Национальная самобытность и мировой контекст

Несколько лет назад случилось мне побывать на традиционной международной встрече писателей в Белграде. Встреча была посвящена, казалось бы, привычной проблеме коммуникации, взаимосвязи национальных культур в современном мире. Но сколько страстей она вызвала! И докладчик белградец С. Лукич, и ораторы (представители разных стран Европы, Азии и Америки) дружно заговорили о наболевших, совершенно конкретных проблемах и трудностях вхождения национальной – особенно малой – литературы в мировой обиход и контекст. Всеобщее внимание сразу же было обращено на то, что перевод произведений малых литератур на так называемые великие (французский и английский) языки осуществляется крайне редко и бессистемно; страстно и много рассуждали о гегемонии европейской культуры с ее внутренними критериями разумности и согласованности, логоса и гармонии; высказывались сомнения насчет априорной, а еще хуже – ориентационной «мировой литературы всех времен», которая нередко состоит из своеобразной «воображаемой библиотеки», насчитывающей всего двести-триста книг, преимущественно шедевров западноевропейской литературы…

Слушая подобные невеселые вещи, я невольно подумал: как причудливо развитие литературы! Вот уже полтораста лет прошло с тех пор, как Гёте выдвинул в 1827 году свое знаменитое определение мировой литературы (Weltliteratur) как единой всемирной литературы, в которой объединятся когда-нибудь и словно в дружном хоре сольются голоса всех национальных литератур… А ведь идеал великого поэта, пожалуй, стал еще более далеким, – все в один голос указывают на множество препятствий на пути к нему, называя действительно сложные проблемы политического, общественного, культурного, наконец, экономического характера…

Нам, советским писателям, совершенно понятно было обоснованное недовольство зарубежных коллег существующими доселе европоцентристскими традициями, теорией и практикой глобального влияния нескольких европейских культур и литератур! на все остальные литературы мира. И в то же время многие их выводы казались далеко не универсальными. Уже тогда, в ходе белградских прений, С. Вику лов и А. Турков на конкретных примерах переводческой практики в Советском Союзе внесли существенные коррективы в утверждения о разделении национальных литератур на «центральные» и «периферийные», об их якобы только «юбилейном» переводе на языки широкого употребления, о значительно большем количестве переводов на малые языки, чем на великие, о широких связях между литературами, создаваемыми на малых языках, и т. д.

В самом деле, у себя дома мы иногда забываем, что система внешних и внутренних связей советской многонациональной литературы – исключительное явление в современной мировой культуре. Исключительное и уникальное, ибо сама эта система зиждется не на основах культурной конкуренции, доброхотства меценатов, бизнеса и книжного рынка, а на принципах взаимного уважения и дружбы между народами.

И самое главное: принципы эти не волюнтаристски утверждены – они следствие реального исторического развития советских народов, многонациональной советской культуры. Именно поэтому мы имеем возможность (в частности, и в данной статье) абстрактные умозаключения, декларативные рассуждения о взаимовлиянии современных литератур разных народов заменить анализом историко-литературного процесса, наглядно представляющего созревание и расцвет одной из литератур, в данном случае – литовской, именно в ее теснейшем контакте с литературой всесоюзной и мировой.

ЯЗЫКОВЫЕ БАРЬЕРЫ

Путь национальной литературы в более широкий мир всегда сложен и противоречив, и не следует его упрощать.

Прежде всего вряд ли стоит всю эту сложность, как нередко случается, сводить лишь к языковому барьеру. Конечно, когда обращаешься к историческому опыту прошлого, видишь, что, пожалуй, ни один автор, писавший на литовском языке, никогда – ни в старину, ни в новое время – не мог столь легко и просто выйти на международную арену, как это делали, скажем, поэты XVI-XVII веков, писавшие на литовские темы по-латыни. Они без всяких обиняков, прямо и естественно обращались ко всей просвещенной Европе, и голоса их находили отклик, даже широчайшее признание, если вспомним, например, поэта М. Сарбевиюса, сборник которого «Лирика» (1625), насыщенный литовскими мотивами, выдержал около 60-ти изданий (из них только 20 в Вильнюсе), прославился по всей Европе и даже был иллюстрирован самим Рубенсом.

