Неудавшаяся попытка
Л. В. Черепнин, Исторические взгляды классиков русской литературы, «Мысль», М. 1968, 384 стр.
Содержание книги, пишет Л. Черепнин, – это «анализ взглядов писателей на историю как в их теоретическом, философском аспекте, так и в плане отношения писателей к наиболее важным конкретным историческим проблемам» (стр. 9). Что же понимает «втор под историческими взглядами? Определения этому понятию Л. Черепнин не дает, но это не столь существенно, – ответ на такой вопрос должна дать сама книга.
Теоретическое осмысление взглядов русских классиков на историю очень важно не только для истории русской литературы, но и для истории культуры вообще. Л. Черепнин пишет, что ему «хотелось установить, как тот или иной писатель смотрел на обусловленность исторических явлений и на роль случая в истории, на возможность предвидения хода общественного развития, на взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего, на общее и специфическое во всемирно-историческом процессе и истории отдельных народов и государств, на повторяемость явлений, на роль в истории отдельных лиц, социальных групп, классов, народных масс» (стр. 9).
Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Тургенев, Достоевский, Тютчев, Лесков, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Л. Толстой, Блок… Разные эпохи, разные уровни сознания, разные взгляды, как исторические, так и не связанные с историей. Автор четко определяет не только те вопросы, на которые должны дать ответы классики, но и ту часть их наследия, из которой эти ответы будут извлечены. Источник работы, по словам автора, – это «эпистолярное, мемуарное, публицистическое наследие русских писателей» (стр. 5).
Обращает на себя внимание следующая посылка автора: «…Всему творчеству классиков русской литераторы присущ историзм. Это значит, что даже в художественных произведениях, повествующих о современной писателю действительности, последняя предстает на фоне большого исторического полотна» (стр. 6; курсив мой. – И. П.).
Напрашиваются по меньшей мере два вопроса! во-первых, присущ ли в самом деле историзм всему творчеству русских классиков? Во-вторых, можно ли делать вывод об историзме как черте творчества писателя на основании того, что он изображает действительность «на фоне большого исторического полотна»?
Отвечая, насколько можно понять, на эти вопросы вполне положительно, Л. Черепнин тщательно регистрирует все высказывания русских писателей, связанные с историей, рассматривает то или иное высказывание как сформировавшийся исторический взгляд и, очевидно, полагает, что самое обращение писателя к «историческому фону» или к проблемам истории уже свидетельствует о присущем ему историзме.
Границы понятия «исторические взгляды» у Л. Черепнина неуловимы: здесь и отношение писателей к истории как таковой, и их интерес к фольклору, и их высказывания по поводу тех или иных исторических деятелей, и просто их воззрения на книги по истории, и многое, многое другое.
Главное во взглядах русских писателей на историю смешивается с деталями маловажными, а порой даже не имеющими к истории непосредственного отношения. Автор уделяет равное внимание исторической концепции «Войны и мира» и тому факту, что «особенно увлекался Тургенев песенным фольклором» (стр. 114); взгляду Некрасова на роль народа в истории и тому, что Блок «отдавал много сил организационной работе в советском театре, в репертуаре которого он отводил большое место исторической драматургии» (стр. 367).
Но ведь высказывания, даже собранные в большом количестве, еще не представляют собой взглядов писателя. Ибо исторические взгляды не сумма высказываний на исторические темы и не просто совокупность представлений об историческом процессе, но прежде всего определенное философское осмысление этого процесса, определенное понимание его.
П. Вяземский говорил, что Пушкину было присуще «верное понимание истории; свойство, которым одарены не все историки» 1. Тем более, разумеется, этим свойством «одарены» и не все писатели.
Интерес разных русских писателей к истории носит совершенно различный характер. Так, если Пушкин и Гоголь в определенные периоды жизни интересовались историей в какой-то мере профессионально, то интерес к истории Лермонтова и Тютчева имел во многом злободневно-политическую окраску. Неодинаковы были и исторические взгляды иных писателей на протяжении их жизни. Однако становление и развитие этих взглядов не отражено в книге Л. Черепнина.
