй дневник с его страхом перед старостью меня отталкивал, «Монток» я находил безвкусным, «Солдатскую книжку» и «Телля» малозначительными сочинениями, высказывания по политическим вопросам – заслуживающими уважения, к первому дневнику я отношусь с огромным почитанием, к пьесе «Бидерман и поджигатели», пожалуй, тоже, но драмы «И вот они снова поют» и «Санта Крус» пахнут кухонным чадом и представляются мне чересчур личными. «Андорра» – так себе» ².

Главное, что не устраивает Низона не только у Фриша, но и у других предшественников и современников, чьи имена всплывают в дневнике и чьи произведения входили в круг его чтения, – это сделанность, сконструированность, не- естественность, не-соответствие художественного изображения тому, что изображается, то есть все той же «подлинной жизни». Примерно тот же приговор, что и Фришу, вынес Низон Герману Броху, которым на раннем этапе восхищался. При повторном чтении «тотальность» австрийского писателя показалась ему «лишенным какой бы то ни было художественности стоном… не-реальностью, конструкцией, как и вообще весь Брох… мало естественности, не говоря уже о темпераменте. Мало жизни» ³.

Из всех упоминаемых в дневнике писателей (Генри Миллер, Мартин Вальзер, Элиас Канетти, Эрнест Хемингуэй), пожалуй, только о последнем сказано, что это «автор, который снова и снова производит на меня впечатление, хотя он совсем на меня непохож; я даже думаю, что кое-чем ему обязан» ⁴. Все другие ему интересны (иначе он бы их не читал), по-своему близки, но, по его убеждению, ничего не дают ему в чисто творческом плане.

Творческий процесс для Низона начинается в той точке, где сталкиваются и взаимопроникают два мира – внутренний и внешний. Описывая свою – и только свою – жизнь, Низон одновременно «переживает процесс писательства» ⁵. Поиски жизни для него – не только некая экзистенциальная парадигма существования, но и формула самоосуществления как художника. «Вопрос «Но где же она, жизнь?» равнозначен для меня отсутствию заданной тематики, родины, идеологических убеждений. Единственное, что я могу противопоставить всему этому, – моя жизнь художника, которую невозможно себе представить без моей комнаты- инкубатория и моего переезда в Париж» ⁶.

О переезде в Париж следует сказать особо. В своей книге «Разговоры в тесноте» (1970), составленной из литературно- критических, публицистических и искусствоведческих эссе, Пауль Низон, тогда еще относительно молодой литератор, жаловался, что действительность Швейцарии с трудом поддается эстетическому освоению. Стоит только писателю приступить к работе, как реальность начинает «крошиться и рассыпаться в его руках, литература, которая ему мерещится, «современная», «мировая» литература, которую он хотел бы создавать на швейцарском материале, из швейцарских судеб и образов, рождается с большим трудом. Во всяком случае, она получается не столь живой, как хотелось бы, не такой, как в других странах…» ⁷ .

А коли так, считает писатель, надо отправляться на поиски другой действительности, другой жизни, более соответствующей его притязаниям и его дарованию. И Низон отправляется. После неудачных попыток найти подходящие условия для творчества в Риме, Лондоне, Барселоне и Нью- Йорке (а вдохновение посещает его только в больших городах) он оседает в Париже, благо представился удачный случай – полученная в наследство квартира давно жившей во Франции тетушки. Оседает, похоже, навсегда. По крайней мере он живет там с середины 70-х годов и пока не высказывает желания вернуться на родину, демонстрируя парадоксальный пример писателя, плывущего против течения: все мечтают о тихой, благополучной Швейцарии, поскольку она (вспомним Дюрренматта) «не проблема, а удобное место жительства», Низон же поступает наоборот, так как в Швейцарии ему недостает материала для творчества, недостает «проблем».

