На разных полюсах?. Новые романы Сергея Шаргунова и Владимира Сорокина

Я продолжаю искать новый русский роман, способный удивить качеством придуманного мира. Надоела болезненная бледность и сплошная относительность новейших художественных текстов! Сколько можно выпускать книги для годовых отчетов перед друзьями и самим собой! Дайте нам побеждающий роман!

Сергей Шаргунов — один из лидеров «новых реалистов», Владимир Сорокин давно оценен как самый лихой «постмодернист». Первый в конце лета, преодолев искушение и гнет автобиографизма, выпустил в свет роман «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома». Второй, оставшись антиутопистом-провокатором, издал «Теллурию».

«1993» — текст о прошлом: расстрел Парламента — тяжелая травма двадцатилетней давности, позволяющая Шаргунову претендовать на эпический размах, соединяя вещество истории и тяжелую материю не слишком благополучной семьи. «Теллурия» — текст о будущем: фантастические изображения вновь разлагающейся человечины соседствуют и стыкуются с нашими страхами и мечтами.

Два романа — два мировоззрения. Словно их носители живут в разных углах вселенной, исполняя законы, писанные кровью разных существ. Шаргунов заботится о правде значительного события, выстраивает причинно-следственные связи, показывает зависимость характера от социальных обстоятельств, тщательно прорабатывает образ времени. Для реализации плана нужен типичный герой, обширный контекст, протяженный, несомненно линейный сюжет. Сорокин отказывается от героя, не допускает линейности, предпочитая буйство фрагментов: каждая глава — отдельная речь или распухающий от разной ненормативности эпизод. У Шаргунова — слесари и электрики, домохозяйки, физкультурники и дети с соответствующей психологией проблемного взросления. У Сорокина — православные коммунисты и модернизированные крестоносцы, псоглавцы, кентавры, лилипуты и великаны.

Сергей Шаргунов словно говорит своим читателям: будьте внимательны в общении с собственным сознанием! Литературное произведение должно сохранить вас в мире обыденности, кризисной, но единственно возможной повседневности, где человек встречается с историей, с нравственными сюжетами, а значит — с лучшим в себе, с тем, что знает прошлое и закономерно готовит будущее. Иное слово слышится у Сорокина: завязывайте с ожиданием того, что и так видите по телевизору и слышите от соседей! Литература — работа с вашими плохо спрятанными инстинктами, с тем внутренним маньяком, который сидит в сплющенных душах и, возможно, чуть успокоится, встретившись со своим эстетическим двойником.

Шаргунов выступает как мастер жизнеописания. Виктор Брянцев был принципиальным советским подростком, стал застенчивым и правдивым молодым человеком, женился по любви и быстро попал в семейный капкан, оказался зажат бытом и экономическими неудачами, ринулся в неудавшееся восстание октября 1993-го, где и погиб — правда, не от пули, а от инсульта.

А что у Сорокина? Никаких целостных биографий. Два интеллектуала с волчьими мордами сидят у костра, беседуют о «зооморфном Заратустре» и пожирают человеческие головы. Гомосексуальная пара, решив экстремально провести медовый месяц, погибает в крошечной Сталинский Республике, созданной ради почитания вождя. Депрессивный Рихард вымогает у возлюбленной Сильке — «ее рост не превышает трехсотмиллилитровую пивную бутылку» — средства для приобретения очередной дозы. «Четыре русских уда в красных лакированных коробках» переживают сложный период, предчувствуя наступление еще более тяжелых времен.

Шаргунов, не навязывая идеологических платформ и не впадая в банальную дидактику, опирается на принципы нравственного искусства: жизнь, отразившаяся в тексте, должна показать читателю пути существования, восхождения и обретения себя. Сорокин предлагает энциклопедию греха, останавливая внимание на смачных сюжетах падений, избегая этических ракурсов и любых оценок.

В «1993» философской основой оказывается гуманизм, повелевающий сохранять человеческое лицо и веру в разумность значимых земных дел. В «Теллурии» автор наслаждается вседозволенностью повествования, которое ничем никому не обязано — ни Богу, ни Человеку. Шаргунов, создавая текст, трудится как защитник каждому понятной души; Сорокин — наслаждается, оттачивая фрагмент до жеста, исключающего то, что не интересующее Сорокина большинство считает добром.

Теперь переходим к главному. Читая роман влиятельного «нового реалиста», я нахожу иллюзорную цельность. Рассматривая текст знатного «постмодерниста», вижу обманчивую фрагментарность. Тут — признаюсь, что в моем сознании, — и происходит встреча Сергея Шаргунова с Владимиром Сорокиным, которая в рамках литературного процесса кажется невозможной.

В одной из глав «Теллурии» молодая, красивая Татьяна в одиночестве перемещается по темным пустырям — там, где девушкам вовсе нельзя ходить. Ее преследуют, загоняют в тупик и во всех деталях, необходимых Сорокину, насилуют два местных парня. Текст постанывает от похоти. Оказывается, сама Татьяна (не просто девушка — царевна!) регулярно идет навстречу опасным сексуальным связям, соединяя «тотальную беспощадность желания» и «потрясающую беспомощность наслаждения».