Высказывания русских классиков на исторические темы приводятся Л. Черепниным независимо От их хронологической последовательности. Например, в начале очерка о Пушкине автор приводит цитату из письма поэта к Чаадаеву от 19 октября 1836 года (кстати, дату написания автор почему-то не указывает), и оттого создается впечатление, что взгляд Пушкина на русскую историю всегда был таким, как в 1836 году. Говоря о полемике о Чаадаевым, отразившейся в этом письме, автор обходит молчанием суждения оппонента поэта и даже не упоминает о том, что полемика эта возникла из-за первого «Философического письма» Чаадаева, которое сыграло огромную роль в истории развития русской общественной мысли.
Во вступлении к своей книге автор говорит о том, что «очерки должны… дать цельную картину исторических взглядов классиков дореволюционной русской литературы… представить движение исторической мысли… на широком поле общественной жизни, отражением которого является литература» (стр. 9 – 10). На самом деле в книге все происходит иначе. Так, исследуя отношение Пушкина к Петру Великому, автор подменяет последовательное развитие взгляда поэта на личность Петра высказываниями Пушкина о Петре, сделанными в разное время и в разных по жанру произведениях. Сам автор также говорит об отношении Пушкина к Петру в разных, не связанных между собою частях своего первого очерка. Между тем отношение к Петру было чрезвычайно существенно для исторической концепции Пушкина, и, по справедливому замечанию И. Фейнберга, «вопрос о Петре был в глазах Пушкина не только вопросом о прошлом, но и о будущем России» 2. Именно поэтому и писал Пушкин Чаадаеву, что Петр Великий «один есть целая всемирная история!».
Известно, что русские писатели не раз в своем творчестве обращались к историческим темам и «историческим полотнам», но это отнюдь не означает, что их творчеству изначально был присущ историзм. Можно ли, например, говорить об историзме ранних романтических произведений Пушкина и Лермонтова? Историческая тематика привлекала поэтов-декабристов, в частности Рылеева, «Думы» которого были написаны на исторические темы. Однако «Думы» не были историчны, в Пушкин писал Рылееву, что «национального, русского (стало быть, и исторического. – И. П.) нет в них ничего, кроме имен…». История в «Думах» была условной, ее материал служил для выдвижения на первый план декабристских идей.
Тем не менее, обратившись к творчеству Лермонтова, Л. Черепнин делает вывод о том, что даже ранняя поэма «Последний сын вольности» свидетельствует о «наличии у писателя чувства историзма». Между тем история в этой романтической поэме не что иное, как материал для высказывания свободолюбивых идей, и в этом смысле Лермонтов выступает в поэме как последователь Рылеева, который в одной из своих «Дум» также обращался к теме Новгородской Руси.
Понятие «историзм» несравненно шире того определения, которое дает ему Л. Черепнин; историзм заключается не только в том, что действительность «предстает на фоне большого исторического полотна». Хорошо известны слова Б. Томашевского о том, что историзм «предполагает понимание исторической изменяемости действительности, поступательного хода развития общественного уклада, причинной обусловленности в смене общественных форм» 3.
Гоголь, который увлеченно изучал историю и пришел к убеждению, что основой исторического развития является прогресс, в статье «Об архитектуре нынешнего времени» писал: задача историка – «изучить все в идее, а не в… частях». Но в книге Л. Черепнина историческая концепция Гоголя как раз распадается на «части» в высказываниях, извлеченных из самых разных сочинений писателя.
Механическая регистрация фактов обращения писателей к вопросам истории не может не приводить к ложным выводам. Так, Л. Черепнин цитирует замечание Достоевского: некоторые «из коноводов («коноводы» в терминологии Достоевского – предводители пролетариев. – И. П.) прямо уже говорят, что… будущее человечество устроится на основаниях научных» (стр. 173), – и на этом основании делает вывод о том, что Достоевский отметил… «рождение научного коммунизма».
