Наша анкета. Незабываемые десятилетия. Перевод Л. Черной

У литературы ГДР – боевые традиции и выдающиеся предшественники. История немецкой социалистической литературы XX века украшена такими именами, как Иоганнес Р. Бехер и Бертольт Брехт, Фридрих Вольф и Вилли Бредель. В их творчестве, какие произведениях других писателей, заложивших фундамент литературы ГДР, родились многие характерные для искусства этой социалистической страны черты. Читая книги современных писателей ГДР, мы видим в них тот же напряженный интерес к политической и духовной жизни общества, то же тяготение к остро злободневной социальной и нравственной проблематике, те же интенсивные поиски новых изобразительных средств, расширяющих творческий диапазон художника социалистического реализма.

Литература наших немецких друзей стремится глубоко и достоверно отобразить радикальные преобразования, происходящие на земле первого немецкого государства рабочих и крестьян. Составляя вопросы анкеты для писателей ГДР, мы считали своей задачей, не связывая участников анкеты какой-то единообразной формой материала, дать писателям братской социалистической страны возможность широко высказаться о том, что более всего волнует их сегодня.

Литераторам ГДР редакцией были предложены три вопроса:

1. Каковы, на Ваш взгляд, важнейшие изменения, произошедшие в действительности ГДР за двадцать лет социалистического строительства, и как они отразились в духовном облике современника?

2. Какие изменения в арсенале изобразительных средств и жанровой структуре происходят в Вашей литературе и какие из них представляются Вам наиболее перспективными?

3. Над чем Вы сейчас работаете, каковы Ваши творческие планы?

Среди ответивших на анкету читатель найдет поэтов, прозаиков, драматургов, тяготеющих к разным художественным манерам, литераторов разных поколений. Идет живое, заинтересованное обсуждение актуальных проблем, которые стоят сегодня в ГДР и перед обществом и перед литературой. При этом, естественно, высказываются мнения, отнюдь не во всем совпадающие. Но наши друзья единодушны в главном – в стремлении еще теснее связать литературу с жизнью социалистического общества, еще активнее бороться в искусстве за коммунистическую идейность и высокую художественность. И их встреча за этим своеобразным «круглым столом» выливается во взволнованный разговор о задачах социалистического художника в современную эпоху, о путях, открывающихся сегодня перед передовой литературой мира.

Итак, слово писателям ГДР.

Фолькер БРАУН

1.Важнейшие изменения, которые произошли в действительности ГДР за двадцать лет социалистического строительства, – это материальные изменения. Они воистину меняют жизнь, это «непреходящие», коренные преобразования: переход важнейших отраслей промышленности во всенародное достояние, управление ими с помощью государственного планирования и постепенный процесс внедрения науки в производство путем автоматизации; в деревне; коллективизация огромной массы крестьянских хозяйств (а с недавнего времени и кооперация коллективных хозяйств) при относительно передовой сельскохозяйственной технике.

Эти организационные мероприятия определили великие социальные перемены, сделали социалистической жизнь миллионов людей, которые стали не только хозяевами производства, но и меняют само это старое производство: механизм его становится более человечным, более творческим. Именно это и есть самое главное. Здесь мы имеем дело с важнейшим процессом, последствия которого необозримы.

Поразительные изменения в сознании людей наглядней всего проявились в позиции наших крестьян, которые за баснословно короткий срок не только свыклись со своим коллективным хозяйством, но и в такой степени сроднились с новыми формами хозяйства, что это может показаться просто-таки чудом, учитывая их «закоренелые частнособственнические инстинкты». Это поистине эпохальное явление, о котором будут вспоминать века.

Промышленным рабочим (предвосхитившим этот процесс) не требовался столь мощный толчок для «политизации», и перемены в их мышлении не так разительны с первого взгляда. Но в общем и целом у всего населения появилось новое общественное сознание, которое лишено всякого сословного привкуса, – для пруссаков это многое значит: национализм и шовинизм кажутся теперь здесь чем-то чужеродным. Правда, не следует закрывать глаза и на то, что у нас еще не изжиты некоторые отрицательные явления.

