Неисчерпаемость Бальзака
Р. А. Резник, «Философские этюды» Бальзака, Изд. Саратовского университета, 1983, 235 с.
Содержание книги Р. Резник шире ее названия: в ней от «Философских этюдов» Бальзака протянуто множество нитей ко всем звеньям «Человеческой комедии» и творение гения рассмотрено в единстве его метода, поэтической философии, драматизма, плана «Человеческой комедии», «основанного на идее мира как целого» (стр. 155). Работа Р. Резник привлекает совершенным знанием творчества Бальзака, старых и новых работ о нем, восхищением исследователя титаническим трудом великого художника-мыслителя.
Современность рецензируемой книги, прежде всего в том, что произведения Бальзака прочтены автором заново – именно эта тенденция отчетливо проявилась ныне в мировом бальзаковедении, например, в трудах известного французского ученого-марксиста Пьера Варбериса (Р. Резник охарактеризовала труды Пьера Варбериса как новейшую фазу бальзаковедения).
Еще в середине прошлого столетия И. Тэн объявил мощный критицизм Бальзака безнравственным и бесчеловечным; по-разному выраженное непонимание, на которое часто с горечью и возмущением жаловался Бальзак, стало на многие десятилетия обычным. Отбросить все шаблоны, очистить, наследие Бальзака от вековой пыли недоброжелательства и верхоглядства – задача, которую поставила перед собою в книге Р. Резник.
Парадоксально, что не был понят писатель, который необыкновенно проницательно понял и познал свой век. Автор книги ясно показала, что «Человеческую комедию» не оценили справедливо в XIX столетии потому, что для той эпохи до беспощадности строгая объективность Бальзака – это необычное «художественное мышление как бы в новом измерении» (стр. 74). Бальзак, выдающийся диалектик, намного опередил и философский «эклектизм» Кузена, и более поздний позитивизм. Уже в 1826 – 1829 годах он выработал новаторскую систему, метод анализа-синтеза, который, совершенствуясь, стал основой всего его творчества. Главная особенность системы писателя – требование проникать в глубь жизни общества и внутреннего мира человека, находить всеобщую, всемирную взаимосвязь всех причин и следствий.
Особым вниманием к его системе объясняется одна из центральных тем книги Р. Резник: «Художественную мысль Бальзака роднит с наукой стремление к организующим принципам, к единству в огромном многообразии изображаемого» (стр. 141). Бальзак и называл себя ученым; в предисловии к «Философским этюдам», написанном при его участии, читаем: в этом цикле можно обнаружить «элементы единой научной системы» (стр. 102).
Бальзак проницательно критиковал механический материализм, чье упрощенное понимание материи «отступало», как он писал, «перед ее бесконечной делимостью», не позволяя поэтому разгадать «природу невесомых сил» (стр. 121) – электричества, света, магнетизма.
Французские химики в 1955 и 1960 годах поставили опыты, предугаданные и описанные Бальзаком в «Поисках абсолюта» – романе, героем которого впервые в европейской литературе стал ученый. Французский писатель Клод Мориак уже давно констатировал: многое в Бальзаке не могло быть доступно «не только его современникам, но и близким потомкам»; лишь через десятилетия это становилось возможным – «по мере прогресса знаний в различных областях» (стр. 177). Бальзак уверен был, что все непознанное в мире и в человеческой психике будет исследовано. «…Бальзак теоретизирующий, – питает Р. Резник, – очень близок научной мысли, какой она стала со времени открытий Эйнштейна, мысли, возвысившейся над обычной логикой и парадоксальной по отношению к привычным представлениям» (стр. 200). Р. Резник подробно характеризует художественное мышление Бальзака. Думается, следовало бы больше внимания уделить и интуиции писателя, роль которой в процессе творчества сам он высоко ценил.
Совершенно убедительно автор книги определяет место «Философских этюдов» с их интеллектуализмом, смелой фантазией, удивительно изощренным мастерством как ключевое в «Человеческой комедии». (Р. Резник расширила круг «Философских этюдов», причислив к ним такие рассказы, как «Красная гостиница».) В этих «Этюдах» бальзаковская мысль чрезвычайно обобщена и сконденсирована в поэтические формулы и символы. Стиль этих произведений так же прорывается в будущее, как и новаторский интеллектуализм их автора: «Поражающая созвучность художественных средств Бальзака многим средствам современного искусства еще не изучена, но она уже замечена…» (стр. 21).
Главный предмет изображения Бальзака – метаморфозы и судьбы «энергии человеческого духа», запечатленные «во всех ее проявлениях» (стр. 84). Начиная с «Шагреневой кожи», в которой Бальзак видит начало задуманного им обширного творения о XIX веке, его взор прикован к «проказе эгоизма» – стержневой теме «Человеческой комедии».
