Наставник и друг (Федин и Горький)

Федин и Горький: по страницам книги «Горький среди нас» и писем Константина Федина

Во все времена в литературе существовали «учителя» и «ученики»: как бы ни был оригинален и самостоятелен начинающий талант, он не может пройти мимо сделанного великими его предшественниками, тем более, если самый пафос их творчества оказывается ему внутренне близок.

О роли Горького в жизненной и творческой судьбе десятков советских литераторов хорошо известно сегодня с их собственных слов. Страницы воспоминаний об авторе «Матери», «На дне», «Жизни Клима Самгина», о его заботливом, отеческом отношении к молодой поросли советской литературы давно уже воспринимаются как особого рода мемуарная книга, свидетельствующая, что называется, из первых уст о зарождении и начальных шагах этой литературы, Но даже и в такой интереснейшей книге полтора десятилетия общения Федина с Горьким – одна из наиболее ярких и поучительных глав. Тем более, что «уроки» этого общения способны заставить задуматься и сегодня любого в полной мере осознающего свою ответственность перед читателями литератора.

Взаимоотношения Федина и Горького, как известно, мало чем напоминали ту «учебу», которая и до сих пор в представлении многих выглядит как трепетное выслушивание советов старшего по поводу того, как исправить те или иные грубые просчеты в композиции, в обрисовке характеров, а также языковые погрешности в произведениях младшего. Здесь уровень общения был иным.

В самом деле, в горьковских письмах к Федину также встречаются и оценка отдельных героев, и конкретные замечания по поводу «шатких словечек» и «неуклюжестей» (хотя бы в романе «Города и годы» и в повести «Анна Тимофевна», о чем писал Горький Федину в письме от 13 декабря 1924 года¹). Но, как правило, «уроки» подобного рода были не часты. Ибо уже в самом начале 20-х годов Горький увидел в посетившем его молодом литераторе, ставшем вскоре – после отъезда Горького в октябре 1921 года за границу – его постоянным корреспондентом, не столько начинающего писателя, сколько художника с собственным взглядом на мир, со своей темой и своей манерой письма. Отсюда и характер отношений двух писателей, и тон горьковских писем к Федину – неизбежно дружеский и доброжелательный, без тени «учительства».

«В Горьком, – напишет в 1940 году, в период работы над первой частью книги «Горький среди нас», Федин, – видят учителя первого советского поколения писателей. И это верно, он был его учителем. Но учительство Горького не сводилось к надзору за языковыми неправильностями, допускаемыми писателем, за стилистикой и прочей литературной грамотой… Прежде всего, он учил вдохновению. Он учил вере в дело литературы, он убеждал в его величии…

Как писатель, Горький не соблазнял никого подражать себе, я не помню, чтобы он поставил в пример свое искусство… Но его искусство было частью той биографии века, какою была его личность, а пример его личности на наших глазах становился могущественным образом современности, и каждый новый писатель обращал свое лицо к Горькому, чтобы видеть и учиться» (стр. 56 – 57).

Об этом же значительно короче, но столь же определенно напишет позже Федин в письме от 17 ноября 1967 года литературоведу и критику З. Левинсону:

«На вопрос Ваш о «традициях Горького в моем творчестве» отвечу кратко: у меня их не было. Связи с ним и его влияние коснулись мира морали, представлений общественного начала, и это бесконечно важнее традиций собственно литературных…» ²

Как известно, жизненная судьба Федина сложилась таким образом, что годы первой мировой войны, включая события октября 1917 года, ему пришлось провести вдали от Родины, в кайзеровской Германии, куда он приехал весной 1914 года с целью совершенствования в немецком языке и где оказался интернированным с началом военных действий.

Напечатав еще в 1913 – 1914 годах на страницах петербургского «Нового сатирикона» несколько пяти – десятистрочных «мелочей» (по терминологии самого автора), Федин и на чужбине не оставляет мечты о ремесле литератора; именно здесь он работает над впоследствии уничтоженным романом «Глушь», делает много набросков, легших позже, по возвращении в Россию, в основу ряда очерков и рассказов, собирает материал, могущий, как ему представляется, пригодиться в будущем.

Возвратившись в Москву в сентябре 1918 года, Федин без колебаний встает в ряды строителей нового общества: работа в канцелярии Наркомпроса в Москве и редактирование журнала «Отклики» в Сызрани, служба в качестве заведующего отделом печати в кавалерийской Башкирской дивизии и сотрудничество в газете 7-й армии «Боевая правда», работа ответственным секретарем, а затем членом редколлегии петроградского журнала «Книга и революция» – таковы лишь некоторые вехи пути, проделанного Фединым с конца 1918 по 1921 год. Именно в это время, в конце февраля 1920 года, и состоялось знакомство начинающего литератора с Горьким.