Один из важных процессов, происходящих в стране, – это «процесс овладения знаниями»; особенно сильно он затронул рабочих (повышение квалификации для освоения новой технологии), но и крестьяне не остались в стороне (зимние курсы и т. д.). Массовая политическая инициатива двигает вперед нашу экономику, но до сих пор в основном ограничивается ею. В этом как раз и состоят огромные резервы нашей революции.

В заключение можно сказать – за двадцать лет мы стали необычайно разумным, солидарным, склонным ко всему новому, передовым народом.

2.Литература, хоть и медленно, становится все более массовой и оперативной и все более отвечающей своей сути, то есть становится более художественной (несмотря на противоборствующие тенденции). И это касается не только исконно оперативных жанров (репортажей, телевизионных передач, новой формы «действенных» программ в театре, газетных эпиграмм, песен). Оперативность, впрочем, нередко утрачивается из-за сложной процедуры обсуждения и печатания новых книг.

А теперь об изменениях в изобразительных средствах… Эти изменения после завоеваний наших социалистических классиков и классиков вообще кажутся не очень значительными. Пора нам вплотную заняться этим вопросом. Ведь он есть вопрос нашего существования в новых условиях, когда противоречия становятся все менее антагонистическими, и наше творчество должно служить совершенно новым целям. Мы выступаем сейчас не против существующего социального строя, а за него, за его имманентное развитие. И изобразительные средства наши должны воздействовать на людей по-иному; их использование – труднейшая, жизненно важная проблема для искусства ГДР.

В различных жанрах проблема эта должна, разумеется, ставиться по-разному: наиболее остра она для драматургии и поэзии, поскольку в этих жанрах общественные противоречия отражаются наименее «опосредствованно».

Драматургия в литературе ГДР занимает, пожалуй, центральное место. В немецком театре наблюдается новое явление – наплыв комедий, в большинстве своем, впрочем, довольно-таки легковесных. Гораздо важнее, что у нас уже создано несколько (больших, частью еще не сыгранных) комедий и пьес, в которых человек выступает как преобразователь общества; эти пьесы, хоть и совершенно разные по стилю, сознательно сделаны методом «большой» драматургии, иными словами, противоречия и конфликты показаны в них крупным планом. Такие произведения нам необходимы вне зависимости от того, каковы их перспективы на ближайшее будущее.

Поэзия и в наши дни – самый противоречивый жанр литературы; лиричность уживается в ней с гражданским накалом, пафос с глубоко интимными мотивами. Слава немецкого поэтического творчества зиждилась, как правило, не на блестящем, но поверхностном версификаторстве, не на изощренных рифмах и размерах (слишком уж это изысканные средства для массового применения). Так оно, вероятно, останется и впредь. Поэзия в Германии всегда была искусством содержания, искусством одержимых и политически ангажированных. Специфика поэзии, ее «тайна» заключалась в том, что диалектика событий становилась структурой самого стихотворения. И по-видимому, материалистическое мышление наилучшим образом разовьет именно эту традицию; поэт научится лучше видеть новые явления в событиях и в общественных отношениях. Научное философское мышление сделает поэзию более многообразной.

3.Сейчас я пишу пьесу о двух последних годах жизни В. И. Ленина. Кроме того, во время театрального сезона работаю над инсценировкой моей книги «Кипперы» (в Лейпциге) и книги «Встречные и поперечные» (в Берлине).

Гюнтер де БРОЙН

Уже давно в часы досуга я мечтаю о том, чтобы писать исторические романы, но всякий раз снова обращаюсь к современности, к тому, что волнует людей, окружающих меня. Например, к проблемам брака.

Однажды, когда я упомянул в разговоре, что хочу написать роман о счастливом браке, один из моих собеседников с удивлением сказал: «Но ведь утопические романы – вовсе не ваша стихия!» После чего какой-то пессимист обозвал его оптимистом: он, мол, считает, что у брака все же есть будущее…

А есть ли оно у брака? Можно ли считать, что горести, которые брак приносит многим людям, признак его неминуемого уничтожения или того, что он перейдет в какую-то иную форму? И чем вызываются, как правило, семейные неурядицы – психологическими или общественными причинами? Можно ли ликвидировать эти причины?

