№10, 1960/Зарубежная литература и искусство

Неприкаянные души (Герои книг Джека Керуака, Джеймса Сэлинджера, Трумэна Кэпота и Ивена Кониелла)

Об основательном упадке послевоенного американского романа по сравнению с 20-ми и 30-ми годами говорят сейчас на Западе немало, говорят самые вдумчивые критики. В общем это справедливо, и дело тут не в том, что литература США оскудела талантами. Одну из серьезнейших бед современного романа некоторые исследователи (А. Кэйзий, М. Гейсмар, Джон Олдридж) видят в резком отчуждении, изоляции личности от общества, характерной для американской литературы наших дней. Это вовсе не значит, что большая часть писателей наглухо замыкается в улиточном мирке чисто психологических или психопатологических изысканий. Как раз наоборот: ведущее место в литературе США занимают сейчас, пожалуй, социально-бытовая или политическая темы. Многие писатели весьма охотно и оперативно откликаются на злободневные проблемы и события, волнующие нацию. Но отклики эти носят, как правило, поверхностный, «журналистский», иногда сенсационный характер. В лучшем случае перед нами – темпераментный и правдивый репортаж, волнующий своим содержанием человеческий документ, но не произведение «большой литературы». Почему же тот органичный, каждый раз неповторимо своеобразный сплав индивидуального и социального, который мы находим во всех реалистических книгах большого масштаба, оказывается сейчас в США «утерянным секретом»? Разумеется, в развитии каждой национальной литературы есть свои внутренние закономерности, свои чередования подъема и спада, Но есть и закономерности более общего, объективного характера. Обращаясь к литературе 20 – 30-х годов (для большей наглядности объединим эти во многом разные периоды), нетрудно заметить, что таких несхожих между собой художников, как Хемингуэй и Драйзер, Томас Вулф и (тогдашний) Дос Пассос, Фолкнер и Стейнбек, С. Льюис и Колдуэлл, сближало и направляло явно и резко критическое отношение к буржуазной цивилизации. Усталость, разочарованность, потерянность поколения, прошедшего через кровавую бессмыслицу империалистической войны; страдания и гнев народных масс, толкаемых в пропасть экономического кризиса; жестокие классовые стычки, ненависть честных людей к наглеющему фашизму, ненависть все более осознанная и глубокая… Весь этот трагический пафос истории становился если не непосредственно, то подспудно содержанием и пафосом многих замечательных книг, созданных в ту пору. Наша пора насыщена событиями не меньшего, да нет, еще большего масштаба и драматизма. Однако целый комплекс причин привел к тому, что непосредственность, органичность связей американского писателя с действительностью оказалась нарушенной, восприятие ее – часто затуманенным и фрагментарным. Для многих художников, не сумевших обрести подлинную точку опоры, реальность оказалась непосильным грузом: бездна нравственного падения, которую раскрыл перед человечеством фашизм; неизгладимая трагедия Хиросимы и Нагасаки и все, что означает она для судеб нашей планеты; перемежающаяся лихорадка холодной войны…

Вот почему даже среди наиболее интересных писателей США гротескное, подчас бредовое, тенденциозно «сдвинутое» и раздробленное видение мира сосуществует с тонкими и верными, но столь же тенденциозно ограниченными картинами быта и нравов, с умелыми, но бездумными зарисовками характеров, с усиленным интересом к психике ребенка и подростка – то есть существа, у которого осмысление действительности, естественно, отстает от ее восприятия. Иные писатели (вовсе не принадлежащие к числу присяжных «украшателей»), наблюдая изменения, которые произошли в послевоенное время во внешнем облике, материальном бытии американского общества, потеряли способность видеть в нем замаскированные, но по-прежнему существующие и вновь возникающие социальные противоречия. По контрасту с «жестокими», «грубыми» 30-ми годами вся нынешняя капиталистическая Америка видится им благополучной, сытой страной «поголовного машиновладения» и густого леса телевизионных антенн. Единственными проблемами, достойными внимания художника, кажутся им конфликты эмоционального, психологического плана.

