№1, 2017/Детская литература

Не быть островом. Детская литература начала XXI века

Делать обзор детской литературы за какой-то период — задача весьма непростая. Столь же непростая, как делать обзор «взрослой» литературы. Сразу возникает ряд вопросов: какие критерии класть в основу — направления, страны, жанры, темы? Можно ли в рамках одного текста говорить о романе, сборнике стихов и кулинарной книге? И это лишь формальные признаки, с содержательными все еще сложней. За свою историю детская литература претерпевала значительные изменения — менялись задачи, стоящие перед книгой для детей. Изначально — только обучить грамоте, затем — объяснить нормы морали, далее — развлечь и научить основам разных наук… На более зрелых этапах развития детская литература становится попыткой познания детского мира, помощником в решении жизненных проблем ребенка, отличных от взрослых трудностей, но не менее важных. Дети традиционно воспринимались как «другие» по отношению к взрослым, к ним искались отдельные подходы, круг тем для детской литературы был ограничен: многие из них считались слишком «тяжелыми», а потому неподходящими для детской психики или трудными для понимания ребенком.

В последние десятилетия эти границы стали все больше размываться. С детьми начали говорить о многом из того, что раньше было запретным. Можно ли обсуждать с детьми темы смерти, войны, Холокоста? Для большинства современных писателей и исследователей детской литературы ответ очевиден — не только можно, но и необходимо. Взрослый — писатель, родитель или педагог — формирует представления ребенка о мире, в котором ему предстоит жить. Порог информационного и технологического взросления с каждым годом снижается. Дети способны понимать сложные вещи. И чем раньше ребенок научится анализировать их, тем проще ему будет адаптироваться в наступающем со всех сторон взрослом мире.

Под детской литературой традиционно понимают, во-первых, книги, написанные непосредственно для детей (то есть от книжек-малышек до подростковой литературы, что само по себе подразумевает огромный размах); во-вторых, книги, написанные для взрослых, но вошедшие в круг детского чтения; и, наконец, в-третьих — книги, героями которых становятся дети, — и тут поле вообще необозримо.

Чтобы немного сузить поставленную задачу, мы будем говорить о книгах первой группы, то есть изначально ориентированных на детскую аудиторию, преимущественно о книгах для среднего и старшего возраста. Кроме того, поскольку о современной русской детской прозе в «Вопросах литературы» несколько лет назад был опубликован подробный рассказ, отметивший все новинки и основные поисковые направления [Маркова], мы назовем лишь самые яркие отечественные издания последних лет и сосредоточимся главным образом на переводных книгах, знакомящих русскую аудиторию с разными «концепциями детства», свойственными южноевропейским, американским, а также скандинавским писателям.

Не все из этих книг были написаны в XXI веке — некоторые относятся к концу прошлого. Однако в русских переводах они появились совсем недавно, поэтому имеет смысл рассматривать их именно в этом контексте — как новинки для русскоязычного читателя.

Среди издательств, серьезно занимающихся актуальной детской литературой, следует выделить «Самокат», «Розовый жираф», «КомпасГид», «Издательский дом Мещерякова», «Мелик-Пашаев», «Clever», «Albus Corvus» и некоторые другие. Эти издательства отличаются тщательным отбором книг, грамотным выстраиванием серий, качественным переводом. Повторюсь, в рамках одного обзора невозможно охватить все многообразие издаваемой ими литературы, поэтому остановимся на наиболее ярких новинках и явлениях современного детского чтения. Все рассматриваемые нами книги обладают несомненными художественными достоинствами — и это заслуга как их авторов, так и — в случае с зарубежными изданиями — переводчиков; они затрагивают проблемы, характерные для современной детской и подростковой литературы, и предлагают верную интонацию для разговора с ребенком об этих проблемах.

I. Литература Скандинавии

Руне Белсвик, «Простодурсен: Зима от начала до конца», перевод О. Дробот (М.: Самокат, 2015)

Скандинавская литература — совершенно исключительное явление, мало на что похожее и потому узнаваемое с первых страниц. Среди «взрослых» авторов Скандинавии, относительно недавно вышедших на российский книжный рынок, можно назвать Питера Хёга, Ларса Соби Кристенсена, Ю Несбе, Эрленда Лу. Детская литература представлена столь же широко. Самый, пожалуй, известный современный скандинавский сказочник — швед Свен Нурдквист, создатель популярнейшей серии книг про Петсона и Финдуса (в России выпускается с 2005 года — сначала издательством «Открытый мир», затем — «Albus Corvus»). Трогательные взаимоотношения пожилого фермера и проказника-кота, иллюстрированные самим автором, снискали любовь детей во многих странах, стали основой мультфильмов и компьютерной игры. Нурдквисту удалось открыть дверь в мир современной скандинавской детской литературы русскоязычному читателю, «застрявшему» на Сельме Лагерлеф и канонических произведениях Астрид Линдгрен.