Роман о счастливом браке, задуманный мною, превратился тем временем (он еще не закончен) в роман о браке, которому грозит крушение. Как видите, жизнь внесла коррективы в мои замыслы…

Большинство браков в наши дни уже перестало быть той неприступной крепостью, в которой женщина была в одном лице – и госпожой и пленницей, крепостью, из которой мужчина каждое утро совершал вылазку во вражеский стан, чтобы вечером вновь искать в ней убежище от жизненных невзгод и неустройств. Счастливый брак в наше время – это союз двух активных членов общества, которые ежедневно приносят и себе в дом все радости и бури общественного бытия, которые, так сказать, живут под общественным небом и которые (несмотря на детей, общий быт и взаимную любовь) иногда сильнее связаны с внешним миром (прежде всего со своей работой), нежели друг с другом. Таким образом, основы совместного счастья двух равноправных людей могут стать одновременно и причиной крушения их счастья – общественный конфликт может послужить причиной личного.

В моем новом романе я хочу описать будни счастливой пары, описать так, чтобы читатель понял: нити, связывающие двух любящих, способны очень быстро порваться, если не соблюдать необходимую осторожность.

Я намерен показать, что личная тема затрагивает интересы общества, что эта, казалось бы, узкая проблема может иметь широкие последствия. На сугубо интимном материале я ставлю ряд важных вопросов, над которыми людям необходимо задуматься. Надеюсь, моя книга прозвучит актуально.

Ну, а потом я уж обязательно примусь за толстый исторический роман…

Инге фон ВАНГЕНГАЙМ

Если ответить кратко, то важнейшее изменение, которое произошло в ГДР, можно исчерпать формулой: построение социализма и создание высокоразвитой общественной системы. Но литературный журнал дает слово писателю. Стало быть, он спрашивает о переменах, произошедших в чувствах, в образе мыслей, в морали граждан ГДР, спрашивает о том постоянном влиянии, какое эти перемены оказали на людей, возвысив их помыслы, вселив в них непрестанное стремление к знаниям, сделав их суждения более зрелыми, а понимание истории более научным, привив им классовый подход к правовым вопросам. Таким образом, речь здесь должна пойти не только об изменениях в базисе, но и в надстройке.

Литература в нашем молодом обществе, безусловно, отразила эти перемены, более того, она активно им способствовала, другими словами, если выразиться высоким слогом, с честью выполнила то самое главное требование, какое вообще можно предъявить литературе: быть в своих лучших образцах «на уровне эпохи».

Однако я хочу позволить себе перейти от общих соображений к более конкретному разговору и показать советскому читателю все трудности этого процесса перестройки, не забывая, впрочем, что жертвы и испытания советского народа были куда больше и труднее – ведь именно он первый в мире совершил великий шаг в неизведанную историческую новь!

И все же надо отметить, обозревая тот путь, который мы прошли за двадцать лет; что наша исходная позиция в 1945 году была чрезвычайно неблагоприятной, пожалуй, самой неблагоприятной из всех, какие только можно себе представить. Посудите сами, читатель, – не мы освободили себя. Советским людям пришлось это сделать за нас.

Большинство немцев в 1945 году отнеслось к своему освобождению, как к «поражению». Очень неохотно пробуждались они после гитлеровского безумия.

Практически революция была совершена в «зале», иными словами, самые великие и победоносные преобразования на немецкой земле были вначале восприняты массами как некие «административные меры». Чтобы народ по-настоящему воспринял происшедшее, духовно и морально сроднился с великой революцией, авангарду пришлось в дальнейшем проделать огромную воспитательную работу.