Тема настоящей статьи, как явствует из ее заглавия, довольно узка и охватывает лишь один, хотя, на наш взгляд, интересный и важный аспект современного американского романа. В этом кратком введении к ней, конечно, нет возможности дать не только разбор, но даже беглый обзор всех явлений литературной жизни США. Наметим лишь в самых общих чертах примерную «расстановку сил». Кроме Э. Хемингуэя, Дж. Стейнбека, З. Колдуэлла и У. Фолкнера, с новеллами которого нас уже познакомили наши издательства, а с некоторыми романами, надо надеяться, скоро познакомят, в литературе США есть сейчас ряд имен, пользующихся большой и прочной известностью. К старшему и среднему поколению принадлежат: Джон Херси – серьезный и чуткий к общественной жизни писатель, гуманист, автор трех книг о второй мировой войне, последняя из которых «Войнопоклонник» проникнута большой тревогой за будущее; Сол Беллоу – очень своеобразный и думающий художник, – острое ощущение противоречивости и напряженности быта современной Америки, драматической беспомощности «среднего американца» перед требованиями коммерческой цивилизации сочетаются у него с великолепным комическим даром и ярким воображением; маститый вожак так называемой «южной школы» Роберт Пени Уоррен, писатель весьма консервативных, если не сказать больше, взглядов и вместе с тем беспощадный в изображении темных политических страстей и морального застоя своего Юга.

Ближе всего к давним американским традициям демократической, социально-обличительной литературы стоят такие авторы, как негритянский писатель Уиллард Мотли; его обширные, написанные в натуралистическом плане романы о людях городского «дна», о грязной политике, о юности, искалеченной трущобами Чикаго и Нью-Йорка, глубоко человечны. Интересно и сильно разрабатывает подобного же рода материал Нельсон Элгрен, несколько романтизирующий люмпенскую «вольницу». Бадд Шульберг в своих по-репортерски острых, деловитых и крайне безнадежных книгах обнажает такие страшные и типичные явления американской действительности, как гангстеризм в профсоюзах портовых рабочих, как звериные нравы коммерческого спорта, и т. д. О безнадзорных, заброшенных детях и подростках Гарлема выразительно рассказал от лица одного из таких подростков Уоррен Миллер в своей повести «Равнодушный мир».

Несколько произведений критического направления были переведены на русский язык: это яркая, непримиримая книга негритянского автора Джона Килленса, это романы М. Додд, Ф. Джексона, Дж. Дайса, вызванные к жизни волной сопротивления американской общественности маккартизму. Книги, авторы которых с тех или иных позиций, с большей или меньшей последовательностью, но с искренним негодованием, болью говорят о пороках и несправедливостях своего общества, появляются в США непрерывно. И это признак жизнеспособности американской литературы, ибо, как известно, конформизм и бездумная апологетичность не способствуют расцвету художественного творчества. Лишний раз свидетельствуют об этом последние книги группы американских авторов, которые, порой достаточно обнаженно показывая грязь буржуазных нравов, в общем исповедуют, так сказать, «конформистскую веру». К их числу принадлежат такие даровитые, наблюдательные, опытные литераторы, как Джон О’Хара, Дж. П. Маркэнд, Дж. Коззенс. Еще нагляднее проявляется это в произведениях таких откровенных и бесталанных приспособленцев, трубадуров буржуазного строя, как Слоан Уилсон, Кэмерон Хоули, Джон Брукс или Герман Вук… В тысячестраничных романах О’Хары, Маркэнда, Коззенса мы находим стенографически и фонографически точную летопись, своего рода инвентарь деловых, бытовых и сексуальных подробностей жизни крупных дельцов; в книгах Хоули и Брукса-восторженное любование подвигами какого-нибудь «положительного» деятеля концерна; как средневековый рыцарь, подняв забрало, устремляется он на финансового «дракона» (из того же или конкурирующего концерна)… Энергичные призывы к литераторам посвятить свои перья созданию «полнокровного положительного образа» бизнесмена, – призывы, время от времени звучащие со страниц некоторых органов американской печати, встречают у этих авторов горячий отклик. Однако одного усердия оказывается недостаточно: в новые жития святых живые финансисты и промышленники явно «не лезут».

К числу наиболее заметных – представителей литературного поколения, выдвинувшегося после войны и в особенности в 50-е годы, следует отнести Нормана Мейлера, Джеймса Джонса, Джеймса Сэлинджера, Джека Керуака и самого молодого из них по возрасту и «стажу» Ивена Коннелла (перечень этот, разумеется, далеко не полон) 1. Произведения Сэлинджера, Керуака, Кэпота и Коннелла являются предметом обсуждения в настоящей работе. Следует сразу же предупредить читателя: авторы, о которых пойдет речь, не образуют ни школы, ни направления, в их идейно-художественном и человеческом облике очень мало общего. Если можно сказать, что все они принадлежат к обширной и весьма аморфной категории художников, нравственно «дрогнувших» под натиском ошеломляющих проблем современности, то этим и исчерпывается их «родовое сходство».

