Неклассическая классика. Опыт прочтения непопулярных произведений И. С. Тургенева

«Вряд ли кто станет ныне спорить, например, что малые (по размерам) его произведения оказались сильнее общественных романов, что Тургенев – поэт, эротик и мистик заслонил Тургенева либерала и разрывателя цепей»¹, – писал Борис Зайцев спустя почти полвека после того, как Тургенев продиктовал Полине Виардо свой последний рассказ.

К этим неожиданным для многих характеристикам «русского европейца», творчество которого, казалось бы, уже изучено исчерпывающим образом, можно добавить еще одну – философ. И для того чтобы сделать такое дополнение обоснованным, надо обратиться не к романам, не к повестям, подробно исследованным критиками и литературоведами, а к произведениям небольшим и непопулярным, о которых обычно говорят мало, считая их нетипичными, нехарактерными или вообще странными. Но именно в них, как выясняется при непредвзятом прочтении, не отягощенном традиционными установками, и заключено то вечное и непреходящее, что делает творчество писателя современным.

Интерес Тургенева к проблеме смысла жизни, переживания трагичности человеческого существования, феноменология одиночества явно обозначились в его творчестве в середине XIX века. Хотя, впрочем, за точку отсчета можно принять и конец 30-х годов, когда были опубликованы первые поэтические опыты, например стихотворение «Вечер» (1838). Обращение к экзистенциальной проблематике пунктиром проходит по всему раннему поэтическому творчеству Тургенева и может быть прослежено по стихам 40-х годов (особенно показательно в этом отношении стихотворение «Толпа»).

Конец 40-х годов оказался для писателя временем трудным, когда под влиянием событий личной и социальной жизни происходило неизбежное переосмысление ценностей. Из «Мемориала» Тургенева: «1848. Новый год в Париже. – Поездка в Брюссель. – Революция без меня! <…> Болезнь <…> Страдания»². Причин для страданий было немало: зависимое финансовое положение, неразделенная любовь, нескончаемые болезни, смерть близких. Современники, близко знавшие его, не только удивлялись, но и беспокоились, наблюдая за ним. «Странный человек Тургенев! – писала Наталья Герцен Наталье Тучковой. – Часто, глядя на него, мне кажется, что я вхожу в нежилую комнату – сырость на стенах, и проникает эта сырость тебя насквозь: ни сесть, ни дотронуться ни до чего не хочется, хочется выйти поскорей на свет, на тепло. А человек он хороший!»³

К душевным страданиям добавляется новая напасть: в конце весны 1849 года Тургенев заболевает, как ему кажется, холерой. А. И. Герцен вспоминал: «…он пришел ко мне переночевать <…> Ночью он разбудил меня. «Я – потерянный человек, – сказал он мне, – холера». У него действительно были тошнота и спазмы; по счастью, он отделался десятью днями болезни». Но болезнь, неоднократно возвращаясь, оказалась мучительной и затяжной. Ощущение смертельной опасности преследовало Тургенева. Его тогдашнее самочувствие передает в своих воспоминаниях Я. П. Полонский: «Когда в Париже была холера, я чувствовал ее запах: она пахнет какою-то сыростью, грибами и старым, давно покинутым, дурным местом. И я боюсь, боюсь, боюсь…»⁴

В конце июля 1849 года Тургенев переезжает в Куртавнель, где проводит лето в имении супругов Виардо в качестве гостя в отсутствие хозяев. Положение его в чужой семье было неопределенным и не совсем удобным. Уединенный образ жизни способствует размышлениям над вечными проблемами бытия. Окружающая природа видится писателю силой стихийной, враждебной и безжалостной. «Да, она такова: она равнодушна, – писал он о природе, – душа есть только в нас и, может быть, немного вокруг нас… это слабое сияние, которое древняя ночь вечно стремится поглотить. Но это не мешает негодяйке природе быть восхитительно прекрасной…»⁵