Сам авангард – маленькая кучка людей, пережившая фашизм, – хоть и не был обезглавлен, хоть и не лишился мужества, но понес громадные потери. И что еще хуже – он был «незнаком» широким массам, которые вообще ничего не знали, не знали, к примеру, что «Лорелею» написал Генрих Гейне. В те годы причитания о «сожженной плюшевой кушетке» совершенно заглушали трезвые голоса. Никому и не приходило в голову, что сокрушаться надо не о кушетках, а об уничтожении разума в гитлеровской Германии. Но самым худшим было то обстоятельство, что гигантское дело перевоспитания отравленного фашизмом народа, революционно-демократическое обновление страны, равно как и самоутверждение базиса – укрепление рабоче-крестьянской власти и социалистическое строительство на всех фронтах, – целых шестнадцать лет происходило, так сказать, при открытом фланге перед Западом.

Шутка ли, шестнадцать лет, день за днем, мы работали на виду у переливающейся всеми цветами радуги витрины западного мира, мира вчерашнего дня, который с помощью американских инъекций снова «ожил» и в котором быстрым темпом начал укрепляться западногерманский монополистический капитал. Наша социалистическая литература родилась буквально в «окопе» и до сегодняшнего дня стоит на переднем крае идеологического фронта, охватывающего весь мир.

Несмотря на все эти максимально трудные условия и благодаря братской помощи советского народа, нам удалось сделать немало.

Удалось обеспечить прочный союз интеллигенции с народом и средними слоями, удалось сделать социалистическим сельское хозяйство, действуя только методами убеждения, удалось провести культурную революцию в области образования, удалось обучить новое поколение, создать социалистические кадры во всех областях жизни, удалось, наконец, впервые в немецкой истории, сделать народ наследником национального культурного достояния. Мы именовали себя «народом поэтов и мыслителей», но только теперь путь к культуре открыт перед нами по-настоящему. Задним числом мы еще раз сожгли, так сказать, духовную «плюшевую кушетку» – отбросили литературу для мещан, низкопробное чтиво, дешевые поделки в искусстве.

Их место занято у нас теперь великой классической литературой – нашим культурным наследством – и литературой социалистического реализма, воспринявшего все лучшие традиции классики и рожденного, как известно, не в 1945 году, а гораздо раньше – в 1918.

Вот какие перемены произошли у нас в стране.

Новая, социалистическая литература, возникшая в ГДР, – это литература воистину самобытная: мы ее нигде «не списывали», ни у кого «не брали взаймы», «не крали». Ее зарождение – закономерное следствие не только определенного исторического процесса, но и определенной, вполне закономерной эстетической альтернативы. Наша литература противостоит антиреализму безмозглой буржуазной культуры декаданса, она является литературой окончательного расчета с фашизмом, литературой, отражающей все сферы жизни наших людей, созидающих социализм. Литература эта могла зародиться и развиваться потому, что наша действительность создает нового человека, который поддерживает искусство и претворяет в жизнь его идеалы. Такова твердая почва, на которой мы стоим.

Однако в настоящее время перед нами встал совершенно новый круг проблем. Мы должны освоить вторую ступень социализма.

Это значит – если перевести наше утверждение на язык русской литературы – ликвидировать «классический» конфликт «Вальган – Бахирев».

Тот факт, что мы вступили в научно-техническую революцию как передовое, развитое социалистическое государство, просто-таки вынуждает нас по-новому увидеть и отобразить «драматическое верно» нашего движения по пути прогресса, на который мы вышли первыми в истории Германии.

А это в свою очередь означает, что мы должны задать себе следующий вопрос: как будет обстоять дело с нами и с нашими творческими планами, если все граждане начнут вести себя в определенных ситуациях безупречно, выполнять все решения государственных органов и проводить их в жизнь с полным сознанием своей ответственности перед обществом? Прекратятся ли тем самым общественные конфликты? Разумеется, не прекратятся! Каковы же они будут? Не приобретут ли эти конфликты совсем иное качество? Не приобретут ли те ошибки, которые мы будем наверняка совершать и в грядущем, совершенно новую сущность? И не примет ли, наконец, вопрос об «отставании» из-за «непреодоления» качественно новое, все более связанное с вопросами философии и познания, естество? Что по-настоящему новое откроется нам после того, как художник и писатель увидят, что подлец Вальган неудержимо сходит с исторической сцены в развитом социалистическом обществе, попросту говоря, совершенно исчезает из нашей действительности, как исчезает луна, когда на небосклоне восходит дневное светило?