По сравнению с межнациональным универсализмом произведений на латыни для поэтов более поздних времен – времен становления и развития литературы на родном языке – проблема обрела, можно сказать, противоположное значение: путь к инонациональному читателю как бы сознательно пресекался. Символическим для многих десятилетий и даже столетий развития литовской литературы можно считать обращение создателя первой книги на литовском языке (1547) М. Мажвидаса к своим соотечественникам: «Братья, сестры, берите меня и читайте и, читая, вникайте…»

Это обращение к литовским крестьянам на их родном языке столь же показательно, как и решение великого литовского поэта XVIII века К. Донелайтиса написать поэму на литовском языке, хотя к тому времени, когда творил поэт, в деревне Тольминкемис (Восточная Пруссия), где он жил, литовцы вследствие германизации уже составляли лишь треть всех жителей. Не удивительно, что при жизни Донелайтис так и не опубликовал ни одного своего произведения, – язык малочисленного народа словно замкнул творчество поэта в небольшом кругу национальной письменности. И потребовалось более двухсот лет, чтобы уникальная поэма XVIII века «Времена года» (1765 – 1775) была официально включена в проект «Библиотеки европейских шедевров», который был составлен Международной ассоциацией литературных критиков на ее заседаниях в Париже и Софии в 1977 году.

Кто повинен в столь запоздалом признании – история или сам поэт, избравший для своего творчества язык малочисленной нации? Ведь по-своему был прав русский филолог А. Александров, когда он в своей диссертации о стиле «Времен года», выполненной в Дерптском университете (1886), утверждал, что «если бы Донелайтис написал свое произведение на одном из распространенных культурных языков, он был бы признан одним из первых в ряду великих писателей» ¹.

Мы вовсе не случайно остановились на судьбе выдающейся поэмы Донелайтиса – в ее перипетиях скрыты не только печальные уроки прошлого. Ведь «Времена года», как ни одно произведение литовских писателей, сразу же после первой публикации перевода на немецкий язык (1818) стало привлекать внимание читателей разных стран и постепенно обретало широкое международное признание.

Для нас литературная история поэмы интересна и с другой, может быть, несколько неожиданной стороны, а именно: она наглядно выявляет исторически давно и прочно сформировавшуюся концепцию якобы «перспективных и распространенных языков». Говорю «якобы», так как сегодня все очевиднее становится ее несостоятельность. Более того: без сравнения с нею, пожалуй, трудно до конца понять и осознать всю новизну исторической и литературной ситуации, в которой работают литовские советские писатели начиная с 1940 года – с года вступления Литвы в состав СССР. Не учитывая качественной новизны развития советских литератур, пожалуй, трудно представить себе и верные перспективы созревания и самой судьбы национальной литературы в современном мире, ибо нам вновь и вновь пришлось бы обращаться все к той же, но сегодня уже несостоятельной, концепции «распространенных языков».

Чтобы не быть голословным, обращусь к свидетельству Юстинаса Марцинкявичюса о его встрече с Ж. -П. Сартром в Париже, когда в их беседе особенно наглядно выявились две концепции, два взгляда на современные пути развития национальной литературы. Прибывший в Париж по приглашению синдиката писателей Франции Ю. Марцинкявичюс, по его признанию в недавно опубликованном на литовском языке «Дневнике без дат», «носился тогда с идеей создания при ЮНЕСКО издательства, которое выпускало бы лучшие произведения так называемых малых литератур на английском, французском и на других языках, печатало бы альбомы народного и профессионального искусства малых народов, популяризировало бы их музыку и т. п.». По тогдашнему убеждению поэта, его «наивный, ни с кем не согласованный замысел» мог бы заинтересовать, получить поддержку интеллектуального Парижа, в том числе – столь авторитетного Ж. -П. Сартра, и тогда уж, конечно, замысел этот обязательно «встретит одобрение всех малых народов Европы и мира, которые испытывают такие большие трудности с показом своих культурных достижений более широкой аудитории».

Нетрудно себе представить, насколько интересно и важно было мнение французского мыслителя и писателя литовскому поэту, выступавшему от имени литературы, которая с 1940 года была известна во Франции переводами лишь десяти книг литовских писателей. И вот когда во время их встречи за обедом наконец представилась возможность задать пробный вопрос: «Как вы относитесь к судьбе культур малых народов и какова, по-вашему, миссия великих народов по отношению к ним?» – Ж. -П. Сартр… «принялся рассказывать о том, что в последнее время занят Джойсом, что собирает материалы и надеется написать его биографию, что заслуги этого писателя перед европейским романом велики, что он довольно близко знал его и т. д.». Можно понять удивление литовского поэта: «Честно говоря, я растерялся. Понял ли он мой вопрос или нет? Переводчица старательно переводила мне лекцию Сартра о Джойсе. Сделав вид, что я внимательно слежу за ходом его мысли, я одобрительно кивал головой и лихорадочно думал: что же сие должно означать? Может, мой вопрос показался ему неловким, может, он просто-напросто хочет обойти его или, как у нас говорят, «замять»» но почему? Может, это связано с чем-то, чего я не знаю?»