Иногда Л. Черепнин обращается и к художественным произведениям русских классиков. Анализ литературы с точки зрения исторической концепции того или иного писателя мог бы быть очень интересен, особенно при сопоставлении этой концепции с теми взглядами писателя, которые отразились в его письмах, мемуарах и публицистике. Однако Л. Черепнин не анализирует ни одно произведение в целом, – он стремится обнаружить и в художественных произведениях лишь сформулированные «в словах» высказывания писателей на исторические темы. Так, например, автор книги останавливается на поэме Лермонтова «Мцыри», в которой видит выражение исторического взгляда поэта на русско-грузинские отношения. В поэме говорится:
…удручен своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год,
Вручал России свой народ.
И божья благодать сошла
На Грузию! – она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасайся врагов,
За гранью дружеских штыков.
Автор воспринимает этот отрывок буквально и делает следующий вывод: «Здесь русские штыки расцениваются как оружие, защищающее границы Картли и Кахетии от враждебных государств и обеспечивающее их населению возможности мирного развития» (стр. 73). Однако история лермонтовских слов о царе, удрученном своим венцом, заставляет нас обратиться к комментарию третьего тома Собрания сочинений Лермонтова, из которого мы узнаем, что в рукописном варианте поэта первоначально значилось:
Тогда уж Грузия была
Под властью русских, и цвела.
Здесь не место выяснять вопрос, почему Лермонтов предпочел облечь эту часть своей поэмы в ироническую форму, остается непонятным лишь то, почему Л. Черепнин не сопоставил оба варианта и придал словам поэта смысл, противоположный заложенному в них…
Высказывания классиков, собранные в книге, представляют собой чрезвычайно многообразный материал, и делать выводы из такого материала автору, разумеется, очень трудно. Поэтому он подчас заменяет конкретные выводы общими местами, которые равно приложимы к каждому из писателей и равно не говорят ничего значительного ни об одном из них. Например, мы узнаем, что «из всех видов искусств самым близким Гоголю было искусство живого поэтического слова. Поэтому-то он так любовно и бережно относился к русскому языку» (стр. НО). Примерно то же самое сообщил автор и о Пушкине: «… Пушкин, естественно, обращал большое внимание на язык литературных произведений…» (стр. 53).
При том методологическом подходе, который применяет автор к изучению взглядов русских писателей на историю, эти взгляды, не систематизированные и не обобщенные, представляются поверхностными, однообразными, более или менее случайными высказываниями. Писатели оказываются оторванными от своих произведений, от своей эпохи, от борьбы идей своего времени, то есть именно от того, что главным образом и формирует их исторические взгляды. И нас не покидает ощущение, что русские классики помещены в вакуум, что у них нет ни корней в прошлом, ни связей с настоящим.
Мало того, в книге Л. Черепнина они еще и удивительно похожи друг на друга. Так, Пушкин «в изучении прошлого искал уроки политической борьбы, гражданского мужества, национального самосознания» (стр. 55). О Тургеневе сообщается, что он «обращался к истории не просто за удовлетворением любознательности. Это был источник, питавший его национальное самосознание» (стр. 114); «Толстой был прежде всего писателем-художником, гениальным мастером литературы и историю воспроизводил средствами художественного мастерства» (?) (стр. 297); «Историческое прошлое Некрасов воспроизводил образно. Он не столько размышлял о нем, сколько показывал его в живых картинах» (?) (стр. 264); «Свои думы о прошлом, настоящем и будущем своего народа и всего человечества он (Тютчев. – И. П.) облекал и в научные формулы, и в художественные образы» (стр. 216). В «Заключении» автор книги пишет: «Каждый писатель своеобразен и неповторим как историк. И в книге была сделана попытка показать это творческое своеобразие классиков литературы» (стр. 375). Почему же не удалась эта попытка? «Секрет» довольно прост: автор исследования не до конца отдает себе отчет в том, что такое специфика художественной литературы, не до конца понимает, что мысль, заключенная в художественном произведении, мысль, высказанная в письме, и мысль, выраженная в публицистическом выступлении, – не одно и то же и подходить к ним нужно по-особому. В противном случае предмет исследования вульгаризируется. Это, к сожалению, и произошло в книге Л. Черепнина.