Не «на фоне», а «в контексте»

К перечню причин, которые вынуждают нас сегодня к постановке вопроса о необходимости заново обсудить насущные проблемы изучения идейного наследия революционных демократов, я бы добавил еще одну: назревшая потребность преодолеть весьма распространенную в широком общественном сознании иллюзию изученности этого наследия.

Для любого предмета исследования нет, пожалуй, ничего хуже, как вдруг – в силу тех или иных обстоятельств – оказаться объектом такой иллюзии. В свое время диссертации о взглядах и творчестве Герцена и Огарева, Белинского и Чернышевского защищались десятками, если не сотнями. А сейчас – попробуйте предложить в качестве темы диссертации один из вопросов, связанных, например, с освещением какого-либо аспекта их философских идей. «Да что вы, – услышите в ответ, – тут уже давно все ясно, столько книг и статей написано…» ¹

Написано действительно много. Но многое ли из этого многого продолжает жить, выдержало испытание временем, сохраняет свою ценность в настоящее время? А самое главное: неужели все проблемы, связанные с изучением наследия революционных демократов, действительно так уж хорошо выяснены, правильно и глубоко решены? Сама постановка этого вопроса уже составляет большую заслугу журнала «Вопросы литературы».

Предложенная для обсуждения тема ориентирует на соотнесение этого наследия с современностью. Это правильно, хотя, вообще-то говоря, вряд ли можно обращаться к наследию прошлого как-то иначе – без учета проблем сегодняшней действительности.

Но вот что вызывает озабоченность: этот призыв к актуализации вольно или невольно принимает иногда форму ориентации на своего рода хирургический акт – вивисекцию. Отсечение того, что «живо сегодня», от того, что уже «принадлежит истории». Некоторые из участников обсуждения, справедливо выступающие против «канонизации» всего «сделанного революционными демократами», вместе с тем предлагают как бы разделить их наследие на две части: на то, что умерло, и то, что не потеряло значения для настоящего времени, на ошибочное в слабое, с одной стороны, и позитивное и плодотворное – с другой. Совершенно в тени остается при этом немаловажный вопрос о критерии этого разделения «позитивного» и «негативного», «Живого» и «Мертвого», «правильного» и «ошибочного» в наследии революционных демократов.

Могут сказать, что этот критерий и дается как раз нашей современностью. Однако вряд ли кто будет спорить с тем, что сама эта «современность» наша – явление противоречивое, сложное, динамичное. То, что было совсем не актуальным вчера, сегодня становится животрепещущим, а целый ряд самых острых теперешних проблем завтра может уйти на задний план истории. Многосложность нашей современной действительности делает к тому же актуальным подчас именно то из наследия прошлого, что мы справедливо называем слабостью, ошибками некоторых революционных мыслителей и деятелей XIX века. Разве не является, к примеру, наиактуальнейшей задача изучения самых слабых сторон в творчестве и «заветах» Бакунина или Ткачева – хотя бы в связи с теми идеями, которые имеют широкое хождение в кругах современного левого «радикализма» на Западе? ² Или, скажем, не требуют ли пристального внимания как раз самые крайние крайности «нигилизма» Писарева – опять-таки под углом зрения некоторых современнейших явлений в духовно-нравственной жизни молодежи и за рубежом, и (чего тут скрывать) у нас? Думается, что изучение этих, как выразился бы Герцен, «закраин» русской революционно-демократической мысли, конечно же, принадлежащих истории и, безусловно, не входящих в состав наших представлений, в наш идейный арсенал, может только помочь уяснению проблем сегодняшнего дня.

В этой связи хочется напомнить замечательные слова Энгельса о диалектике истины и заблуждения, о том, что в разные исторические эпохи, в зависимости от конкретных условий, эти противоположности зачастую меняются местами³ и что, более того, ошибочное, неверное в «формально-экономическом» смысле может оказаться истинным в смысле «всемирно-историческом» ⁴. И разве некоторые идеи Герцена, составлявшие исходную основу его скептицизма и пессимизма после поражения революции 1848 года, не содержат в себе зародышевую и, заранее согласимся, совсем не адекватно выраженную постановку проблемы, которая всех нас так волнует сегодня, – проблемы революционных потенций пролетариата в высокоразвитых странах капиталистического мира, которая так остро выявляет себя в некоторых явлениях современной западной социально-политической действительности и духовной культуры.

Сильное и слабое, находки и просчеты революционных демократов – это единый мучительный процесс их духовных исканий, это такая напряженность, такая драматичность их мысли и чувства, которая находила выражение в жесточайших кризисах и духовных драмах. И то, что мы сейчас с излишней иногда легкостью определяем как «ошибки», «крайности», «перегибы», «ложные тропы» и т. п., им стоило крови сердца и терзаний духа.

Этот внутренний драматизм в развитии революционно-демократической идеологии находил свое внешнее, нагляднейшее выражение, в частности в неоднократных идейных и личных расхождениях ее различных представителей, в их полемике, острых столкновениях между собой, которые далеко не всегда можно объяснить только какими-то «недоразумениями», пусть даже и «трагическими». Напротив, это скорее было закономерностью развития данной идеологии в целом, характерными чертами которого оказываются, таким образом, своего рода «рассредоточенность» объективной истины и столкновение разных ее сторон. Причем каждая из этих сторон представляла и крайность, если угодно, «ошибку», и вместе с тем момент относительной истины. Мало что дают нашей науке споры о том, кто был прав, а кто виноват в этих столкновениях. Не лучше ли попытаться увидеть в них прежде всего естественную форму восходящего движения революционно-демократической идеологии:

1. Одной из наглядных иллюстраций реальности отмеченной выше иллюзии может служить, по-моему, такой факт. За десять лет (1966 – 1975) в журнале «Вопросы философии» по отделу «История философии» было напечатано 140 статей. Из них анализу идей русских революционно-демократических мыслителей 40 – 60-х годов были посвящены только четыре: Мих. Лифшиц, «Читая Герцена» (1967, N 1); А. Н. Маслин, «Д. И. Писарев в борьбе за материализм и социальный прогресс» (1968, N 8); З. В. Смирнова, «Об одной ложной исторической параллели» (Герцен и Киркегор; 1968, N 10); Л. А. Коган, «В. С. Соловьев и Н. Г. Чернышевский» (1973, N 11).[↩]
2. Между тем о Ткачеве, насколько мне известно у нас не издано ни одной книжки после вышедшей еще в 1922 году работы Б. Козьмина «П. Н. Ткачев и революционное движение 1860-х годов».[↩]
3. См : К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. 20, стр. 92.[↩]
4. См.: там же, т. 21, стр. 183 – 184; В. И. Ленин призывал помнить это «замечательное изречение Энгельса» (В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 22, стр. 120; см. также т. 17, стр. 413).[↩]