«Надо напряженно работать»

Недавно напечатанный перевод романа «Ценой потери» («Иностранная литература», 1964, N 9, 10) вновь подтвердил, что интерес к творчеству Грэхема Грина у нас очень велик, и естественно желание узнать, что говорит писатель о своем труде, о литературе.

«Утраченное детство» – эссе, открывающее собой одноименный сборник статей и заметок Грина (1951); в нем писатель рассказывает, почему он стал писать, почему все прочие пути для него не существовали.

В интервью, которое Грин дал несколько лет тому назад французской журналистке Мадлен Шапсаль (оно записано на французском языке и напечатано в ее книге «Говорят писатели», Париж, 1960), содержится немало высказываний о том, как он работает, о некоторых его произведениях и их экранизации, о том, что ему «надоело считаться католическим писателем», и др.

Небольшая книжка «В поисках героя» (1961) объединяет два африканских дневника – 1941 и 1959 годов. Особый интерес представляет дневник 1959 года – это рабочие записи писателя, поехавшего в уже знакомую ему страну со специальной целью: собрать дополнительный материал для давно задуманного романа. Сюда вошли заметки, по которым можно проследить, как складывался, менялся облик героев будущей книги; отрывки диалогов, вошедшие и не вошедшие потом в текст, зарисовки пейзажа, быта, замечания о прочитанных книгах, многочисленные наблюдения о жизни лепрозория, о течении болезни и способах ее лечения. Таким образом, дневник дает хорошее представление о методе работы Грина, о том, как внимательно изучал он «обстановку», в которой предстояло действовать его героям. Порой он колеблется – не переменить ли «мизансцену» романа, не перенести ли действие в Гвиану. Но, заключает писатель, «я понял, что в незнакомом месте пришлось бы пробыть значительно дольше. Индокитай потребовал четырех поездок, которые я мог себе позволить только благодаря работе корреспондента, а теперь я выбрал Африку потому, что довольно хорошо знал ее западную часть…».

Предисловие Грина к сборнику пьес (1961) дает очень живое представление о его интересах в области театра.

Выступления Грина печатаются с сокращениями.

 

УТРАЧЕННОЕ ДЕТСТВО

Пожалуй, только в детстве книги могут оказать по-настоящему глубокое влияние на нашу жизнь. В последующие годы мы их любим, получаем от них удовольствие, под влиянием прочитанного мы можем даже в чем-то изменить взгляды, которых до этого придерживались; но гораздо чаще мы находим в книгах лишь подтверждение нашим мыслям, как в любовном увлечении мы видим лишь собственные черты в лестном для нас отражении.

Но в детстве все книги – это книги прорицания; они говорят нам о будущем и – подобно гадалке, которая по картам предсказывает дальнюю дорогу или смерть в водной лучине, – влияют на наше будущее. Вот почему, я думаю, книги так захватывали нас тогда. И теперь мы что-то получаем от чтения, но разве может это сравниться с потрясением, с волнением откровения тех первых четырнадцати лет? Конечно, мне было бы интересно узнать, что весной появится новый роман Э. М. Форстера, но я никогда бы не сравнил это приятное чувство цивилизованного удовольствия с тем почти пугающим ликованием, от которого замирало сердце, когда я находил на книжной полке роман Райдера Хаггарда, или Перси Уестермена, или капитана Брертона, роман, который еще не читал…