Вот проблемы, которые ныне занимают нас…

А теперь попытаюсь ответить на вопрос журнала об изменениях, произошедших в арсенале изобразительных средств литературы. Прежде всего я должна сказать, что перемены в форме самым тесным образом связаны с освоением искусством объективной действительности, возникшей у нас, как в одной из стран социалистического лагеря, самого передового лагеря нашей эпохи. Для художника это значит, в первую голову, научиться безошибочно различать в истинно историческом плане то «старое», что вступило в противоречие с новым и мешает распространению этого нового…

Над чем я работаю и каковы мои планы на будущее? Отвечаю, по возможности, конкретно: пытаюсь разъяснить моим соотечественникам, почему мы, писатели и художники, в данный исторический момент обязаны особенно много и упорно размышлять. Иными словами, я работаю над проблемами теории передового метода – метода социалистического реализма, написала книгу «Заговор муз». Кроме того, меня занимает сейчас жанр путевых очерков и репортажей, – мне хочется показать; что небывалый расцвет этого жанра объективно обусловлен как раз теми проблемами, о которых я говорила выше, обусловлен всеобщим прогрессом в нашей стране. И, наконец, в-третьих, я села за новый роман, тема которого – противопоставление социалистически-революционной молодежи Германской Демократической Республики анархистски-бунтарской молодежи Западной Германии.

Пауль ВИНС

Чтобы ответить на первый вопрос, как подобает писателю, и притом добросовестно, следовало бы написать труд, который занял бы всю жизнь. Ответить кратко – значило бы повторить уже давно известные, точно сформулированные истины, всеми признанные, апробированные и ежедневно произносимые.

Скажу честно, и наши литературоведы беспрестанно требуют от нас, строптивых и неисправимых практиков, высказаться по вопросам теории. Когда наступает мой черед, я стою как пришибленный и мечтаю разразиться страстной тирадой, процитировать, к примеру, Маяковского или Мартина Лютера, но потом я все же беру себя в руки, – не хочется огорчать родных и близких, – и изрекаю: «Я служу…» и т. д.

Исходя из этого, я и озаглавил последний сборник моих стихов «Служебная тайна».

Ну, а теперь серьезно: вместо того чтобы говорить формулами, позволю себе привести тринадцать строк из стихотворения «Картины мира – 70», в котором слово «здесь» означает мою родину – ГДР.

Москва – магнетический центр. Поднимается

коммунистический континент. Растет.

Семь частей света стремятся к общему делу.

Пять цветов кожи советуются друг с другом.

Три цвета времени спрашивают: Кто – кого? Ленин

пронизывает умы и воодушевляет.

А в центрах, принадлежащих ему,

зреет в борьбе новое содружество.

Здесь мы овладеваем нашей наукой.

Здесь мы тренируемся в нашем искусстве.

Здесь он видит, как рабочие его склада

приводят в движение народы и создают государства.

Здесь мы склоняем на свою сторону планеты.

(Подстрочный перевод.)

А сейчас – несколько, видимо, не очень связных мыслей по поводу вашего второго вопроса.

Потребности, интересы, вкусы и степень восприятия читателей изменились, они меняются чрезвычайно быстро и основательно. Систематическое социологическое исследование этих процессов началось у нас совсем недавно, лет пять назад. Но уже сейчас ясно одно: перемены в нашем сознании определяются новыми социальными условиями, которые мы научно планируем и сознательно проводим в жизнь, равно как и новыми средствами массовой коммуникации, особенно телевидением. Это относится как к эстетическим теориям, так и к эстетической «продукции»… Уже сейчас с совершенной очевидностью выявился интерес читателя к документальному произведению, к достоверной и всеобъемлющей фактографии, к полезной информации из всех областей жизни, работы и науки. Те оперативные функции, какие несли в свое время роман «становления» и широкие исторические полотна, перешли ныне к многосерийным телевизионным передачам, к сценическим рассказам о значительных жизненных судьбах наших современников. Воспринимая эпику, зрителю сегодня незачем напрягать собственную фантазию и собственный ум. Оптическое действие менее затруднительно. Я утверждаю это без всякой горечи. Тем более, что из кино и телевидения проза взяла на вооружение одно из его изобразительных средств, которое берет свое далекое начало в поэзии и имеет большое будущее, а именно монтаж. Несмотря на то, что монтаж соединяет, комбинирует и перемешивает всего лишь отдельные фрагменты действительности: различные судьбы, времена, географические пункты, клочки внешнего и внутреннего мира, – он может, конечно, в этом случае, если не станет собранием случайностей, осветить столь трудно освещаемое целое, замалчиваемую сущность, тайный закон взаимосвязи…