Но каждый из них в своем ключе, на разном жизненном, социальном материале пишет о «неприкаянных» людях, которых не устраивает благополучная, сытая, самодовольная послевоенная Америка. Что же это за люди? Среди них не встретишь борцов за общественные преобразования, политических деятелей, людей труда, ученых. И это естественно, так как человек такого плана, – человек увлеченный и целеустремленный, может ощущать неудовлетворенность, но вряд ли неприкаянность. Среди них не встретишь, однако, и энергичных дельцов, и прожженных политиканов, и честолюбивых карьеристов, и циничных гангстеров. Это также естественно, ибо для «деятельности» такого рода неприкаянность – явно противопоказанная эмоция, с подобными ощущениями просто некогда возиться…

Социальный «состав» этих героев довольно пестр: это может быть полулюмпенская, полуинтеллигентская богемная молодежь, маленькие провинциальные обыватели, школьник-старшеклассник из семьи, принадлежащей к нью-йоркскому «обществу», и супруга преуспевающего адвоката из Канзас-сити… Никто из этих людей не страдает от голода, холода, безработицы. Но каждый из них – кто более смутно, кто более осознанно – страдает от чувства духовной неудовлетворенности. Никто из них (включая и тех, кто претендует на философскую умудренность) не имеет сколько-нибудь ясного представления о том, на чем держится, как устроено общество, в котором они существуют. Но каждый из них чувствует, что это общество «недодает» человеку чего-то очень важного, насущного, чего не заменить никакими благами комфорта, – общей, а не эгоистической жизненной цели, подлинной, а не стереотипной духовной культуры, бескорыстия, искренности и доверия в человеческих отношениях.

Коммерческая цивилизация с ее верными спутниками: сенсационностью, воинствующей пошлостью, ханжеством и расчетливостью, вторжением рекламы и стандарта во все буквально области жизни, вплоть до самых личных и интимных, – неизменно враждебна истинным нравственным и эстетическим ценностям. Борьба человеческого разума и творчества против этой враждебной стихии всегда составляла и составляет основу и жизненную силу подлинной литературы во всех буржуазных странах, – к США это относится в полной мере. Пусть герои Керуака и других не принадлежат к исторически значимым, движущим силам социального организма Америки. Но само появление их на страницах современного романа говорит о резкой неустойчивости нравственного климата, морального самочувствия американского общества,» о его внутреннем разладе и брожении.

К ВЕРШИНАМ-ЧЕРЕЗ НОРУ?

(Путь Джека Керуака)

«Романист, который зашел дальше всех в Отречении от традиционной, но теперь уже не реалистичной для Америки системы нравственных ценностей – это Джек Керуак. Для него и прогресс, и трудолюбие, и мораль – просто-напросто чепуха. Он полон злого презрения к верхушке американского общества и предпочитает обретаться на дне и оттуда глядеть вверх. Его персонажи ведут абсолютно негативное существование, и в этом они абсолютно позитивны» 2.

Так аттестует Джека Керуака консервативный английский еженедельник «Таймс литерари саплмент» в своем специальном выпуске, посвященном разным аспектам современной американской культуры. Определение это довольно точно выражает установившийся в западной критике взгляд на Керуака – самого заметного из представителей калифорнийской литературной богемы, залихватски окрещенных «битниками» 3. Все сказанное в «Таймс литерари саплмент», да и во множестве других статей и рецензий относится к Керуаку – автору нашумевших романов «В дороге», «Подземные» и др. Но если «В дороге» вышел в 1957 году, то с творчеством Керуака американцы впервые познакомились на семь лет раньше, когда появился его обширный и тоже привлекший внимание критики роман «Городок и город» (который он писал с 1945 по 1948 год). В нем излагалась история Мартинов из массачусетского фабричного городка Гэллоуэя: отца, старого печатника, нажившего и потерявшего небольшую типографию, его жены, их многочисленных сыновей и дочерей – шумного, дружного и беспокойного клана, который много лет занимал обветшалый, но уютно обжитый дом на зеленой городской окраине. Начиналось действие книги в 30-х годах, завершалось после второй мировой войны. Это была смелая попытка создания семейно-социального эпоса, предпринятая пылким и сосредоточенным лириком с острым взглядом журналиста. На протяжении десяти с лишним лет развертывается хроника семьи Мартинов, как бы вписанная в летопись нравов и исторических событий. Во главе семьи – Джордж Мартин, азартный, сентиментальный резонер, жизнелюб и работяга, тщеславный и нежный отец, легкомысленный и простодушный, а потому и быстро прогорающий бизнесмен. Всегда рядом с ним жена – тихая, по-женски мудрая в своей немудрености, неутомимая охранительница домашнего очага. И, наконец, дети. Их восемь душ, но пристальнее всего следит автор за четырьмя из них. Старший сын – порывистый, смелый Джо; поглощенный собой «интеллектуал» Фрэнсис, из которого выходит в конце концов некий американский вариант Клима Самгина; ребячливая фантазерка Лиз и Питер Мартин – самый близкий писателю, во многом явно автобиографический образ.