Я отчетливо помню, как неожиданно понял – словно ключ в замке повернули, – что могу читать, и не просто отдельные фразы в букваре, где слоги соединяются, как железнодорожные вагоны, – нет, могу читать настоящую книжку. Она была в бумажной обложке с картинкой – мальчик, связанный, с кляпом во рту, спущен на канате в колодец, по пояс в воде, – рассказ о детективе Диксоне Бретте. Целое лето я держал это открытие в тайне (так по крайней мере мне казалось): не хотел, чтобы знали, что я умею читать. По-видимому, даже тогда я смутно понимал, что это был опасный для меня момент. Пока я не умел читать, я был в безопасности- колеса еще не завертелись. А теперь будущее поджидало ребенка на каждой полке, и ему надо было выбирать путь бухгалтера, или колониального чиновника, или плантатора в Китае, или, может быть, надежное место в банке – выбирать счастье и несчастье, а со временем тот или иной вид смерти; конечно же, мы выбираем себе смерть так же, как выбираем профессию. Она проистекает из того, что мы делаем и чего избегаем делать, из наших страхов и из мгновений отваги. Должно быть, мама разгадала мой секрет, потому что на обратном пути в город мне подарили еще одну настоящую книжку – «Коралловый остров» Баллантайна с Одной только картинкой, фронтисписом. Но я не признался; мы долго ехали в поезде, а я сидел, уставившись на эту единственную картинку, и ни разу не открыл книги.

А дома на полках (на многих полках, потому что у нас была большая семья) меня ожидали книги – одна книга в особенности, но прежде чем я ее достану, позвольте мне наугад взять с полки несколько других книг. Каждая из них была для ребенка кристаллом, сквозь который он, казалось, мог наблюдать течение жизни. Там был со страшной, ярко раскрашенной картинкой на обложке – «Пиратский самолет» капитана Джильсона. Я, наверное, не меньше шести раз читал эту повесть о затерянной в Сахаре цивилизации и о подлом пирате янки с самолетом, похожим на коробчатого змея, и с бомбами величиной с теннисный мяч; пират получал с города большой откуп. Один молодой офицер решил спасти город: он прокрался в лагерь пирата и хотел испортить мотор самолета. Но его схватили и у него на глазах стали рыть ему могилу. Офицера должны были расстрелять на рассвете; чтобы провести время и отвлечь осужденного от малоприятных мыслей, добренький пират янки затеял с ним игру в карты – бесхитростную детскую игру кункен. Воспоминание об этой игре в карты в ночь перед смертью преследовало меня годами, пока я не освободился от него, описав в одном из моих романов игру в покер при схожих обстоятельствах.

А вот «София из Кравонии» Энтони Хоупа – история судомойки, которая стала королевой. Один из первых фильмов, который я видел году в одиннадцатом, был снят по этой книге, и я все еще слышу грохот выстрелов при переходе сторонников королевы через высокий перевал – эти выстрелы отбивались на рояле. Была там также «История Фрэнсиса Клэдда» Стенли Уеймена; но над всеми этими книгами возвышались «Копи царя Соломона».

Может быть, эта книга не привела к кризису в моем сознании, но она, несомненно, повлияла на мое будущее. Если бы не романтическая повесть об Аллане Куотермейне, о сэре Генри Кертисе, капитане Гуде и особенно о старой ведьме Гагуль¹ – разве стал бы я в девятнадцать лет изучать списки вакансий в министерстве колоний, когда я чуть не решил записаться в нигерийский флот. И позднее, когда уж мне следовало бы стать осмотрительнее, эта странная одержимость Африкой осталась. В 1935 году я, заболев лихорадкой, оказался на походной койке в деревенской хижине, где догорала свеча, вставленная в пустую бутылку от виски, а в полутьме бегала крыса; было это в Либерии. А старуха Гагуль, лысая, с пожелтевшим черепом, морщинистая кожа на котором собиралась в складки и растягивалась, как кожа кобры, – разве не ее колдовские чары заставили меня работать весь 1942 год в душном маленьком кабинете во Фритауне, Сьерра-Леоне? Землю кукуанов² отделяла от мира пустыня и горы под названием Грудь царицы Савской, – и что было общего между этой Землей и домом с жестяной крышей, стоявшим на болоте, где грифы расхаживали, как домашние индюки, и шакалы в лунные ночи не давали спать своим воем и где проходила дорога к клубу, куда по вечерам съезжались белые женщины, пожелтевшие от атебрина. Но и кукуаны, и этот дом – хоть отдаленно – принадлежали все же к одному континенту и к одной и той же области воображения: к области неопределенного, неясного тебе самому…