Лично мне было бы также интересно – тут уж ничего не попишешь – исследовать, как изменился эталон прекрасного в поэзии в применении к словам, тропам, словосочетаниям, поэтической архитектонике. Я думаю, центр тяжести в поэзии постепенно перемещается от чувствительности к жизнерадостной ясности, от милой болтовни – к кратким сентенциям, от пафоса – к мудрой трезвости, от красивых одеяний – к обнаженной правде… Что касается песни, вернее, песенного текста, который служит определенной мелодии и сам определяется этой мелодией, то он идет своим музыкальным или каким-либо иным путем, во всяком случае, своим собственным…

Перехожу к третьему вопросу… В моем рабочем списке два столбца: над первым надпись – «кисло», над вторым – «сладко». «Кислое» – это то, что я должен делать, за это меня даже хвалят. Этот столбец, таким образом, легко поддается учету. В него входят радиоочерки, монтажи по актуальным международным вопросам, например очерк о Греции (1969 год). Телепередача, над которой я сейчас работаю, называется «Различные концепции Европы»…

Следующим номером идут книги для детей (это уж не так «кисло»!). Я пишу сказку и готовлю к печати сборник югославских загадок и детских считалок, – такой же сборник русских загадок и детских считалок у меня уже вышел…

Далее следуют переводы лирики (работать над ними и «кисло» и «сладко»). Не так давно в моих переводах была издана избранная лирика Гильвика. В данное время я перевожу М. Бажана («Повести о надежде»). На очереди – Н. Асеев, Р. Деснос, Н. Хикмет…

Осталось рассказать еще о собственных «грехах», то есть о той работе, которая и «сладка» и «горька», – о ней могу сообщить только одно – пишу прозу.

Криста ВОЛЬФ

На ваши вопросы я отвечаю в доме, который находится неподалеку от Ленинграда. В детстве я слышала название этого города только в военных сводках гитлеровского верховного командования.

Тогда мы еще не знали, что ненависть к другим народам очень часто проистекает от глубокого чувства собственной неполноценности, от печального сознания собственной неспособности жить разумно, жить в мире с другими. Демонстрация мощи, гибельная как для других народов, так и для самих себя, должна была раз и навсегда заглушить эти чувства. Немецкая история, пожалуй, самое яркое тому доказательство. В весьма наглядной форме она демонстрирует такте, к каким последствиям ведет недостаточная организованность сил противодействия…

Не случайно в истории нашей литературы встречается столько трагических имен, столько трагических судеб. За многими нашими писателями не стоял народ, и ничто не могло спасти такого художника от сознания бесплодности его усилий, от моральной катастрофы. Люди искусства впадали в пессимизм, становились меланхоликами, циниками или салонными витиями – такова была наиболее распространенная реакция на тот убийственный факт, что они были не субъектами, а всего лишь объектами истории.

Поколение, к которому принадлежу, на пороге между юностью и зрелостью увидело, как рухнул целый мир, мир лжеидеалов. Первый этап нашей взрослой жизни, тот этап, когда окончательно формируется характер человека, совпал с чрезвычайно бурным, богатым событиями и результативным этапом становления нового общества. И это не могло не повлиять на наше мироощущение, не могло, как мне кажется, не воплотиться в нашем творчестве.