Жизнь вокруг видится цепью драматических событий. Даже гибель животных представляется чем-то трагическим: «Довольно крупный зайчонок третьего дня утонул во рвах. Как и почему? Покончил ли он с собой? Но ведь в его возрасте еще верится в счастье». Не странно ли слышать такие слова из уст бывалого охотника, убившего на своем веку столько зверья? Оставшись наедине с природой, писатель сознает свое бессилие перед ней. «Эта штука равнодушная, повелительная, прожорливая, себялюбивая, подавляющая – это жизнь, природа или Бог; называй ее как хочешь, но не поклоняйся ей… Впрочем, когда она прекрасна или добра (а это не всегда случается) – поклоняйся ей за красоту, за доброту, но не поклоняйся ей никогда ни за ее величие, ни за ее славу!»⁶

Запись в «Мемориале»: «1849 <…> Все лето в Куртавнеле без денег <…> Зимой опять страдал»⁷.

Итак, даже восстановленная канва событий без их подробного анализа, сопровождаемая фрагментами из личных записей Тургенева, дает представление о том, что это был период испытаний и размышлений о сущности жизни, смысле человеческого существования, о месте человека в мире. Итогом этой внутренней работы явились, что совершенно естественно для писателя, новые произведения.

В 1850 году был закончен «Дневник лишнего человека», над которым писатель работал с 1848 года. Он считал эту вещь удавшейся, написанной с любовью, о чем неоднократно сообщал в письмах к издателю А, А. Краевскому.

В «Дневнике» отразилось мировосприятие автора, где доминировали драматическая нота, пессимизм, ощущение потери личностной значимости, тщетности всякой попытки изменить существующее положение вещей, одиночество. Это печальная Повесть о несостоявшейся жизни, горестная исповедь человека, дни которого сочтены. Дожив до тридцати лет, он так и не смог найти себя и, будучи в безнадежном состоянии, пытается понять причины собственных неудач и страданий. Герой называет себя «лишним человеком», «сверхштатным» и именно в этом видит причины своих несчастий: «На мое появление природа, очевидно, не рассчитывала и вследствие этого обошлась со мной, как с нежданным и незваным гостем <..> Во все продолжение жизни я постоянно находил свое место занятым, может быть, оттого, что искал это место не там, где бы следовало». Поскольку подобная участь определена самой природой, что ж тут поделаешь…

Мучительная борьба с собой проходит через всю жизнь Чулкатурина. Характер его, тяжелый и противоречивый, создает препятствия для нормального общения. И сам он открыто признается в этом, не обманывая себя, не перекладывая вину на других: «Я был мнителен, застенчив, раздражителен, как все больные; притом, вероятно, по причине излишнего самолюбия или вообще вследствие неудачного устройства моей особы, между моими чувствами и мыслями – и выражением этих чувств и мыслей – находилось какое-то бессмысленное, непонятное и непреоборимое препятствие; и когда я решался насильно победить это препятствие, сломить эту преграду – мои движения, выражение моего лица, все мое существо принимало вид мучительного напряжения: я не только казался – я действительно становился неестественным и натянутым. Я сам это чувствовал и спешил опять уйти в себя. Тогда-то поднималась внутри меня страшная тревога. Я разбирал самого себя до последней ниточки, сравнивал себя с другими <…> толковал все в дурную сторону <…> впадал в нелепое уныние <…> Целые дни проходили в этой мучительной, бесплодной работе…»

Так жизнь становится тождественной страданию, ничему другому места не остается. Самоанализ не несет конструктивных изменений. Источник постоянных мучений, находящийся внутри человека, оказывается неистребимым. Только однажды довелось Чулкатурину узнать радость любви, хотя и безответной. Но даже неразделенная любовь явилась ему небывалым счастьем. «Все во мне и вокруг меня так мгновенно переменилось! Вся жизнь моя озарилась любовью, именно вся, до самых мелочей, словно темная, заброшенная комната, в которую внесли свечку <…>

Когда человеку очень хорошо, мозг его, как известно, весьма мало действует. Спокойное и радостное чувство, чувство удовлетворения, проникает все его существо; он поглощен им; сознание личности в нем исчезает – он блаженствует, как говорят дурно воспитанные поэты».