Однако «Копи царя Соломона» все же не могли полностью меня удовлетворить, – не тот ответ они давали, ключ подходил не ко всякому замку…

Да, Гагуль прочно владела моим воображением, но вот Куотермейн и Кертис – не слишком ли они были хороши, чтобы в них можно было поверить даже в мои десять лет? Это были люди такой душевной прямоты (они могли допустить какую-нибудь ошибку только для того, чтобы показать, как ее можно исправить), что слабая детская душа лишь ненадолго могла найти поддержку в их могучей силе. А ребенок ведь, по сути, все понимает; ему только не хватает отношения к тому, что он видит вокруг себя. Ему уже хорошо знакомы трусость, стыд, обман, разочарование. Сэр Генри Кертис, продолжающий сражаться с ордами Туалы, опираясь на камень, несмотря на дюжину кровоточащих ран, был слишком героичен. Эти люди, подобно платоновским идеям, не имели ничего общего с жизнью, какую ребенок уже начинал узнавать.

Но, когда я взял с полки «Миланскую змею» Мэрджори Боуен³ – мне было к тому времени лет четырнадцать, – будущее мое было решено раз и навсегда. С этого времени я начал писать. Все другие пути отпали; вакансии служащего, преподавателя, клерка должны были ждать других кандидатов. Тетрадь за тетрадью заполнялись повестями в подражание великолепному роману мисс Боуен – повестями об Италии XVI века или об Англии XII века, отличавшимися кровавой жестокостью и отчаянным романтизмом. Казалось, что моя тема определилась до конца дней моих.

Почему? На первый взгляд «Миланская змея» – это всего лишь рассказ о борьбе между Жаном Галеаццо Висконти, герцогом миланским, и Мастино делла Скала, герцогом веронским, но рассказ живой, написанный с большим мастерством, удивительно живописно. Почему же эта книга помогла понять страшное в моей жизни – каменные ступени школы, никогда не затихающий дортуар? Нельзя было даже мечтать, что ты когда-нибудь в самом деле станешь сэром Генри Кертисом; ребенку легче было спрятаться за маску делла Скалы, который отказался от честного пути, ему невыгодного, предал своих друзей и умер обесчещенным, неудачником даже в предательстве. Что касается Висконти, с его красотой, выдержкой, с его гениальной способностью к злу, – я много раз видел, как он проходил мимо меня в воскресном костюме, от которого пахло нафталином; его звали Картер. Он наводил на нас ужас одним своим видом, подобно снеговой туче, нависшей над молодыми всходами. Только один раз доброта нашла себе прекрасное воплощение в человеке, и больше это никогда не повторится; зло же всегда может свить себе в нем гнездо. Человеческая природа не черно-белая, а черно-серая. Все это я прочитал в «Миланской змее» и, оглядевшись кругом, понял, что так оно и есть на самом деле.

Я нашел в книге еще одну значительную тему. В конце «Миланской змеи» есть важная сцена, вы не забудете ее, если раз прочитали книгу; Висконти победил: делла Скала мертв, Феррара, Верона, Новара, Мантуя пали, гонцы прибывают с вестями о новых победах, весь мир вокруг него дал трещину, а Висконти сидит и шутит, весь в багровых отсветах. Я был не силен в классике, иначе я узнал бы скорее из древнегреческой литературы, чем из романа Мэрджори Боуен, о том, что Рок неизменно нависает над всякой удачей, о том, что маятник вот-вот качнется в другую сторону. Это тоже было мне понятно. Если посмотреть кругом, повсюду видишь обреченных: чемпиона по бегу, который в один прекрасный день рухнет у самого финиша; директора школы, который вот уже сорок ничем не примечательных лет наводит, бедняга, порядок; ученого… и когда успех коснется тебя самого – пусть самую малость, – остается только молить о том, чтобы неудача не слишком долго заставила себя ждать.