Джек (Джон) Керуак, родившийся в 1922 году в массачусетском городе Лоуэлле (его родители – выходцы из французской Канады, подобно семье Мартинов), тоже был в свое время восходящей звездой университетского футбола, тоже служил в торговом флоте во время войны и тоже отправился потом странствовать по разным штатам Америки. Но не только этими фактическими обстоятельствами близок автору Питер Мартин, а самим своим душевным строем, размышлениями, напряженными поисками какой-то точки опоры, жизненного стержня…

Разорение отца, а затем и война разрушают патриархальный быт Мартинов. Дети разъезжаются, родители перебираются в Нью-Йорк, где Джордж Мартин нашел работу в типографии. Из окон бруклинского подвала старики видят уже не ароматные массачусетские леса, а закопченный рабочий квартал Нью-Йорка, лихорадочную спешку, шумные толпы и человеческое одиночество. Смерть Джорджа Мартина на несколько дней собирает семью на родине, где его решили похоронить, а затем все снова расходятся в разные стороны. Джо становится массачусетским фермером; Питер отправляется бродяжить по стране в поисках своего места в жизни и внутреннего «самоопределения».

Подлинной эпопеей книга Керуака все же не стала, – она была слишком субъективна, слишком явственно билась в каждом из действующих лиц жилка авторского «я», мешала сама интонация рассказчика, уж очень эмоциональная, мягкая, порой захлебывающаяся. Но в «Городке и городе» было нечто подкупающее – искренность, поэтичность, а главное, черты, которые должны бы, кажется, изумить читателей «позднего» Керуака, – глубокое, горячее ощущение крепости семейных связей, радости труда, истинности дружбы… Однако и здесь заложены уже зерна, которым в следующих произведениях писателя суждено было превратиться в столь странные и подчас безобразные растения.

Молодой нью-йоркский поэт Леон Левински, один из интеллектуальных друзей Питера, в своих лихорадочных, апокалипсического толка речах говорит о страшной и неуклонно прогрессирующей болезни, которая поразила не только американское общество, но и все человечество. Левински именует ее «атомной болезнью».

«Понимаешь, смерть, наконец, наступает на жизнь; начинается всеобщая душевная цинга, всеобщий рак. Во всем этом есть какой-то средневековой ужас, словно во время чумы, только теперь уже не уцелеть никому, понимаешь?» – «Нет, не понимаю». – «Увидишь сам. Люди начнут распадаться на части, разваливаться, и характер человеческий, который держится на традиции, на честности, на так называемой морали, тоже будет гнить и распадаться. Но теперь появляются только первые симптомы, болезнь еще не распространилась, это пока лишь вирус икс…» – «Ты что это, серьезно?» – рассмеялся Питер. «Совершенно серьезно. Я уверен, что есть болезнь, настоящая болезнь. Мы все заражены. Слушай! Ты ведь знаешь о молекулах, они состоят из какого-то числа атомов, и эти атомы расположены в определенном порядке вокруг протона, что ли… Так вот, этот самый определенный порядок распадается. И молекула вдруг раскрошится на части, и останутся одни лишь атомы, раздробленные людские атомы, и больше ничего, как было уже при сотворении мира… Ты посмотришь еще, как станут разваливаться на куски и сходить с ума промышленные воротилы, как пойдут лопаться проповедники на своих кафедрах…» (стр. 371).

Для простодушного Джорджа Мартина, боязливо и горестно следящего за товарищами своего сына, все это плоды зловредного влияния «гнилых европейских идей» на честного, трудового и в идеях не искушенного американца.

  1. В нашей печати публиковались уже статьи о военной теме в творчестве Мейлера и Джонса.[]
  2. »Timesliterarysupplement», 6.XI, 1959, p. XII. []
  3. Любопытный словесный гибрид, в котором к английскому слову «beat» – «разбитый» приставлен русский суффикс «ник», освоенный американцами вместе со «спутником».[]

Цитировать

Левидова, И. Неприкаянные души (Герои книг Джека Керуака, Джеймса Сэлинджера, Трумэна Кэпота и Ивена Кониелла) / И. Левидова // Вопросы литературы. - 1960 - №10. - C. 108-131
Копировать