«У меня не было, – запишет Федин в дневнике, вспоминая об этих днях четырьмя десятилетиями позже, – никакого учителя в литературе, не только заурядного, но хотя бы плохого… Я не знал ни одного живого писателя в течение девяти лет тайного моего писательства. Я кружил на одном месте, как попавший в озеро крот. Пока вдруг в 1920-м чудом не явился мне самый удивительный учитель – М. Горький!..» ²

Страницы фединской книги «Горький среди нас», повествующие об этом знакомстве, и сегодня поражают трепетным ощущением восторга и легкого опьянения от самой первой беседы между известным всему читающему миру художником слова и едва приобщающимся к большой литературе журналистом и издателем:

«После знакомства с Горьким я не мог бы объяснить происходившее со мной. В душе я читал непрерывные монологи. Это было чувство освобождения. Мне казалось, я выбрался из узенькой, почти непроходимой теснины на простор. Что теперь пора отскабливать с себя болячки прошлого, очищаться. Что мною завоевано какое-то особое право на творчество, конечно – чистое, конечно – настоящее творчество. Что право это мне придется отстаивать, но что я, конечно, его отстою, потому что мой помощник – Горький. Да, я так его мысленно и называл: помощник и освободитель» (стр. 22).

Насколько точно слова эти отражают владевшие в то время Фединым чувства, подтверждает более раннее, относящееся непосредственно к тем дням свидетельство начинающего литератора, содержащееся в письме его к сестре, А. А. Солониной.

«Дорогая моя! – пишет Федин 2 марта 1920 года. – С тобою первой и единственной спешу я поделиться счастьем, наконец-то улыбнувшимся мне. Десять лет мечтаний, любовной работы, то подымавшей меня на гребень надежд, то бросавшей в пропасть сомнений, десять лет привязанности и боготворения искусства писать не прошли бесплодно. Я не ошибся в себе как в писателе, не заблуждался, неизменно веря, что мое призвание – перо…

С месяц тому назад через одну знакомую³ мне удалось передать письмо, рукопись рассказа, написанного здесь – в Петербурге, и оттиски двух вещей (премированного рассказа и одной статьи) Максиму Горькому. Через две недели после этого я получил приглашение от Горького прийти к нему. Однако это свидание, вследствие отъезда Горького в Москву, не состоялось.

И только 25 февраля (представь, это был день моего рождения!) я встретился и познакомился с Алексеем Максимычем. Родная моя!.. То, что я пережил, превзошло все мои ожидания. М. Горький принял меня как друга, более того – как писателя. То, что я услышал от него о моих работах, захлестнуло меня неожиданностью. Это была критика, с какой подходит мастер к… мастеру, разбор, который, при всей своей нещадности, говорит почти исключительно за и ничего против… Чтобы не порвать со мною связи, Алексей Максимович дал мне определенное задание (драматический этюд из истории культуры), оставив за мной право свободного выбора темы и разработки ее. И просил бывать у него… запросто, заходить поговорить, побеседовать…» ⁴

Как видно из текста письма Федина к Солониной (а также из его первого письма к Горькому от 28 января того же года⁵), приняв решение обратиться к великому пролетарскому писателю с просьбой о встрече, начинающий литератор послал ему наряду с письмом два рассказа и статью. К одному из рассказов – «Прискорбие» – Горький отнесся весьма критически, как, впрочем, год с небольшим спустя и к другому фединскому рассказу – «Молчальник», – и этого было достаточно, чтобы оба рассказа остались неизвестны читателю. Что же касается получившего к тому времени вторую премию на литературном конкурсе газеты «Агит-Роста» рассказа «Дядя Кисель», то он не просто обрадовал Горького; отличавшая основоположника советской литературы убежденность, что в дружеской поддержке, особенно на первых порах, нуждаются даже самые талантливые литераторы, заставила Горького немедленно, при первом же очном знакомстве обратиться к собеседнику с предложением:

«У нас в издательстве «Всемирная литература» образована секция исторических картин…

Возьмите любого героя истории, которого Вы очень любите или же – очень ненавидите, и напишите, хотя бы одноактное, драматическое произведение…» (стр. 18 – 19).

