Мужество выбора

Н. Яновский, Поиск. Литературно-критические статьи, Западно-Сибирское книжное изд-во, Новосибирск, 1979, 256 стр.; Н. Яновский, На переломе. Из литературного прошлого Барнаула, Алтайское книжное изд-во, Барнаул, 1978, 184 стр.

Что видит критик, оглядываясь на пройденный путь? Иногда жизнь литературы, о которой пишет и которая также стала его, критика, жизнью; порой – ничего, кроме груды случайных рецензий. Что ж, известно: и критик не может существовать в искусстве без главной, сокровенной творческой цели.

Я читаю первые статьи и рецензии Николая Яновского в уже «состарившихся» сибирских изданиях: по ним видно, как решительно, хотя, должно быть, непросто, он определял свою сверхзадачу в литературе. Ему было тогда за тридцать. Он успел уже немало пройти по дорогам, что были вдоволь насыщены тяготами и раздумьями. По дорогам, далеким от литературных перекрестков. Плотник, каменщик, лесоруб, бухгалтер, шахтер, учитель… Это первые профессии Николая Яновского. Они были трудны, но, как говорил сам Н. Яновский, не более тяжелы, чем профессия критика. Позади осталась и война: дни и ночи стрелка танкового десанта, потом журналиста армейских газет, контузия, ранение при форсировании Днепра под Киевом…

Но вернемся, однако, в Новосибирск 40-х годов, к рано начавшему седеть человеку. Он еще в начале литературного пути. Когда-то, перед войной, он закончил филологический факультет Ленинградского пединститута: занимался в пушкинском семинаре Бориса Павловича Городецкого, писал работу о реализме «маленьких трагедий», влюбился в ушедшую эпоху и ее блистательных исследователей, прежде всего – в Юрия Тынянова с его удивительными прозрениями. Классика или современность? – спрашивал себя Н. Яновский. Как спрашивали уже сотни раз до него. Как будут еще спрашивать после. Классика манила. А рядом лежал огромный край: его богатая литературная история была не написана. Были затеряны в архивах и старой периодике сотни произведений. Были – как теперь принято выражаться – «незаслуженно забыты» десятки писательских имен. И бурно, словно после дождя, появлялась литературная поросль… Это неверно, что старые дороги легки, но новые увлекают больше. Н. Яновский четко обозначил задачи, которые хотел решить. Их было много, пожалуй, слишком много для одного человека. Только в молодости это еще не пугает.

Вот «предварительные итоги» его пути длиною в три с половиной десятилетия: четырнадцать книг, сотни статей. Он автор первых монографий о Вс. Иванове, Л. Сейфуллиной, С. Залыгине, Л. Иванове и других писателях. Он почти полностью представляет Сибирь в «Краткой литературной энциклопедии». Итог впечатляет, но тем не менее неточен. Итог в этом случае не сведешь к сумме написанного самим Н. Яновским.

«Забытое и найденное» – назовет он одну из глав своей новой книги «Поиск». Оба названия символично отражают содержание и ритм его дороги. Он отправился в литературное прошлое, как отправляются в разведку. И результаты превзошли даже его оптимистические ожидания. Потом Н. Яновский составит несколько сборников: они помогут осмыслению литературного процесса минувших лет, как бы отчасти реконструируют его. Я просто перечислю: «Литература народов Сибири», «Писатели-сибиряки» (два тома), «Рассказы о Сибири» (сборник вышел для зарубежного читателя), книги прозы М. Ошарова, И. Гольдберга, М. Кравкова, Ф. Березовского, Вяч. Шишкова… Иные найденные материалы не укладывались в сборники: их хотелось напечатать в соседстве с другими произведениями и документами эпохи. Так постепенно Н. Яновский приходил к мысли о необходимости издания, которое вскоре станет едва ли не основным делом его жизни… «Литературное наследство Сибири» – что это? Библиотека прозы и поэзии, энциклопедия и справочник, наконец, история литературы края. Н. Яновский – главный редактор, составитель, публикатор и автор многих статей в «Наследстве», пять томов которого уже вышли.