Р. Резник справедливо говорит о том, как велика роль иронии в «Философских этюдах». Она – в основе «Шагреневой кожи», «Эликсира долголетия», «Прощенного Мельмота», «Неведомого шедевра» (в котором эгоизм Френхофера, пожелавшего творить только для себя, отчасти и привел этого живописца к утрате им чувства реального и распаду образа на его картине). Однако герои «Философских этюдов» не однозначны. Главное во Френхофере, как показала Р. Резник, не эгоизм, а преданность своему призванию, бесконечное стремление к совершенству искусства, та потребность обновлять живопись, которая все более росла в XIX столетии, начиная с Делакруа и Коро. Новые веяния тогда носились в воздухе, как писал в статье о «Неведомом шедевре» В. Брюсов, но нужен был гений Бальзака, чтобы их уловить. И он преуспел в этом настолько, что, заглянув в будущее, одарил Френхофера стремлением к импрессионистскому пленэру. Столь велика была проницательность интуиции Бальзака, что «Сезанн с огромным волнением узнавал себя в каких-то сторонах личности Френхофера» (стр. 97). На страницах книги, посвященных «Неведомому шедевру», литературоведение соединилось с искусствознанием.
Один из аспектов «Философских этюдов» – «патетическая сатира на современность» (стр. 139). В «Шагреневой коже» изображено «расточение драгоценной духовной и физической энергии на низменные цели» (стр. 138), что очень хорошо проецируется на буржуазный: мир XX века.
Автор рецензируемой книги полемизирует с буржуазными литературоведами, не понявшими оригинальности формы «Прощенного Мельмота», «чудесной иронией» которого восхищался Маркс. В этой новелле смена ритмов, форм повествования очень музыкальна, воедино спаяны поэзия, фантазия, сатира. Бальзак здесь, как пишет Р. Резник, «беспощадно высмеял весь современный порядок. В малый мир новеллы он вместил большой мир с его противоречиями и уродствами. Богатство материала… потребовало богатства художественных средств. «Прощенный Мельмот» подобен маленькой симфонии: такие контрасты чувств, настроений, ритмов, темпа, как в «Философских этюдах», привычны только в музыке» (стр. 45).
Большой раздел книги посвящен роману «Шагреневая кожа». Точен анализ движения иронической мысли Бальзака, картин лавки антиквара и оргии в доме богача Тайфера. Р. Резник показывает, как уверенно и беспощадно Бальзак анатомировал мечту о возможности без усилий осуществлять все свои желания. Урок этой философской притчи в форме реалистических выводов из фантастической ситуации поучителен не только для времени ее написания. Филарет Шаль, один из немногих современников Бальзака, способных вполне понять его, писал: в «Шагреневой коже» – «фантастика нашей эпохи», найти ее – «немалая заслуга и немалый труд» (стр. 72).
В примечании Р. Резник говорит о демократических мотивах в произведениях Бальзака и о том, что этот демократизм, «положительный заряд великой силы», из-за «застарелого предубеждения… мало замечают или не замечают вовсе» (стр. 212). Действительно, обычно недооценивают то, что в произведениях и высказываниях Бальзака сознательно принятая им легитимистская политическая позиция резко дисгармонирует с субъективным и непосредственным демократизмом его мироощущения. Этот потаенный, но прорывавшийся в творчестве демократизм имеет прямое отношение к объективности критицизма Бальзака, беспощадного к аристократии и буржуазии. Органический демократизм мироощущения Бальзака благоприятствовал формированию его историзма, «революционной диалектики» его «поэтического правосудия» 1 (Энгельс), его почти постоянному стремлению к полной объективности и справедливости своего приговора обществу. Так возникали произведения, подобные роману «Деревенский врач», подтекст которого – страстная полемика с легитимистами.
В довольно обширной главе «Достоевский и Бальзак» автор, прежде всего, обращается к многочисленным работам на эту тему. Так, по ее мнению, «в трактовке Л. Гроссмана сложное влияние (Бальзака на Достоевского. – Я. Ф.) не подменяется подражанием, сходство и несходство обозначены рядом» (стр. 149). Это же можно сказать и о труде самой Р. Резник. Все же на основании ее анализа более точным, пожалуй, будет вывод не столько о влиянии одного писателя на другого, сколько об известной однотипности страстного драматизма и психологизма их произведений.
Нельзя объяснить влиянием замеченную специалистами-психологами проницательность обоих писателей в изображении внутренней жизни человека. В. Бехтерев сказал, Что Достоевский «впервые проник настоящим образом в больную Душу человеческой личности» (стр. 181); французские психиатры признают, что Бальзак впервые описал в повести «Луи Ламбер» шизофрению – «душевную болезнь, о которой не имел еще представления ни один специалист» (там же).