Вслед за Свеном Нурдквистом стали издавать и других, например Руне Белсвика — популярного в Норвегии писателя и драматурга, типичного скандинава по мироощущению. Его герой, так же как Петсон Нурдквиста, — «белая ворона», слегка не от мира сего. Он живет на отшибе, круг его общения весьма ограничен. Простодурсен — не человек и не животное, сказочное существо — обитает в маленькой приречной стране. Подобная замкнутость вообще характерна для скандинавской литературы: это особая герметичность — предельно узкий социум, встроенный в бесконечность мира, символами которого, как правило, являются небо, лес, море, река, горы. Герой не просто близок к природе — он с ней одно целое: «Вдруг ему сегодня повезет, и приснится старый добрый приречный сон. У всех, кто живет у реки, сны полны воды, блеска, плеска, бульканья, журчания и других уютных речных мелочей». Поэтому если с окружающей природой происходит что-то плохое, это неизбежно отражается и на герое: «А вода в реке портилась и портилась. Она была уже черная, как болотная жижа. Простодурсен чувствовал, как чернота воды заползает к нему внутрь и расползается там, задвигая в стороны все светлое и хорошее»1. И тогда естественной реакцией становится попытка, используя терминологию М. Бахтина, «овнешнения» собственных мыслей, чувств и желаний — в надежде, что влияние состояния природы и самоощущения героя взаимонаправленно. А значит, природой можно управлять: «Простодурсен ничего не говорил. Он стоял, окутанный вкусным хлебным запахом, вдыхал его и старался забыть ужасный цвет реки. Если забыть его начисто, то и река, быть может, станет такой же чистой и красивой, как раньше, надеялся он…»

В олицетворении природных объектов, близком к языческой традиции, прослеживается несомненное влияние скандинавской мифологии: «От солнца остался только маленький сгусток в углу. Скоро и там воцарится чернота. Солнце имеет привычку, уходя, ничего не забывать и не оставлять. Ни крошечного пятнышка. Ни хилого лучика. Оно забирает с собой весь свет за леса, за горы, за море, когда туда уходит. Простодурсен так далеко никогда не бывал…»

Еще одной особенностью скандинавской литературы, характерной и для творчества Белсвика, является внимание к мелким бытовым и повседневным деталям. Приключения героев почти всегда возникают вокруг бытового события. Так происходит в книгах Нурдквиста, когда куры разоряют огород, у Петсона болит нога или лиса наведывается в курятник. У Белсвика маленький мир разрастается до размеров космоса: «Простодурсен стал чувствовать, что в его жизнь вошло яйцо. И все чуточку изменилось». Формально герой просто подбирает выброшенное соседом утиное яйцо, но угол зрения писателя на это событие принципиально иной — это становится одним из двух центральных событий повести (другое — пересыхание русла реки). Очень разные по масштабу, они тем не менее соположены и равно важны для Простодурсена. Яйцо становится моделью большого мира, который, в свою очередь, лишь уменьшенная копия третьего: миры заключены один в другом по принципу матрешки, и последовательность эта бесконечна:

Трава была мокрая, и Простодурсен посадил утенка в карман. Тот высунул наружу голову и глазел на удивительные вещи, мимо которых его нес Простодурсен, покачивая в такт шагам. Вокруг было не то, что прежде в яйце. Он ничуть не жалел, что выбрался оттуда сюда. Да и здесь тоже, судя по всему, яйцо, только скорлупы не видно. Это какое-то огромное яйцо, в него помещается уйма всего интересного. Высоко над большой горой висит ни к чему не прицепленный желток. Что и требовалось доказать, довольно крякнул утенок, он попал в новое яйцо, только и всего. Огромнющее яйцо номер два. Но когда-нибудь он вырастет, пробьет клювом и его скорлупу и перейдет в яйцо номер три.

Среди российских писателей наиболее близок к подобному мировосприятию, пожалуй, С. Козлов. У него мы встречаем и подобную близость героев к природе, и диалоги, реплики в которых либо логически не связаны между собой, либо нарочито избыточны, на грани бессмыслицы. Синтаксические конструкции неполны — отсюда близость к живой речи, свидетельствующая об абсолютном взаимопонимании героев, когда слова — не главное в общении:

— Это, — сказал Ковригсен после некоторой паузы, — не такая веселая история, как я думал.