Сын эмигранта из Риги, химика-изобретателя, и швейцарки, Низон родился и вырос в Берне, изучал историю искусств, защитил диссертацию о Ван Гоге, стал критиком- искусствоведом, получил престижную работу в редакции газеты «Нойе цюрхер цайтунг». Но спокойная, социально упорядоченная жизнь была ему не по душе, писателю казалось, что он запутался в силках общественных взаимозависимостей, в том, что Фридрих Дюрренматт называл «лабиринтом» или «тюрьмой». Швейцарское общество напоминало Низону огромный универмаг, где в каждом отделе стоят одетые в черное «бюрокреатуры». Жизнь там выдается (или продается?) крохотными порциями, и каждая такая порция именуется «главным делом», «конечной целью», а взамен требуется смирение, повиновение и муравьиное трудолюбие. Ему казалось, что подлинная жизнь вершится за стенами «универмага», там, где происходит смена времен года, где все движется и меняется, где с человеком случаются истории. Кто привязан к отчему дому, тот обречен на медленное умирание, ибо «в доме кончаются истории». Спасение в бегстве из дома, пока он не обрушился и не уничтожил то, что зародилось в тебе и готово начаться сызнова. Поэтому Низон всегда в пути, в бегах, в странствиях, в поисках собственной «истории», которую он, сколько ни ищет, никак не может найти и успокоиться. Вероятно, именно по этой причине в его книгах и нет «историй» в традиционном понимании – с более или менее строгим сюжетным стержнем, завязкой, кульминацией и неизбежной развязкой в финале. Но писатель и его «лирический герой» не унывают, ибо убеждены: у каждого человека должна быть своя история, история его собственной жизни, неповторимой, невыдуманной, не приукрашенной сочинительством. Ее надо только найти, увидеть, узреть.

В эссе «О зрении» (1979) Низон признавался, что первое время был без остатка в плену своего «я», что внешний, видимый мир для него ничего не значил, что он «стал необщительным, погруженным в себя, чудаковатым, странным, чуждым жизни – чужим среди людей» ⁸.»Я долго не мог видеть, потому что все превращалось для меня в настроение, в чувство, я был переполнен чувствами, которым предавался всей душой, я не поспевал за ними, я наслаждался ими вдогонку» ⁹. Понимая, что такая зацикленность на себе, на своем тогда еще не очень богатом внутреннем мире ничего хорошего не сулит, Низон сознательно заставлял себя учиться видеть. Чтобы пройти школу видения, он занялся изучением изобразительного искусства – ив конце концов добился своего, «взорвал темницу внутреннего мира» ¹⁰, пробился к свету, к людям, к жизни. Но пока не той, какую упорно начнет искать немного позже. Первая значительная книга лирической прозы Низона «Canto» (1963) написана «человеком зрения» (Augenmensch), обретшим наконец способность не только смотреть, но и видеть и упивающимся увиденным. Но видел он только внешние проявления жизни, нередко обманчивые. Внутренний взор еще не пытается проникнуть в скрытую суть вещей, довольствуясь реакцией на внешние раздражители. Начинающий писатель чувствует настоятельную потребность в притоке новых жизненных впечатлений – и накапливает их, давая им переплавиться в горниле подсознания, превратиться в нечто существенное, обрасти нюансами и обертонами, обрести содержательность.

Правда, эта переплавка произойдет много позже, как и ее осмысление. Он заговорит о вынашивании книги, как женщина вынашивает ребенка: «Материал бродит во мне, словно жидкость в горбе верблюда; чтобы он созрел, его нужно утрясти, дать ему скиснуть. Это дается мне с огромным трудом, требует много жизненных сил. У меня этот процесс и впрямь питается жизненными соками; но пока материал напитается ими и созреет, надо ждать; тогда я внутренне скован, болен, чувствую, как во мне шевельнется что-то и надолго затихнет. И вдруг это созревает и вырывается наружу. Неужто мое предназначение – всего лишь вынашивать материал?

1. Paul Nizоn, Die Innenseite des Mantels. Journal, Frankfurt am Main, 1995, S. 324. [↩]
2. Paul Nizоn, Die Innenseite des Mantels, S. 75. [↩]
3. Ibidem, S. 209[↩]
4. Paul Nizon, Die Innenseite des Mantels, S. 27. [↩]
5. Paul Nizоn, Materialien. Hrsg. von Martin Kilchmann, Frankfurt am Main. 1985, S. 12. [↩]
6. Paul Nizоn, Die Innenseite des Mantels, S. 9. [↩]
7. Paul Nizоn, Diskurs in der Enge, Zurich, 1973, S. 46. [↩]
8. Paul Nizоn, Uber den Tag und durch die Jahre. Essays, Nachrichten, Depeschen, Frankfurt am Main, 1991, S. 185. [↩]
9. Paul Nizоn, Uber den Tag und durch die Jahre…, S. 183. [↩]
10. Ibidem, S. 188. [↩]