И у Бальзака, и у Достоевского органическое презрение к копированию, мелкому правдоподобию, предпочтение «фантастического реализма» (термин Достоевского). «Когда идет речь о гибели невинных, – пишет Р. Резник, – и торжестве хищников, об искушениях или рассчитанных преследованиях героя, Достоевского и Бальзака сближает выбор крайностей, сгущение контрастов, особый накал и драматизм страстей и событий…» (стр. 182).
А. Луначарский возразил М. Бахтину, сказавшему в книге о Достоевском, что автор «Братьев Карамазовых» – первый художник, создавший полифоническое искусство: ранее его Бальзак был «могуч почти Исключительно своей полифоничностью, то есть своей чрезвычайной объективностью» (стр. 170). Плодотворность такого истолкования слова «полифонизм» подтверждается, прежде всего, стереоскопически пластичной объективностью массовых сцен и в «Идиоте», и в «Шагреневой коже», и в «Отце Горио» (причем непосредственное влияние Бальзака на Достоевского здесь заметить невозможно). Р. Резник полифоническим называет разностороннее, многоаспектное «уяснение предмета» (стр. 171), восприятие мира в произведениях Бальзака.
В разделе «Бальзак, читаемый сегодня» автор книги обращается к тем ученым, благодаря усилиям которых сегодняшнее бальзаковедение достигло высокого уровня. Р. Резник рассказала о научном творчестве В. Гриба (его памяти и посвящена рецензируемая книга), успевшего, несмотря на раннюю смерть, заложить основы современного – не только советского – бальзаковедения. Французские литературоведы долго терялись, перед необъятностью, сложностью, противоречивостью наследия Бальзака. «Глубокие оценки, которые были даны Гюго и Жорж Санд, не укоренились во французском бальзаковедении» (стр. 192). В 20-х – начале 30-х годов в нашей стране Бальзака считали либо певцом умирающего дворянства, либо буржуазным писателем. Благодаря В. Грибу, выступившему в 1934 году против вульгарного социологизма, «впервые в круг исследования были включены не только политические высказывания Бальзака, но и весь путь его мысли, который В. Р. Гриб рассматривает в неразрывной связи с историческими противоречиями эпохи» (стр. 193). В. Гриб показал, что в «Человеческой комедии» буржуазное общество изображено как «средоточие эгоистических частных интересов» (там же); власть денег изучена писателем «во всех кругах буржуазного ада» (там же). Советский ученый утверждал, что «прогрессивные стороны» взглядов Бальзака «формировали его реализм», а консервативные «омрачали ясность его художественного зрения» (стр. 195). В. Гриб исследовал уже сложившиеся взгляды Бальзака, а изучить процесс их формирования, а также его обширную публицистику, эпистолярное наследие не успел. «Но общие результаты работы В. Р. Гриба остались незыблемыми: они определили направление дальнейших исследований творчества Бальзака» (стр. 195 – 196), – справедливо замечает автор книги.
Р. Резник не раз упоминает о романтизме Бальзака, например о «романтическом историзме», «романтической живописности» (стр. 58) в «Шагреневой коже», о «характерном для него (Бальзака. – Я. Ф.) и для романтизма в целом сближении и взаимовлиянии словесного и изобразительного искусств» (стр. 59). Вероятно, следовало бы более отчетливо сказать, что у Бальзака яркие краски «неистового» романтизма всегда подчинены его трезвому критицизму. Рассказав, как Бальзак опроверг предположение, что на «Шагреневую кожу» повлиял Гофман, Р. Резник не отметила того, что в самом раннем замысле этого романа он был все же обозначен как «фантастическая» или «восточная» сказка в духе Гофмана.
Ссылаясь на работы П. Барбериса «У истоков Бальзака», «Бальзак и болезнь века», «Бальзаковские мифы», «Бальзак, реалистическая мифология», «Мир Бальзака», автор книги не называет его монографию «Отец Горио», интересную методологически. Нередко ценные наблюдения находятся в примечаниях, вынесенных в конец книги, что затрудняет чтение.
Конечно, достоинства книги Р. Резник (конкретность историзма, рассмотрение произведений Бальзака в их связи с эпохой и развитием бальзаковедения, щедрость анализа, нередко ювелирно тонкого) несоизмеримы с перечисленными выше отдельными недочетами. Эта работа, одно из наиболее интересных советских исследований о творчестве Бальзака, – свидетельство зрелости, хорошего профессионального уровня нашего литературоведения, изучающего зарубежную классическую литературу.
- К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 36, с. 67.[↩]