Недолгое счастье героя было прервано появлением соперника, которому удалось увлечь Лизу и покорить ее. Но даже после его исчезновения барышня, равнодушная к Чулкатурину, выходит замуж за другого. Личная неудача, драматическая развязка сводит на нет ценность единственного за жизнь искреннего увлечения: «…разве любовь – естественное чувство? Разве человеку свойственно любить? Любовь – болезнь; а для болезни закон не писан».

Одиночество здесь имеет своим истоком не фактическое отсутствие подходящего общества или отдельных людей, общение с которыми, в сущности, возможно и оказалось бы весьма благоприятным, а невозможность межличностных связей, обусловленную личностными психологическими причинами: рассогласование с другими как следствие разлада с самим собой. Человек везде и всегда ощущает себя лишним, не соответствующим любому положению, любой жизненной ситуации.

«Помнится, однажды ехал я из Москвы в дилижансе, – вспоминает герой повести. – Дорога была хороша, а ямщик к четверке рядом припрег еще пристяжную. Эта несчастная, пятая, вовсе бесполезная лошадь, кое-как привязанная к передку толстой, короткой веревкой, которая <…> заставляет ее бежать самым неестественным образом <…> всегда возбуждает мое глубокое сожаление». И вот с этим вечным ощущением ненужной пристяжной лошади человек прожил жизнь…

* * *

Тургеневский «Фауст», увидевший свет в 1856 году, занимает среди произведений этого ряда особое место. Здесь многое взято из реальной жизни автора, из его биографии., В 1854 году Тургенев познакомился с сестрой Л. Н. Толстого – М. Н. Толстой, был увлечен ею. В образе главной героини «Фауста» нетрудно узнать Марию Николаевну Толстую, которая сама признавалась: «Я с детства не любила и не читала стихов; мне казалось, что я говорила ему, что они все – выдуманные сочинения, еще хуже романов, которых я почти не читала и не любила»⁸. В записях, сделанных с ее слов, есть конкретное упоминание об этом произведении, там же приведено высказывание самого Тургенева: «Никогда так не пишется, как «в сердцах», никогда так прилежно не работаешь, как озлобившись. Я почувствовал тогда это настроение и поскорее ушел, чтобы не сгладить его, не упустить. Мне давно надо было написать одну вещицу. Вот я и написал <…>

В тот же вечер, – вспоминает Мария Николаевна, – он прочел нам эту повесть. Она называлась «Фауст»»⁹.

Личностное переживание усиливает драматическое звучание этого лирического произведения, о котором даже такой строгий критик, как А. В. Дружинин, писал, что здесь поток поэзии прорывается со всею силою, срывает преграды, мечется по сторонам и хотя не вполне получает свободное течение, но уже выказывает и богатство свое, и свое истинное направление. Еще более восторженным был отзыв Н.

1. Зайцев Б. К. Собр. соч. в 5 тт. Т. 5. М, 1999. С. 480.[↩]
2. Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем в 30 тт. Т. 11. М., 1983. С. 200.[↩]
3. Островский А. Г. Тургенев в записях современников. М., 1999. С. 86.[↩]
4. Там же. С. 88.[↩]
5. Тургенев И. С. Собр. соч. в 15 тт. Т. 14. М:, 1998. С. 237.[↩]
6. Цит. по кн.: Лебедев Ю. В. Тургенев. М., 1990. С. 222.[↩]
7. Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем в 30 тт. Т. 11. С. 200.[↩]
8. И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. Т. 1. М., 1988. С. 155.[↩]
9. И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. Т. 1. С. 156.[↩]