Я всегда считала это обстоятельство чрезвычайно отрадным. Однако, оглядываясь задним числом на свою юность, я понимаю теперь, что глубокий внутренний надрыв, вызванный пережитым крахом, наложил свой отпечаток на всех нас, помешал нашему нормальному созреванию. Моему поколению было трудно обрести спокойную уверенность в собственных силах, без чего – наряду, конечно, со многими другими факторами – невозможна никакая плодотворная творческая работа. Недаром поколение, к которому я принадлежу, не создало до сей поры монументальных классических произведений, какие имеют на своем счету наши старшие товарищи, первые немецкие социалистические писатели. Быть может, самое главное, к чему мы должны стремиться, – это с беспощадной правдивостью рассказать о собственной жизни; возможно, это и будет вашим настоящим вкладом в литературу.

Тот факт, что в нашей части Германии люди работали с полной отдачей, не боясь тягот и ответственности, тот факт, что они имели возможность проявить себя во всех областях и что их чаяния совпадали с чаяниями общества, имел, по-моему, огромное воспитательное значение, он благотворно повлиял на образ мышления и намерения большинства народа, в корне подорвал старые опасные тенденции к безудержной милитаризации внутри страны и безудержной агрессии вне ее… Этот процесс кажется мне исторически очень значительным, особенно когда я думаю о положении, сложившемся сейчас в мире, и о тех пагубных последствиях, к каким могут привести новейшие научные открытия и технические изобретения, если их не удастся использовать на благо человеку.

Литература в наши дни – коль скоро она вообще хочет иметь резонанс и принимает себя всерьез – должна бороться за то, чтобы созданные людьми машины и орудия служили жизни, а не смерти. А это в свою очередь означает борьбу за создание новых, более гуманных отношений между людьми, с тем, чтобы современная техника и экономика не стали самоцелью, борьбу с разрушительными тенденциями, таящимися в современной технике.

Убеждена, что эти задачи, задачи будущего, могут быть разрешены только в условиях социалистического общества. Поэтому писатели страны социализма ни в коем случае не имеют права капитулировать – не должны идти на «удобные» компромиссы, откуда бы они ни исходили и какими бы заманчивыми ни казались. Цель писателя ясна: в меру своих сил он обязан воспитывать читателя, активизировать его, превращать его неосознанные импульсы в осознанные идеи и в то же время быть правдивым летописцем своей эпохи.

По сравнению с этими огромными задачами современной литературы вопрос о конкретных жанрах кажется мне второстепенным. Скажу только, что никогда еще выбор изобразительных средств для художника не был столь большим, как теперь.

Что касается меня лично, то я предпочитаю прозу: возможности ее еще далеко не исчерпаны, и именно проза – в своих лучших образцах – способна, на мой взгляд, отравить все многообразие и сложность нашего времени. Этот род литературы может изображать не только человеческие отношения, но размышления автора о них; методологически в прозе возможен и синтез и анализ одновременно. Автор, как личность, полностью проявляет себя в этом жанре, и в то же время его нельзя отождествлять с изображаемым. Хорошая проза – волнующее событие…

После такого гимна прозе может показаться странным, что моя основная работа в 1970 году – это работа над киносценарием. Я пишу его по мотивам немецкой народной книги о Тиле Уленшпигеле, заново леплю образ Уленшпигеля и переношу его в исторически чрезвычайно интересную эпоху, великую эпоху Крестьянской войны в Германии в начале XVI века. На том этапе немецкое революционное движение еще имело единственный в своем роде шанс, – в последующие столетия подобная ситуация не повторялась, – шанс до основания взорвать все прогнившее общественное здание. Поражение демократических сил в Крестьянской войне надолго определило ход нашей истории. Но мой Уленшпигель живет и борется в те годы, когда демократическая война еще сулит народу небывалые надежды. Образ его – это образ настоящего плебея, образ человека, вышедшего из самой гущи народной. Быть может, именно поэтому Уленшпигель оказался пасынком буржуазной литературы в отличие от многих других героев немецких народных книг.

