На пути к синтезу

Велик соблазн сложить скептический афоризм на тему о том, что дискуссии проходят, а проблемы остаются. Не так ли и проблема романа, которая грозит превратиться для критики едва ли не в вечную?

Впрочем, о неослабном внимании к себе «позаботился» сам роман. Дискуссии о романе начала 60-х годов, обретшие широкий международный резонанс и острое идеологическое звучание, не прошли бесследно, но и сегодня никто не освободил критику от необходимости защищать жизнестойкость романа, доказывать его способность дать ответ на духовные запросы современности. Роман настойчиво выдвигает все новые и новые вопросы, которые требуют от критики своего осмысления в свете художественного опыта, накопленного литературой последних лет.

Начать с кардинального вопроса о перспективах романа в современную эпоху. Реальный опыт литературы свидетельствует не о сужении, а расширении их, что сопряжено с потребностью жанра раздвигать свои исследовательские плацдармы, углублять аналитические возможности. Неправомерно поэтому говорить о существовании романа и его перспективах в прямой зависимости от объема информации, который, конечно же, увеличился, благодаря бурному развитию общественных наук и стремительному росту – прибегну к терминологии наших венгерских коллег – «механизированной культуры».

Особенности романа и количество информации – явления разного порядка. Их можно соотносить и соизмерять друг с другом, но нельзя обусловливать одно другим.

Чем шире поток информации, чем быстрее растет он в современную эпоху, тем настоятельней становится потребность в его обработке, тем активнее проявляется стремление упорядочить и направить его, подчинить духовным запросам личности и социальным задачам общества.

Перед лицом того хаоса, которым грозит неуправляемый поток информации, человек стремится сохранить свою индивидуальность. Его интересы совпадают с интересами общества, которое в силу своей социалистической природы озабочено тем, чтобы создать условия для максимального раскрытия индивидуальных способностей человека, нестесненного роста его общественной активности, неограниченного выявления духовных сил и творческих потенций.

Литература в целом и роман как ее наиболее «представительный» жанр в особенности наиболее полно удовлетворяют эти интересы личности и общества. И тем самым решают задачи, которые не под силу решить «механизированной культуре» при всей интенсивности ее развития.

Эта активная, преобразующая роль по отношению к информации, способность упорядочить и направить ее растущий поток вытекают из самой природы литературы, из заключенных в ней возможностей творческого пересоздания жизни. Вот почему при всей философской многозначности понятия «информация» сведение функций романа всего лишь к передаче информации всегда настораживает. Как правило, за ним скрывается небрежение спецификой искусства.

А ведь своим особым местом в литературе и особыми отношениями с современной «механизированной культурой» роман обязан как раз специфике искусства. Если искусство рассматривать не общим планом, а в двух неравнозначных и неравноправных течениях – «ширпотреба» так называемой массовой культуры и явлений подлинного искусства, – то окажется, что у истоков этих явлений всегда стоит художественное слово.

Так было с фильмом Анджея Вайды «Пепел и алмаз», положившим начало современной истории польского кино. Так было с фильмом «Летят журавли» М. Калатозова, ставшим вершиной советского кинематографа на рубеже 50-60-х годов. Так происходит и с современными телевизионными постановками, Лучшие из них, даже если они и не являются прямой инсценировкой или экранизацией, всегда отталкиваются от писательского слова.

Его неистребимость хорошо объяснена у Белы Помогача: «…Новые электронные искусства – от кино до телевидения – вообще в меньшей степени притязают на присутствие творческой личности, чем литература». А кто, как не творческая личность, продолжает автор, в состоянии преодолеть последствия «взрыва информации» и снова соединить в единую картину мира ее обособившиеся части?

Речь здесь идет о неиссякаемой потребности целостного взгляда на мир и человека в мире, которая всегда остро стоит перед общественным сознанием и особенно – в нашу эпоху. В этом – основа жизнестойкости романа как вершинного жанра, воплощающего зрелость и полноту реализма, тяготеющего в силу своей эпической природы к наиболее масштабному, объемному, синтетическому изображению действительности, познаваемой в искусстве по законам ее художественного пересоздания.

Поучительно, что недоверие к социально-аналитическим возможностям романа побудило Р. Гароди вообще не оставить ему места в своем «реализме без берегов». И объявить требование, чтобы художественное произведение «отражало всю совокупность реального, рисовало исторический путь эпохи или народа, указывало главное направление их развития и перспективы на будущее», – требованием не эстетическим, а философским. Между тем философия и эстетика едины в понимании романа как эпоса нового времени. Сходятся они и в этом требовании к роману, закономерном требовании целостности восприятия и изображения жизни писателем.

Идя к такой целостности, роман бросает свой полемический вызов тем критикам, которые конструируют теорию жанра в отрыве от его реального идейно-художественного опыта.

Характерные и симптоматичные примеры – роман Й. Авижюса «Деревня на перепутье» или эпическая «полесская хроника» И. Мележа – «Люди на болоте» и «Дыхание грозы». Книги эти появились в самый разгар дискуссий о романе, когда почти заклинанием звучали призывы иных поборников «современного стиля» к динамизму, лаконизму, экспрессии. Тем полемичнее и убежденнее защищали писатели традиционные нормы классической поэтики жанра.

Динамика действия? Она исключена плавностью, замедленностью, неторопливостью обстоятельного живописания пейзажных картин, портретных характеристик.

Лаконизм повествования? Он чужероден при детальном воспроизведении повседневных сцен из быта деревни, крестьянского труда.

Экспрессия стиля?