Надо ли говорить, как ободрили и воодушевили начинающего писателя эти слова? Именно они и стали тем первоначальным толчком, что побудил Федина приняться за первое свое известное сегодня крупное произведение, каким по праву считается пьеса «Бакунин в Дрездене» (1920 – 1921), тогда же получившая высокую оценку Алексея Максимовича.

В эти же дни в жизни начинающего литератора происходит, и опять-таки не без участия Горького, еще одно событие, которое также следует считать, как это, кстати, и делал всегда сам Федин, сыгравшим заметную роль в его как писательской, так и жизненной судьбе.

Зимой 1921 года Горький посоветовал Федину познакомиться поближе с молодыми литераторами при Доме искусств: «Вы непременно должны объединиться с молодежью Дома искусств, войти в ее кружок. Это будет чрезвычайно важно для вас. Не откладывайте. Всеволод Иванов дал мне слово, что там будет. И Вы дайте… Ну, вот и отлично!.. Потом мне расскажете, как Вам понравился этот молодой народ, по-моему – весьма одаренный. Весьма…» (стр. 75). Кружком, в который по рекомендации Горького вступил Федин, была группа «Серапионовы братья».

Первое, организационное собрание группы состоялось, как известно, 1 февраля 1921 года в Доме искусств, в бывшем купеческом особняке Елисеева на углу Мойки и Невского проспекта, в комнате проживавшего там М. Слонимского. «Были тогда, – вспоминал в августе следующего года Слонимский, – Зощенко, Лунц, Никитин, Груздев, Виктор Шкловский, Каверин, я и поэты – Вл. Познер и Е. Полонская» ⁶. Федин, подобно Всеволоду Иванову и пришедшему в ряды серапионов еще позже Николаю Тихонову, не присутствовал на организационном собрании кружка, ибо пришел к серапионам лишь после обещания, данного Горькому. В книге «Горький среди нас» писатель расскажет, что его появление в рядах серапионов ознаменовалось ссорой. Потому что литература для него была в высшей степени делом серьезным, а здесь, в небольшой комнате Слонимского, царила атмосфера молодого задора и веселой шутки. «Я понимал, что это – манера. Что здесь любят Пушкина и чтут Толстого не меньше, чем я. Но манера эта казалась мне странной» (стр. 76), – напишет позже Федин.

Уже на третьем собрании Федин попытался высказать свое недоумение по этому поводу. Но его не поддержали, а брошенную им перчатку поднял один из самых молодых серапионов – Лев Лунц. О том, как протекал этот спор, хорошо известно также со слов Федина. Если Лунц утверждал, что в русской прозе отсутствует сюжет и что спасти ее должна литературная традиция Запада, то для Федина гораздо более важным было, какова основная тенденция того или иного произведения («…Сначала нами должно быть во всей глубине понято, что мы хотим сказать, тогда мы найдем, как надо сказать…», – формулировал писатель свое кредо тех далеких 20-х годов два десятилетия спустя). Иначе говоря, прежде чем приступить на практике к созданию новой литературы, необходимо было с полной ясностью представлять себе, о чем и как должна говорить литература, ориентирующаяся, в отличие от прежней, на самые широкие массы пробудившихся к новой жизни трудящихся.

Воспоминания автора «Горького среди нас» подтверждаются свидетельством другого серапиона, также бывшего свидетелем этого спора и разделявшего в те годы скорее взгляды Лунца.

«Со всею страстью, – вспоминал позже В. Каверин, – в которой трудно было отличить убеждение от литературного вкуса и которая тем не менее двигала в бой целые полки неопровержимых (как мне тогда казалось) доводов, Лунц нападал на Федина, слушавшего его терпеливо, не перебивая.

Знаменитый тезис, над которым в то время подсмеивались формалисты, – сначала что, то есть сначала содержание, а потом как, то есть форма, – лежал в основе концепции Федина, и он умело превращал его из оружия обороны в оружие нападения. Вероятно, он был прав.

1. См.: Конст. Федин, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, М., 1973, с. 338. В дальнейшем все ссылки на страницы цитируемой по этому изданию книги Федина «Горький среди нас» – непосредственно в тексте статьи.[↩]
2. Личный архив К. А. Федина.[↩][↩]
3. Через Дору Сергеевну Александер, сотрудницу Издательства З. И. Гржебина, ставшую вскоре женой Федина.[↩]
4. Цит. по: Г. Рассохин, «Этап творчества и восхождения» (1919 – 1924 гг.). – «Волга», 1972, N 2, с. 170 – 171.[↩]
5. См.: Кон ст. Федин, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 10, с. 319 – 320.[↩]
6. «Литературные записки», 1922, N 3, с. 25.[↩]