Людям присущи крайности: иногда они приписывают человеку то что делали многие; порой не решаются признать совершенного кем-то одним. Не сомневаюсь: сегодняшний день сибирской критики был подготовлен и определен именно Н. Яновским. И дело не только в том, что молодые критики читали его работы, видя пример и урок, участвовали в его начинаниях. Литературе всегда были нужны не одни лишь творцы, но и умные наставники, воспитатели. Эту роль в течение многих лет исполняет в Сибири Н. Яновский. Исполняет, естественно, для себя и других. Я мог бы назвать имена поэтов, прозаиков, драматургов, что пришли в литературу с его напутствием. Но я думаю о критиках. В сборнике «Писатели о себе», изданном в Новосибирске, среди других литераторов делятся раздумьями о своем деле и ведущие критики Сибири. Почему почти каждый из них так или иначе возвращается к встрече с Н. Яновским? Да, эти встречи обычно меняли или корректировали человеческую судьбу. Лоллий Баландин вспомнил, как Н. Яновский приветил его в «Сибирских огнях», где работал многие годы и где многим помог обрести «стартовую площадку». Актеру драмтеатра Баландину он подарил собственную, давно выношенную тему: посоветовал написать о В. Зазубрине, авторе первого советского романа «Два мира». Преподавателю латыни Виталию Коржеву настойчиво, одну за другой, заказывал рецензии, как бы убеждая автора в его новом призвании… Подобные сюжеты могли бы рассказать и Е. Беленький, и Ю. Мостков, и Б. Юдалевич, и другие сибирские критики (в том числе – автор этих строк).

…Но я возвращаюсь к новым книгам Николая Яновского.

Литература не существует вне традиций – это ее корни. Критика напоминает о традициях – вот одна из ее задач. Не как важны традиции сапой критики! Нет, не случайно автор сборника «Поиск» посветил две статьи людям, много сделавшим для развития и исследования литературы Сибири. Имена их Н. Яновскому дорога: Марк Азадовский и Савва Кожевников. Прежде чем изучить, надо найти материалы, сделать их достоянием читателя… И здесь Н. Яновский верен собственному принципу. Сначала он составил том статей, воспоминаний, писем С. Кожевникова, затем – совместно с вдовой М. Азадовского – книгу его неизданных и забытых трудов¹.

О своих предшественниках в литературоведении и критике Сибири Н. Яновский пишет с волнением. Так важно ничего не забыть; так важно – вглядеться в людей, которые до тебя шли той же дорогой. Им было труднее. Они были первыми. Не только писатели, но и критики узнают свою судьбу в других судьбах. Быть может, еще и поэтому в статьях Н. Яновского об Азадовском и Кожевникове – не только анализ их трудов, но и живые человеческие лица.

Известные работы М. Азадовского о народном творчестве, которые теперь называют классическими, заслонили для многих его «сибирику». И вот шаг за шагом Н. Яновский прослеживает деятельность одного из крупнейших исследователей литературы Сибири. Это он, Азадовский, первым масштабно и методологически четко поставил вопрос об изучении истории литературы края. И первым написал очерк этой истории, развеяв устоявшиеся схемы. Собрал и опубликовал краеведческую библиографию. Во многом по-новому увидел проблему «декабристы в Сибири». И конечно, глубоко изучил местный фольклор. Шли годы, человек уехал в другие края, прославился, тяжело болел, однако остался верным теме.

Н. Яновский вчитывается не только в книги и статьи Азадовского, но и в его письма. Как всегда, в письмах голос человека звучит раскованнее, доверительнее. Многие письма Марка Константиновича напоминают завещание. Н. Яновский чувствует это и особенно внимательно разбирает эпистолярное наследие ученого. Он найдет здесь «идеи, планы, полемику, новые темы»… Н. Яновский знает: подводить итоги вчерашнего дня надо и ради того, чтоб точнее проложить пути завтрашние.