Жил человек четырнадцать лет своей жизни в диких джунглях, без путеводной карты, а с этого времени дорожки ему указаны, и оставалось только следовать им. Но я думаю, что желание писать мне внушило необыкновенно живое перо Мэрджори Боуен. Читая ее, вы получали твердую уверенность, что писать – это значит жить и радоваться жизни; а когда вы понимали свою ошибку, было уж поздно ее исправлять, потому что писать первую книгу – всегда радостно… Человек никогда не бывает доволен своей участью, и часто я желал, чтобы моя рука после «Копей царя Соломона» не брала других книг и чтобы будущее, которое я снял для себя с детской книжной полки, привело бы меня в районную контору в Сьерра-Леоне, с малярией, с тропической лихорадкой в конце, когда нависнет угроза отставки. Но что пользы желать! Книги всегда вас окружают… и теперь наши дети в свою очередь снимают с полок свое будущее, раскрывают его страницы…

ИНТЕРВЬЮ ИЗ КНИГИ М. ШАПСАЛЬ «ГОВОРЯТ ПИСАТЕЛИ»

М. Шапсаль. Что Вы думаете о Вашем последнем романе?

Г. Грин. «Наш человек в Гаване»? Разумеется, я отношу его к «занимательному» жанру⁴.

М. Шапсаль. Он великолепен.

Г. Грин. Надеюсь, что он заставил Вас улыбаться!

М. Шапсаль. Когда Вы написали его?

Г. Грин. В прошлом году. Я начал его в ноябре 1957 года, когда был в Гаване.

М. Шапсаль. Вы быстро пишете?

Г. Грин. Нет, очень медленно. Когда я работаю над книгой, то стараюсь писать по пятьсот слов в день, но довольно часто приходится отрываться.

М. Шапсаль. Где Вы работаете? В Лондоне?

Г. Грин. Нет, не в Лондоне. Слишком много телефонных звонков, слишком много людей!.. Обычно за городом; или же еду в Брайтон, к морю, и работаю в гостинице. Туда ко мне никто не зайдет, а если я уж очень соскучусь – Лондон недалеко…

М. Шапсаль. Вам, наверное, часто задавали вопрос: почему Вы пишете свои книги, даже самые серьезные, в форме «боевика», криминального романа?

Г. Грин. Я люблю криминальные романы, всегда получаю удовольствие от чтения их. Когда я учился в университете, одним из моих увлечений был Джон Бэхен⁵. Да и в наши дни жизнь несколько напоминает криминальный роман. Особенно после войны; Вы не согласны?

М. Шапсаль. Когда Вы начинаете писать новую книгу, весь сюжет у Вас уже заранее продуман?

Г. Грин. Я вижу начало и конец, но в середине многое остается туманным. И это хорошо, иначе книга была бы уже как бы написанной. Вот почему я не могу писать рассказы. В рассказе вы обязаны знать заранее все, что скажете, и не остается места для открытий; я люблю, когда книга сама меня ведет.

М. Шапсаль. Думаете ли Вы писать книги, которые будут не только «боевиками», – как «Суть дела», «Сила и слава»?

Г. Грин. Мне несколько надоело считаться католическим писателем, надоели разговоры по этому поводу.

1. Аллан Куотермейн, Генри Кертис, капитан Гуд, ведьма Гагуль – персонажи романа Райдера Хагтарда «Копи царя Соломона». [↩]
2. Кукуаны – вымышленное название племени африканцев.[↩]
3. Мэрджори Боуен – один из псевдонимов английской писательницы Г. М. Вер Кемпбелл Лонг, автора многих исторических, приключенческих, детективных романов. «Миланская змея» (1906) – первый роман писательницы, вышедший, когда ей было двадцать лет.[↩]
4. Разделение своих романов на собственно романы и книги «занимательного» жанра Грин однажды объяснил так: «Напряжение работы над романом, который на ряд лет приковывает писателя, столь подверженного депрессии, к самому себе, – крайне тяжело, и я каждый раз искал разрядки в жанре занимательном (entertainment)» (Предисловие к сб. «Три пьесы»).[↩]
5. Джон Бэхен – автор ряда биографий, исторических и приключенческих романов.[↩]