— Нет, — ответил Простодурсен. — А как ты думал?

— Точно не помню. Но не так.

— А теперь думаешь так?

— Да. Теперь, когда я узнал все подробности…

— Но ты не так думаешь, что я ударил утку?

— Этот Пронырсен ведет себя иногда непонятно, — ответил Ковригсен.

— Да. Он задает непонятные вопросы, говорит непонятные вещи, да еще кидает яйцо.

— Что ты будешь делать с яйцом?

— Да, что мне с ним делать? Оно не мое, а утки…

— Может, надо сходить к Пронырсену?

— Думаешь, это нужно? Прямо идти к Пронырсену?

— Давай подумаем до завтра. Мне пора домой, к тесту.

— Да-да, понимаю.

— На улице хорошо, и небо звездное2.

Граница между «нормальностью» и безумием для героев проходит в непонятном, непривычном для читателя месте. Нормальным является то, что естественно для героя, невзирая на условности и социальные ограничения. Поступки персонажей зачастую лишены привычной логики. Действие происходит не зачем-то, оно самоценно и самодостаточно. Если видимой цели для действия в настоящем времени нет, значит, оно делается впрок, на всякий случай или просто так. Обычаи и ритуалы создаются спонтанно — и тут же принимаются как данность:

— Канаву сегодня рыть будешь?

— Думал немного покопать.

— А для чего тебе канава?

— Там видно будет.

— Да, хорошо иметь канаву про запас. Вдруг понадобится, а у тебя уже есть. Это как за границей. Вот где копают канавы так копают, скажу я тебе…

Мария Парр, «Вафельное сердце», перевод О. Дробот (М.: Самокат, 2014)

В аннотации сказано, что критики называют норвежскую писательницу М. Парр новой Астрид Линдгрен. Это в чем-то справедливо: ее герои — такие же сорванцы, как Пеппи Длинныйчулок или Эмиль из Леннеберги. И это же роднит их, например, с девочками из книги Н. Абгарян «Манюня». Но все же Парр — другая. В ее книге главный акцент смещен с приключений и баловства на чувства героя, его самоощущение, обеспечивая тем самым идеальный баланс между увлекательностью, динамичностью повествования и рефлексией. Герои Парр — девятилетние Лена Лид и Теобальд Родрик Даниэльсен Уттергорд (Трилле) — по скандинавской традиции живут в маленькой бухте — и здесь мы снова сталкиваемся с «национальным герметизмом» и чувствуем связь со стихией…

Прозе Парр присущ тонкий юмор.

  1. Или: «Легли они вроде не поздно, но утенок долго крутился и вертелся в кровати, клякал и пищал. А когда он наконец уткнулся носом в подушку и уснул, Простодурсен почувствовал, как изменилась жизнь без прекрасного напева реки. Ему словно бы перестали петь колыбельную. И ночь показалась ему дырявой, у нее на месте реки — большая противная дыра без звуков и без стен и без дна».[]
  2. Ср. у Козлова: «Вечером Ежик с Медвежонком пригласили Зайца погулять по лунной дорожке.

    — А не провалимся? — спросил Заяц.

    — Луноходы, — сказал Медвежонок и протянул Зайцу две дощечки. — В таких можно и здесь, и по луне.

    Заяц поднял голову, поглядел на луну, она была большая, круглая, потом — на Ежика с Медвежонком.

    — А веревки зачем?

    — Чтобы к лапам, — сказал Ежик.

    И Заяц стал смотреть, как Ежик с Медвежонком привязывают к лапам дощечки. Потом привязал сам.

    Сова сидела на обгорелой сосне и глядела на них круглыми глазами.

    — Видишь? — неслышно сказал Заяц Сове. И подпрыгнул, чтобы попробовать, как у него получится в дощечках.

    — Вижу, — неслышно сказала Сова. — Сейчас утонете.

    — Не должны, — неслышно сказал Медвежонок. — Я рассчитал.

    — Он рассчитал, — уверенно, но тоже неслышно сказал Ежик.

    — Увидите, — сказала Сова.

    А Заяц неслышно заплакал и отвернулся» («Лунная дорожка»).[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №1, 2017

Литература

Брауде Л. Ю. Скандинавская литературная сказка. М.: Наука, 1979.

В стране троллей. Кто есть кто в норвежском фольклоре. М.: ОГИ, 2008.

Маркова Дарья. Короткое детство // Вопросы литературы. 2012. № 5. С. 89-109.

Цитировать

Соловьева, Т.В. Не быть островом. Детская литература начала XXI века / Т.В. Соловьева // Вопросы литературы. - 2017 - №1. - C. 90-114
Копировать