Статьи о М. Азадовском и С. Кожевникове не только «воздают должное». Н. Яновский размышляет здесь о традициях, которые продолжил. Не зря в одной из своих работ он вспомнит слова распутинской старухи Дарьи: «Правда в памяти… У кого нет памяти, у того нет жизни» («Поиск», стр. 254). У самого Н. Яновского отличная, я бы сказал, и благородная память.

Его читателю уже стало привычным: во всех книгах Н. Яновского встречаются статьи о писателях, которых критик первым открыл современнику. «Открыл» не потому, что они только что пришли в литературу. Они жили в литературе давно, но пропали во времени «без вести». Чаще всего случайно. Время далеко не всегда справедливо к художнику и его труду, снова доказывает Н. Яновский. Он добивается возвращений из безвестности.

В сборнике «На переломе» критик пишет об А. Жилякове, И. Тачалове, С. Исакове, А. Пиотровском. Их биографии часто схожи: жизнь в отчаянии, нужде, метаниях из одного сибирского города в другой, нередко – нелепая ранняя смерть. Писательский голос многих из них был негромок или не успел проявиться; но без предгорий, напомнит Н. Яновский, не бывает вершин… Однако вот сюжет другой жизни. О прозе Г. Гребенщикова высоко отзывались Куприн, Короленко, Горький. Он был яркой звездой на небосклоне дореволюционной литературы Сибири… Эмиграция оказалась трагической ошибкой: Гребенщиков очень хотел исправить ее, но так и не смог. Критик тщательно анализирует творчество писателя сибирского периода; за этим анализом легко улавливается мысль: родина прощает заблудших сынов, с прозой Гребенщикова должен познакомиться современный читатель. Тем более, что на чужбине, в Америке, Гребенщиков помнил и приветствовал людей новой России, незнакомую ему жизнь. Одну из книг в эти годы он начнет словами: «Когда я вспоминаю о своей родине, то мои мысли о ней складываются, как псалом…» («На переломе», стр. 34).

Сотни статей Н. Яновского… Они уже помогли нам осмыслить многое в истории литературы Сибири и ее сегодняшнем дне. Я знаю: эти статьи принесли критику, кроме авторитета глубокого исследователя-аналитика, репутацию автора, мнению которого попросту доверяешь: даже увлекшись, он не назовет черное белым.

Сотни разных статей о разном.

Почему в сборнике Н. Яновского они не кажутся пестрой мозаикой, но воспринимаются вместе как одно живое слово? Задумываясь об этом, думаешь о сути его опыта. Хотя суть, как всегда, проста.

Н. Яновский поверяет современность историей, а историю – современностью. Критерий оказывается верным. Оттого-то в его книгах статьи не делятся на «чистую» критику и литературоведение. Вчерашнее, вроде бы «отжившее» поворачивается к читателю своей насущной гранью. Современные же литераторы не выглядят у критика (а это, увы, бывает) пришедшими неизвестно откуда колумбами. Все писатели, знает Н. Яновский, в меру своего таланта творят и творили одну великую русскую литературу… И разные сибирские художники слова, «повстречавшись» в его книгах, словно бы говорят друг с другом, с читателем. Один из сборников критик и назвал – «Голоса времени» ².

У критика, как и у писателя, есть излюбленные приемы. Они помогают постигать сложное сопряжение литературы, жизни, времени. Приблизимся вплотную к любой из работ Н. Яновского. Отдадимся движению его мысли…

Одним из первых задумался Н. Яновский об итогах уникального эксперимента, что был проведен в 20-е годы учителем А. Топоровым. В алтайской коммуне «Майское утро» он из вечера в вечер читал крестьянам художественные произведения, а затем усердно записывал их «критику». Так родились нашумевшие публикации Топорова и его книга «Крестьяне о писателях». Мало сказать: книга имела успех. Такой чуткий читатель, как Горький, признавался: он знакомился с суждениями крестьян, «захлебываясь от удовольствия» («На переломе», стр. 156). Потом, однако, Топоров был «проработан» вульгарно-социологической критикой. На критику отреагировали оперативно: учитель был уволен из школы, а вскоре вообще уехал из Сибири. Но известно: у книг причудливые судьбы, – в начале 60-х годов о Топорове вспомнили, его труд переиздали. И снова посыпались восторженные отзывы, замелькали газетные заголовки: «Второе рождение необыкновенной книги», «Удивительная книга», «Книга и подвиг», «Бесценный труд учителя»… Наконец, в Барнауле вышел отдельным изданием очерк о самом Адриане Митрофановиче Топорове.

Вчитываясь в эти материалы, Н. Яновский деловито заметит в начале своей статьи: «Если перед нами действительно «уникальный», «необыкновенный» труд, то от славословий в честь его автора пора перейти к самому обыкновенному его изучению» («На переломе», стр. 159). Н. Яновский и сделает это, никого не дожидаясь.

И прежде всего он решится заметить все высказывания коммунаров в их живой совокупности. В том числе и те, которые из-за «непричесанности» или резкости не попали в книгу – остались на страницах периодики. Суждения не только мудрые, но и спорные, не только проницательные, но и смешные… Иной критик, привычно повторяющий, что народ всегда прав, окажется в растерянности: оценки крестьян не сведешь к штампу, не выразишь лирической завитушкой. Но как раз неоднозначность, незапрограммированность этих оценок более всего привлекают Н. Яновского. «Ваша замечательная книга ценна ее внутренней честностью», – писал алтайскому учителю из Лозанны выдающийся просветитель и книговед Александр Николаевич Рубакин («На переломе», стр. 157). «Внутренняя честность» крестьян, которой их не надо было учить, и «внутренняя честность» А. Топорова, не поддавшегося соблазну отредактировать материал, несмотря на советы и предостережения критиков, дает возможность современному исследователю написать интереснейший портрет читателя 20-х годов. Уточню: сибирского читателя-крестьянина. Он совсем недавно выучился грамоте и буквально вчера узнал, где вход в библиотеку. Хорошо заметил Н. Яновский: прежде чем изучать читателя, А. Топоров «создал» его. Объяснил, что такое искусство, а потом привел в хор, самодеятельный оркестр, драмкружок, наконец, на читку художественной литературы. Этот читатель не поймет Блока, поиздевается над «Завистью» Юрия Олеши, но скажет о Пушкине: «Говорят, он старый писатель. Ну нет! Пушкин только что народился! Только что теперь он воскрес! Каждое слово его золотить надо… Как на легких рысях несет тебя Пушкин» ³.

Вместе с Н. Яновским мы погружаемся в процесс формирования читателя. Это, конечно, интересно. И пожалуй, впервые так наглядно. Мы видим и другое – то, как суждения крестьян входили в литературный обиход, в какой-то степени даже формировали литературно-критические взгляды. Последнее поначалу кажется спорным. Но «иначе и быть не могло! – настаивает Н. Яновский.- Шутка ли сказать: все мы, критики и некритики, нередко клялись именем народа, подчас говорили не иначе, как от имени народа, присягали верой и правдой служить народу, а тут, можно сказать, сам народ заговорил, да еще по-своему, смело, метко и образно, в высшей степени оригинально, неожиданно и, в конце концов, требовательно, по-хозяйски» («На переломе», стр. 163-164).

От портрета читателя критик идет к портрету литературы. Той литературы, которую коммунары читали и которую – не мудрствуя лукаво – судили. Критик прав, не абсолютизируя их суждения. Порой – суждения наотмашь. Замечу: крестьяне попадали своими оценками «в яблочко», когда, во-первых, форма художественного произведения не затрудняла для них восприятие книги и когда, во-вторых, они могли сопоставить героев и события с собственным жизненным опытом. А Н. Яновский соотносит эти голоса и с голосами критиков, и с голосом времени, вынесшего свой приговор той или иной книге.

Ми отвлеклись в сторону от статьи Н. Яновского? Нет, мы просто подчеркнута особенность методологии критика. Эта методология и предполагает возникновение у читателя параллелей, раздумий. Реакция естественна». Так всегда: блоки апробированных фраз рождают скуку, острая мысль – читательское сотворчество.

Сравнивая статьи Н. Яновского разных лет, замечаешь, как формировался характер критика, совершенствовалось мастерство анализа. Но главное все же в другом: становилось точнее, научно вывереннее его историко-литературное мышление.

Это ясно видно в статьях Н. Яновского о книгах, посвященных гражданской войне в Сибири. Здесь автор часто спорит с суждениями, кажущимися хрестоматийными. Но при свете конкретного историзма хрестоматийный глянец тускнеет: то, что представлялось само собой разумеющимся, рождает вопросы, сомнения.

Знаю: у кого-то анализ Н. Яновским романа Вяч. Шишкова «Ватага» вызовет резкий протест. Еще бы! В течение десятилетий роман служил (и служит!) «примером пагубного, опасного, чуть ли не преступно грубого непонимания реальных событий гражданской войны» («Поиск», стр. 4). Для десятков литературоведов «Ватага» была любимой иллюстрацией мысли: многие писатели 20-х годов преувеличивают и воспевают стихийное начало в революции. Потом о книгах ВС. Иванова, Л. Сейфуллиной, Артема Веселого, И. Бабеля будут писать иначе. Но «Ватага» так и останется «нереабилитированной»… Н. Яновский приводит факты (Вяч. Шишков писал о реальных событиях, происшедших в районе Новокузнецка), доказывает: художник говорит правду, и только правду. В жизни была и «стихийность», и «пена революции». Причем Вяч. Шишков вовсе не любовался этой пеной, не поэтизировал ее. Он одним из первых задумался: куда может завести революционную массу волюнтаризм, своеволие «сильной личности»? ⁴

А проза С. Залыгина о гражданской войне совсем иная. Однако с помощью Н. Яновского мы невольно заметим, как пересекаются во времени раздумья писателей. Ведь, по Н. Яновскому, одно из самых значительных художественных открытий С. Залыгина – это образ Брусенкова, анализ брусенковщины как социального явления «с весьма серьезными, нередко трагическими последствиями» («Поиск», стр. 194). Внешне они мало схожи, Зыков Вяч. Шишкова и Брусенков С. Залыгина. Но как тот, так и другой возлюбили «в революции самих себя, свою в ней непогрешимую роль, свое исключительное, чуть ли не божественное предназначение» («Поиск», стр. 192).

В заметках Н. Яновского о залыгинской прозе историзм мышления критика скажется и в другом. Он показывает: современный прозаик идет вослед Ядринцеву, Успенскому, Тургеневу, Некрасову. И видит русского мужика на новом историческом повороте. Конкретный историзм поможет критику заметить и складывающиеся штампы в книгах о гражданской войне, и новаторство Залыгина. «Сколько раз в нашей литературе, – восклицает Н. Яновский, – изображался крестьянин как нечто темное и косноязычное; выражал он свои мысли оригинально, но односложно, действовал чаще всего интуитивно, и больше действовал, чем размышлял. С. Залыгин с документами в руках рисует размышляющего крестьянина, того самого, который за словом в карман не полезет, который пытается осмыслить все, что вокруг происходит» («Поиск», стр. 184). Конкретный историзм проявляется по-разному в методе критика. Вот его статья о «Любавиных» В. Шукшина – романе, оказавшемся для исследователей на периферии творчества писателя. Одни критики сравнивали «Любавиных» с «Тихим Доном», «Даурией» (понятно, не в пользу В. Шукшина); другие стыдливо замечали: роман – жанр, чуждый дару прозаика. О последнем можно поспорить. Но дело даже не в том, что Н. Яновский убеждает, сколь неплодотворно ставить «Любавиных» в один историко-литературный ряд хотя бы и с «Тихим Доном»; Гораздо интереснее увидеть роман В. Шукшина в контексте нового времени, исканий прозы 60-х годов. Как поучительно, наконец, сопоставить эту книгу с первыми рассказами писателя. Разный материал, но во многом родственные герои: в глубине прошедших десятилетий Шукшин открывал все те же неизбывные, дорогие ему свойства народного характера. Поиски писателя были трудны. «Любавиными», доказывает Н. Яновский, завершался их первый важный этап.