После работы над сценарием об Уленшпигеле я хочу опять вернуться к современности, снова взяться за изображение нашей действительности. Собираюсь написать целую серию рассказов. Но самый мой заветный замысел – самый трудный и сложный – это создать жизнеописание людей моего поколения, рассказать о том, что они пережили и переживают, рассказать о всех противоречиях, глубоких конфликтах и трудностях, которые они преодолели. Подходящей формы для такой работы, которую нелегко будет втиснуть в традиционные литературные рамки, я пока еще не нашла.

Гельмут ГАУПТМАН

1.Боязнь громких слов и избитых истин не помешает мне ясно и недвусмысленно ответить на ваш первый вопрос: важнейшие изменения, произошедшие за последние двадцать лет на моей родине, заключаются в том, что у нас возникли социалистические производственные отношения и сформировалось новое, социалистическое сознание. Тем самым были созданы необходимые предпосылки для того, чтобы ГДР могла сыграть большую позитивную роль в современном мире (в противовес той беспримерно-негативной, преступной роли, которую Германия играла в развязывании второй мировой войны), а именно: внести свой вклад в упрочение мира в Европе. Наше государство с первого дня своего возникновения преследовало совершенно определенную цель – оно стремилось к тому, чтобы немецкая земля никогда не стала очагом новой агрессии. Эта политика мира во все большей степени влияет на всю Германию и на другие европейские страны. Надо думать, что одним из плодов наших усилий в этой области явился и заключенный не так давно договор между Советским Союзом и ФРГ, который приветствуется во всех странах как шаг на пути мирного урегулирования.

Ответ на вторую половину вашего вопроса, собственно говоря, следовало бы облечь в форму очерка или рассказа. Для нас; писателей ГДР, он – призыв к новой работе, почетное задание, с которым мы обязаны справиться…

В наши дни немец, стремящийся к миру, это уже не бесплодный мечтатель, который в лучшем случае – если он не подвергался гонениям и репрессиям – терпел крушение, соприкоснувшись с суровой действительностью (точнее говоря, с интересами господствующих классов). Это уже не мечтатель, возвышенные идеи которого использовали власть имущие для того, чтобы укрепить в сознания немецкого обывателя лозунг: «Немецкий дух исцелит мир» (и заставить его действовать в соответствии с этим лозунгом), однако еще и не прозревший, идущий впереди масс, борющийся со старым немецким государством, но еще не представляющий государство новое, антифашист. Теперь идеи мира овладели всем нашим народом, который стал хозяином своей страны и для которого мир стал делом всей жизни, решающим фактором государственной политики. Новый «средний» немец, лишенный национализма и мессианских идей, не только благополучно живет и работает, но и определяет будущее ГДР – страны, находящейся в самом сердце Европы. И если учесть, что я принадлежу к поколению людей (год рождения 1928), которое вышло из этой войны одержимое духом отрицания и которое, хоть и поняло неприемлемость старого пути развития общества (капитализм – империализм), но в то же время относилось с явным недоверием к возможности пойти иным путем (социализм – коммунизм), – то можно понять, что в безусловно активной миролюбивой позиции ГДР я вижу важнейшую перемену. И эта позиция радует меня не только своей, так сказать, материальной стороной – стратегическим положением, – но и духовной и морально-этической. Ведь у нас в стране создан человек, не считающий себя сверхчеловеком, не отравленный идеологией агрессии и вместе с тем обладающий чувством собственного достоинства, всей душой стремящийся к миру.

2.Изобразительные средства и жанровые структуры становятся все более и более многообразными.

Наиболее перспективными мне кажутся документальный принцип в художественной прозе и художественный принцип в документальной прозе.

3.Сейчас я работаю над рукописью «Лужицкие встречи». Как ее можно обозначить? Очерк? Репортаж? Эссе? Рассказ? Не знаю… Знаю только, что это будет письмо немецкому коллеге (вымышленному), основанное на описании встреч, фактов (невымышленных) и мыслей (по поводу этих встреч и фактов).

Мои более дальние планы, которые простираются, увы, не так далеко, как это подобало бы в наш век всеобщего планирования и прогнозирования, составлены с учетом: