Вакансия русской Уилсон. Дина Сабитова

Последнее десятилетие русская детская литература привлекает все большее — и читательское, и исследовательское — внимание.

Возможно, причина здесь в том, что после длительного периода, когда детской литературы в России фактически не было — «ни как свода текстов, входящих в круг детского чтения, ни как плеяды авторов, представляющих национальную литературу миру <…> ни как института, включающего в себя писательский, читательский и профессиональный исследовательский цеха» [Скаф: 148], — в этой области наступило-таки долгожданное обновление. А возможно, все дело в отчетливой вытесненности многих острых, болезненных современных проблем в сферу детского чтения, как будто бы взрослая литература заранее расписывается в неспособности их разрешить. В итоге такие насущные для теперешнего человека вопросы, как палитра межнациональных взаимоотношений, сословное и имущественное неравенство, нарастающая «советизация» общества, групповое взаимодействие, трансформации и особенности современной семьи и т. д., — освещаются не в «больших книгах» взрослых писателей, а в «Манюне» Н. Абгарян, в детских детективах (к сожалению, исчезнувшей с литературной сцены) А. Дробиной, в «Классе коррекции» и «Гвардии тревоги» К. Мурашовой, в дилогии «Живые и взрослые» С. Кузнецова, в стихах М. Рупасовой, в сказках Д. Сабитовой…

Все эти книги выделяются на фоне современной детской прозы, в массе своей хорошо разбирающейся в том, как ребенка развлечь и увлечь, но слабо справляющейся с задачей картирования мира, как детского, так и взрослого. Энциклопедии детской жизни — с типическими ситуациями, моделями поведения и алгоритмами поиска выхода в сложных случаях — у нас пока нет, а то, что осталось от советского прошлого: В. Драгунский для малышей, А. Гайдар для школьников и В. Крапивин для подростков, — апеллирует к соответствующей — советской — системе координат и ушедшим реалиям. Многочисленные популярные фэнтези этой задачи никак не решают, метафорические сказочные истории тоже скорее уводят ребенка в придуманную реальность, нежели помогают картировать настоящую… В общем, учитывая, что западная детская проза нащупала для себя именно этот «энциклопедический» вектор развития, вполне вероятно, что наша литература со временем тоже начнет туда двигаться; но что делать ребенку, стремящемуся «найти самого себя, свою нормальную жизнь в книге» [Сабитова] прямо сейчас?

Отчасти эту «энциклопедическую», путеводную роль делят между собой К. Мурашова и Д. Сабитова. Однако первую — как практикующего детского психолога — интересуют прежде всего подростковые реакции группирования и поведение подростка в условном «своем кругу», будь это маргинальная группа, от безысходности сколоченная девиантным беспризорником («Одно чудо на всю жизнь», 2010), или объединение новых тимуровцев под предводительством харизматичного компьютерного гения («Гвардия тревоги», 2008). Вторая же наиболее близко подходит к истории современной семьи, учитывая всю сложность ее ролевых трансформаций, сомнительность связи между поколениями, специфику «новых» сюжетов любви и потери, взросления и усыновления… Что касается последнего, то, по словам критиков, Дина Сабитова «фактически в одиночку разрабатывает темы сиротства, приемных детей и детских домов» [Скаф: 152]. Действительно, несмотря на все увеличивающееся внимание общества к этой теме и спрос на нее у читателей (а также на то, что в течение столетий героями самых востребованных детских книг становились именно приемные дети), из подобных «новинок» постсоветской литературы можно назвать разве что «Легкие горы» (2012) Т. Михеевой да все те же подростковые повести К. Мурашовой, самая жесткая из которых, «Полоса отчуждения», и вовсе была опубликована в 1991 году. В этой ситуации проза Сабитовой (при том, что на ее счету не так много написанных книг) не просто заполняет тематическую лакуну, но предлагает определенный смысловой ракурс — ведь, как сама она говорит в интервью, «я всегда стараюсь вывести сюжет в светлое русло, каким бы трагичным он изначально ни был: мне кажется, для ребенка важно ощущение стабильности мира, ему нужно знать, что все заканчивается хорошо» [Сабитова].