Но ситуация оказалась гораздо проще. «И вдруг – может, переводчица употребила какое-то слово-ключ – меня осенило: да ведь Сартр и отвечает на мой вопрос. Ведь ирландцы – небольшой народ, ведь история Ирландии в конце XIX и в первом десятилетии XX века очень похожа на историю Литвы. Джойс- ирландец, но писал на английском. О Дублине и дублинцах. А как много он дал европейской литературе – вот что…

Я понял, что Джойс здесь – наглядный пример, что Сартр и впрямь рассказывает мне историю, как культура маленького, богом забытого народа может стать дрожжами мировой культуры.., что он, Сартр, как бы косвенно советует мне: молодой человек, вот вам ответ и образец – пишите на английском, на французском или на русском…

Мог ли я не согласиться с ним, возразить ему, привести ему свои аргументы? Нет, ибо прямо он мне ничего не сказал. Он говорил о Джойсе. Об идее «Издательства народов», я, конечно же, и не заикнулся».

Концепция Ж. -П. Сартра, как видим, традиционна, основана на многовековом опыте культурной жизни и взаимодействия национальных литератур Западной Европы. Концепция – действительно рациональная, убедительная, веская, но…

В концепции этой, к сожалению, не учитывается та существенная поправка, которую внесла в характер культурных взаимоотношений разных народов не чья-либо логика, а сама история, конкретнее – более чем полувековой опыт дружбы и культурного сотрудничества братских народов СССР. Ю. Марцинкявичюс с гордостью мог заявить и заявил в «Дневнике без дат» о своем человеческом и писательском выборе: «Я выбираю литовский язык. Я уже давно его выбрал». Притом выбор поэта лишен каких-либо оттенков сентиментализма или фанатизма, – он основывается на совершенно реальных процессах литературной жизни Советского Союза. Я имею в виду, конечно же, не только творчество самого Ю. Марцинкявичюса, всегда писавшего на литовском языке и в то же время отлично известного во всей нашей стране, да и за ее рубежами. Все основные его произведения переведены и изданы на русском языке (всего – 19 книг общим- тиражом 1429600 экземпляров), они стали доступны самым широким кругам читателей нашей многонациональной страны.

Притом творчество Ю. Марцинкявичюса – не исключение, а скорее лишь частица плодотворного, невиданного по своим масштабам переводческого дела и выдвижения литовской литературы благодаря русскому языку на международную арену. Кто бы мог подумать, скажем, сорок лет назад, в год восстановления советской власти в Литве, что к концу XX века, в 1982 году издание литовской литературы на русском языке будет обозначаться воистину фантастическими цифрами. Фантастическими, если вспомним, что лишь в 1937 году советский читатель впервые познакомился с современной литовской литературой (это был роман Пятраса Цвирки «Земля-кормилица») и что вообще до 1940 года, в период буржуазной власти, только считанные произведения литовских писателей были переведены на соседний латышский, на польский, шведский языки.

Сегодня же очевиднейшие статистические данные заставляют нас просто удивляться: ведь за период 1940 – 1981 годов на русский язык было переведено и издано свыше 475 книг литовских писателей общим тиражом 35 656 тысяч экземпляров.

Для трёхмиллионного народа это воистину огромные цифры, но самое главное, что со временем переводы стали охватывать все большую часть литовской литературы. Если в первые послевоенные годы путь к многомиллионному всесоюзному читателю находили лишь самые известные наши поэты и прозаики, то к сегодняшнему дню всесоюзный читатель имеет возможность (к сожалению, с опозданием в три-пять лет) прочесть на русском языке все наиболее значительные произведения современной литовской литературы.

В Литве с 1940 по 1970 год было издано на литовском языке 53 романа, 42 из них были переведены и изданы на русском языке, притом непереведенными остались действительно лишь те произведения, которые в Литве были весьма сдержанно встречены читателями и литературной критикой, причислившей их к творческим неудачам, к среднему беллетристическому уровню.

