Лицо печатного слова

1

Когда мы критически говорим сейчас о качестве книги (а борьба «за качество и эффективность» касается и нашей писательской профессии), мы обычно имеем в виду ее содержание. Изредка прибавляется анализ ее оформления – разбор иллюстраций, обложки, бумаги, шрифта, Но ни разу не приходилось мне услышать разбора одного из важнейших слагаемых качества книги – грамотности ее печати, грамотности в буквенном смысле слова.

Авторский текст идет в набор в виде букв, знаков препинания, курсивов, подчеркиваний. От наборщика в прежнее время, как от нынешнего линотиписта, требуются хороший навык, внимание, известная степень интеллигентности. Оттиск с готового набора идет в руки корректоров и проходит с их помощью через три фильтра: первую корректуру, вторую корректуру, сверку. Текст тоже имеет свой очищающий фильтр – редактуру. Редактор правит не ошибки наборщика, но ошибки, описки, запамятования, неточность цитаты – самого автора. Какая высокая техника фильтрации!

На минуту обернемся к далекому прошлому. Был в мое время, когда я кончала гимназию, странный факт: все мы до пятого класса делали грубейшие ошибки в диктантах. А вот с пятого класса начинали писать абсолютно грамотно. Причины этого факта обсуждались в педагогике, Как сейчас помню один из выводов преподавателей русского языка: приближаясь к пятому, дети все больше и больше читают, сперва медленно, потом быстрее. Читают интересную для них классику – Тургенева, Гоголя, Гончарова… А книги ложатся перед ними в своей абсолютной грамотности: без опечаток набора, без перепутанных строк. Глаз приучается к чистому, грамотному, безупречному лицу печати. А ведь «лицо» это в старые времена было куда сложнее, чем нынешнее, и набирать было куда труднее: и «ять«, и женские окончания прилагательных, и твердые знаки на концах слов, и женские множественные числа, и так называемые «и с точкой«… Но вот поди ты! Все трудности так легко преодолевались в наборе, так легко, автоматически, овладевались рукой школьника в диктанте, что из школы люди выходили грамотными. За вычетом причин социальных (преобладание детей интеллигентных слоев) огромную роль тут играла зрительная память. Дети гораздо больше читали дома и в школе, а страница книги воспитывала их зрение на высокой грамотности печати. Читали гораздо больше, чем нынче, не отвлекаемые ни телевизором, ни кино, где краска, линия, образ действуют сильнее на глазную сетчатку, чем слово, а само слово доходит не начертательно, а через слух. Тогдашние наборщики, – многих запомнили старые писатели, еще живущие, о многих сердечно писали в эпоху Горького, – были люди, знающие, любящие свое дело. В моей памяти еще сохранился худощавый седой старичок в очках с ваткой на переносице, набиравший мою первую книгу стихов в типографии Воронова и критикнувший одно стихотворенье… Это были замечательные наборщики, любившие книгу.

Я припомнила тут прошлое для сравнения. У меня на столе – письма студентов с орфографическими ошибками; письма начинающих писателей – с такими же ошибками… И всякий раз больно смотреть на них, потому что еще больнее смотреть на многие наши книги, раскрытые перед миллионами читательских глаз, воспитывающие миллионы человеческих привычек, западающие в миллионную человеческую память зияющими своими опечатками, путаницей строк, пропущенными грубыми ошибками текста, – и вся эта «муть» не из «сырой воды», а из воды дистиллированной, пропущенной через могучие очистительные фильтры издательских корректоров и редакторов.

Чтоб не быть голословной, обращусь к примерам, – и таким, в которых я сама уверена. Это значит, что мне придется говорить «pro domo sua», о своем собственном. Сперва – о работе «корректуры». Но надо сказать, что оба эти издательских фильтра – корректирование набранной рукописи и редактирование самой рукописи — очень часто совпадают у нас или где-то встречаются в одном лице. Корректор ставит на полях знак вопроса, – ему что-то непонятно в тексте, и тогда автору говорят: «Тут есть к вам вопросы корректоров». И редактору, опытному, добросовестному человеку, часто приходится править пропущенные корректором опечатки, когда он читает верстку. Так вот, сперва – о корректорском фильтре.

Давно, давно, в первой половине 20-х, была у меня, в одной из ранних книг, фраза о группе опят на пне. Первая правка принесла мне ее «группой опять на пне». Я вычеркнула мягкий знак, ни к чему на грибах-опятах не нужный. Но в книге, вышедшей из печати, он был опять налицо. Это «опять» разозлило меня в грибах, куда оно заползло, как муравей, невзирая на авторскую правку. Я терпеливо объяснила корректору: «Ведь вы же видите своими глазами, упорно ставя мягкий знак, что он создает бессмыслицу?» Сказала – и надолго забыла, на многие десятилетия. Каково же было мое изумление, когда в прошлом году большое издательство, выпуская старую мою книгу по четкому машинописному тексту, где все было на своем месте, опять кинуло мне в глаза знакомого муравья: «группой опять на пне»! Опять «опять»! И опять ответ: «Опят – непонятно». Слово было воспринято молодым корректором вне текста.

Но трагедией для меня стало упрямство опечатки, когда она застряла не на десятилетия, а на три вечера подряд, – при упорной, ударной, нервной борьбе с ней. Одна из газет прислала мне первую корректуру большого «подвала», где речь шла о Чернышевском. Несмотря на точную машинную копию оригинала, наборщик вместо Николая Гавриловича набрал почему-то Николая Григорьевича. Я исправила Григорьевича на Гавриловича, написав на полях корректуры выпускающему номер газеты: «Проследите! Безобразие! Имя Чернышевского знает каждый школьник! Пришлите верстку!» И всю ночь не могла заснуть, стараясь представить себе, как можно, глядя на рукопись, перепутать в наборе такие разные отчества. На следующий вечер мне прислали верстку. Надела очки. Смотрю. Опять вместо Гавриловича Григорьевич! Хватаю верстку, хватаю шапку… Мчусь сама в редакцию. Вхожу к «главному», вызываем литературного секретаря, вызываем выпускающего, вызываем… Все что нужно было сказано и указано. «Главный» возмущался. Я вернулась домой, успокоенная. А на следующее утро дочери моей звонят Кукрыниксы: «Что это с твоей мамой? С каких пор Чернышевский стал Григорьевичем?» В газете опять стоял Григорьевич. Это похоже на анекдот, но это было. И миллионы читателей до сих пор уверены в моем невежестве. Совсем недавно один из добросовестнейших редакторов и я сама, бывшая в ту пору за рубежом, не просмотрели корректуры, доверившись тем, кому это делать надлежит.