Сабитовские сказки и повести рассчитаны на самые разные уровни понимания семейной системы — от малышового («Сказки про Марту», 2011) до рефлектирующего подросткового («Три твоих имени», 2012). В случае Марты, рыжего озорного котенка, замечательно изображенного на рисунках Д. Герасимовой, все не только заканчивается, но и начинается хорошо:

Марта и ее мама сидят на теплом песке на берегу реки.

— Марта, не лезь одна в воду, — говорит мама. — Сейчас я еще почитаю немного, а потом мы с тобой поплаваем.

Марта согласна подождать. Тем более что и на берегу есть чем заняться.

Можно закапывать свои лапы в песок. А потом шевелить лапами, и песок будет рассыпаться.

Можно кувыркаться. Песок мягкий, не то что пол.

Можно пересыпать песок из лапы в лапу. И устраивать бурю в пустыне…

Не сразу, но разговор Марты с мамой заходит о том, как она появилась, и выясняется, что до безоблачного начала было еще кое-что:

— …И мы пошли в дом котенка. Искать тебя <…> Это был специальный дом, где живут котята, которых пока еще не нашли их родители.

Марта очень взволнована.

— У кого же они родились, эти котята?

— У разных кошек.

— А потом эти котята все потерялись? И я потерялась, да?

— Ты нашлась, Марта.

Да, именно так. «Сказки про Марту» — это история не про потерянного, а про найденного котенка, про то, как все котята в конце концов обретают свое место в мире, на теплом песке рядом с мамой. Основная функция «Сказок…» — терапевтическая, не случайно они снабжены послесловием психолога, да и написаны в соответствии с популярным западным форматом психологической литературы, предлагающей читателю-ребенку некую ролевую модель, с которой можно было бы соотнести свою собственную историю. Пожалуй, если искать в литературе предшественников Сабитовой, то они обнаружатся не в отечественной, а в зарубежной традиции, и скорее всего — в детской прозе того направления, к которому примыкает культовая английская писательница Жаклин Уилсон.

На русском языке ее книги появились в начале 2000-х в серии «Мировой бестселлер для девочек», организованной издательством «Эксмо». Первая же повесть — «Разрисованная мама», признанная в Англии лучшей детской книгой 2000 года, — развернула подлинно шокирующий для русской аудитории визуальный и тематический ряд: приемные дети, трудные — и часто брошенные на произвол судьбы родителями — подростки, семейное насилие, мамы в мини-юбках и на высоченных каблуках, да еще и страдающие маниакально-депрессивным психозом… Впрочем, самое здесь непривычное для отечественного читателя — не предмет описания, а собственно «месседж» Уилсон, предпочитающей четкому дидактическому разделению на «черное»/»белое» пестрое многообразие оттенков. Поэтому и девочка-сирота, промышляющая квартирным грабежом, становится у нее социальным работником, специалистом по трудным подросткам («Девочка-находка», 2001); мисс Бриллиант, родившая пятерых дочерей от разных отцов, оказывается замечательной матерью («Бриллиантовые девочки», 2004); а муж — рок-звезда и жена — топ-модель, безжалостно встраивающие собственных детей в глянцевую картинку образцовой звездной семьи, несмотря на все публичные истерики и скандалы «для прессы» искренне любят друг друга и вырастили прекрасную дочь («Звездочка моя», 2007). Отсутствие эмоциональных ярлыков и создание определенного «объема взаимоотношений» («взрослые» сюжеты, увиденные глазами детей, придают уилсоновским книгам дополнительное смысловое измерение) притягивают к Уилсон читателей — невзирая на то, что реалии ее текстов кажутся нам непривычными, режущими русский глаз. Многое у Сабитовой — ближе, роднее, понятнее; но стремление рассказать о «неправильных» с точки зрения общества, нетипичных, неожиданных семьях в любом случае выглядит новым в пространстве отечественного детского чтения и недвусмысленно отсылает к романам Уилсон.

Их имена, как правило, объединяют в тематических подборках — таких как «Сироты в детской литературе» [Лукьянова] или «Тема усыновления в детской литературе» [Бухина].