О В. Распутине, как и о В. Шукшине, сегодня пишут много. Пишут кстати и некстати. Иногда словно по инерции. Как родилась статья Н. Яновского о повести «Прощание с Матёрой»? Произведение показалось критику симптоматичным. Он увидел в распутинской повести знак самой жизни, ее требование: «Наступило время задавать трудные вопросы, наступило время задумываться над новым, что возникло в природе и обществе, наступило время по-новому решать и действовать…» («Поиск», стр. 255). Н. Яновский опять спорит здесь с коллегами по перу, считает: многие из них не поняли жанр произведения В. Распутина. Повесть-размышление… Так определяет он «Прощание с Матёрой» и по этим законам, самим художником над собой признанным, судит его. Но главное, что сообразно с жанром повести критик присоединяется к размышлениям героев. Эта статья – образец социологической критики. Не в вульгарном, а в подлинном смысле. Н. Яновский пользуется инструментарием и экономиста, и социолога. Он приводит суждения специалистов о проблемах, поднятых В. Распутиным. Он сопоставляет показания литературы с показаниями жизни. Нет, социологический анализ не мешает эстетическому; гражданские обобщения писателя критик постигает через характеры, коллизии, образы. И напротив, подмечает Н. Яновский, главная идея книги определяет ее поэтику. Кроме правды героев, пишет критик, есть еще и правда повествователя. Они, эти правды, близки друг другу, но не равны. Правда лирического героя емче, а знание его о жизни трагичнее. Повествователь «все берет на себя, достижения и беды, правых и виноватых. Он задает вопросы, на которые пока нет ответов. И это тоже потрясает, как потрясает нас,- замечает по не случайной ассоциации критик,- трагедия лиственя, трагедия Мальчика и матери-Оленихи» («Поиск», ст. 255).

…Соглашусь с Ю. Андреевым, который писал о Н. Яновском: «…В его статьях есть еще одна характерная черта – постоянная готовность к полемике, к бою, к утверждению своих взглядов. Это качество вытекает из его стремления к истине» ⁵. Полемика – живой нерв работ Николая Яновского. И естественное их бытие. Но полемика есть полемика. Потому не берусь утверждать, что мудрый завтрашний день не внесет никаких коррективов в книги Н. Яновского…

Литература меняется, как меняется и сама действительность. Посреди этого движения мы часто думаем о судьбах писателей. Интересно задуматься и о судьбах критиков. Хотя эти судьбы уходят в тень, редко напоминают о себе…

Что видит критик, оглядываясь назад? Жизнь литературы, о которой пишет. Жизнь эта огромна, каждый выбирает свое. Н. Яновский давно совершил выбор. И сегодня он по-прежнему в заботах о «еще не тронутых духовных богатствах» Сибири. Оттого в его книгах почти нет переизданий: новые статьи, новые имена, новые архивные материалы. Критик спешит. Он оглядывается назад, а видит будущее. И говорит себе, как привыкший к дороге путник: «Надо идти дальше…»

г. Кемерово

1. Савва Кожевников, Статьи. Воспоминания. Письма, Западно-Сибирское книжное изд-во. Новосибирск, 1976, 192 стр.; М. Азадовский, Статьи и письма. Неизданное и забытое, Западно-Сибирское книжное изд-во, Новосибирск, 1978, 240 стр.[↩]
2. Н. Яновский, Голоса времени, Западно-Сибирское книжное изд-во, Новосибирск, 1971.[↩]
3. А. Топоров, Крестьяне о писателях, «Советская Россия», М. 1967, стр. 72.[↩]
4. Работе Н. Яновского над творчеством Вяч. Шишкова также сопутствовала собирательская деятельность. См.: «Воспоминания о В. Шишкове». Составитель Н. Яновский, «Советский писатель», М. 1979; «Вяч. Шишков. Мой творческий опыт». Составитель и автор предисловия Н. Яновский «Советская Россия». М. 1979.[↩]
5. Ю. Андреев, О творчестве Николая Яновского, в кн.: Н. Яновский, История и современность, Западно-Сибирское книжное изд-во, Новосибирск, 1974, стр. 6.[↩]