Новая, если можно так выразиться, вторая жизнь произведений литовской литературы на русском языке удивительно интенсивна, однако, пожалуй, не менее радостно и важно, что русский язык становится для литовской книги прямым мостом к международному читателю, ибо переводы на русский язык очень часто служат иноязычным переводчикам для дальнейших переводов на самые разные языки. В огромной степени именно переводам на русский язык мы обязаны тем, что за те же 1940 – 1981 годы на языки братских народов Советского Союза были переведены 380 книг литовских писателей общим тиражом в 7500 тысяч экземпляров. Издания на русском языке чаще всего служат выходу литовской литературы и на более широкую мировую арену: вспомним, что за тот же период на зарубежных языках было издано около 290 книг литовских писателей общим тиражом в 3001 тысячу экземпляров, в том числе – 36 книг на болгарском языке, 38 – на польском, 36 – на чешском, 26 – на венгерском, 60 – на немецком, 15 – на румынском, 15 – на английском и т. д.

Переводческое дело, разумеется, как во всем мире, так и у нас, имеет свои сложности (прежде всего – неизбежное отставание переводных публикаций от оригиналов), однако вышеприведенные статистические данные уже сами по себе говорят о принципиально новом решении в СССР давней и якобы неразрешимой проблемы «малых» и «великих» языков, на которую, по западноевропейской традиции, намекал и Ж. -П. Сартр в упомянутой беседе. Что же, история создала новую традицию: в нашей стране извечный «языковой барьер» преодолевается практически, и главное – без ущерба для родного языка.

Не случайно, думается, Ю. Марцинкявичюс свое воспоминание о встрече с вождем французского экзистенциализма заканчивает уверенными и гордыми словами о выборе литовского языка: «Я уже давно его выбрал. Я не понимаю, как можно уйти от судьбы своего народа».

КОНТЕКСТ ИЛИ ВАКУУМ

В эпоху возникновения и триумфа «массовой культуры» язык – цифр и статистических данных отчасти, конечно, условен – количественные понятия отнюдь не всегда позволяют судить о качественных ценностях. Поэтому не удивительно и даже закономерно, что за первоначальными фазами выдвижения национальной литературы на международную арену (выбор языка для творчества и постановка переводческого дела) неизбежно встает проблема восприятия, интеграции и осознания этой литературы другими народами, в гораздо более широком и богатом мировом контексте.

Следует сразу же признать, что именно эта фаза «стыковки» разнонациональных литературных традиций, художественных интересов и национальных форм наиболее сложна и даже парадоксальна. Она в равной мере озадачивает и теоретиков литературы, и практиков, исследователей конкретных литературных явлений и процессов.

Еще в самом начале 60-х годов, когда только поднималась волна всесоюзного признания и высоких оценок литовской прозы, К. Корсакас прозорливо выдвигал вопрос: «Кто же и по каким критериям установит, который из писателей имеет всесоюзное значение, а который нет?»»Это не такой, – продолжал он, – простой и безобидный вопрос, как может показаться на первый взгляд… Действительно, разве только всесоюзное значение, – а нередко лишь всесоюзная популярность, – предопределяет вес писателя в развитии родной литературы?! На совещании (речь идет о совещании в ИМЛИ. – А. Б.), где обсуждались принципы построения «Истории советской многонациональной литературы», было приведено немало конкретных примеров, свидетельствующих о том, какую огромную роль сыграли некоторые советские писатели в отдельных национальных литературах, хотя их творчество пока еще не получило всесоюзного звучания» ².

Последующие годы убедительно подтвердили дальновидное предупреждение известного литовского критика и литературоведа. Особенно когда речь шла о восприятии произведений литовских писателей за рубежом, когда отдельная книга оказывается как бы в вакууме, изъятая из своего привычного национального контекста, который, как стало очевидно, весьма необходим при ее встрече с иноязычным читателем и даже критиком. Не удивительно, что при обзоре рецензий и отзывов на изданные за рубежом произведения литовских поэтов и прозаиков нередко возникает впечатление, что при восприятии нашей литературы «происходят самые невероятные переоценки ценностей. Произведение второстепенного (на наш взгляд) значений иногда начинает сверкать, словно звезда первой величины, как только оно попадает в новые социальные и культурные условия. А то, что мы считаем вершинами литовского художественного слова, там остается вовсе незамеченным (рассказы В. Креве, стихи В. Миколайтиса-Путинаса, драмы Б. Сруоги, роман «Вилюе Каралюс» Е. Симонайтите)» ³.

1. Цит. по: «История литовской литературы», Вильнюс, «Вага», 1977, с. 54.[↩]
2. »Пяргале», 1962, N 1, с. 138 (на литовском языке). [↩]
3. «Пяргале», 1977, N 9, с. 188 – 189.[↩]