Мустафы Монда не будет (Буржуазная футурология о судьбе литературы)

Крупных писателей нередко называют пророками. Повышенная острота восприятия позволяет им увидеть заложенные в самых, казалось бы, обыденных и незначительных явлениях окружающей жизни признаки будущего. Прогностическая способность вообще в той или иной степени конститутивна для литературы. Ныне на Западе наметилась тенденция к усиленной эксплуатации этой способности. Фантастика, например, принципиально немыслима без элемента предсказания. Если учесть, что за последнее время процент научно-фантастических, утопических и антиутопических романов в потоке беллетристической продукции резко возрос, то приходится констатировать, что предсказание будущего стало одним из основных лейтмотивов современной западной прозы. К «беллетризованным прогнозам» начинают проявлять интерес не только досужие читатели, но и капиталистические монополии, предлагающие писателям-фантастам написать сценарии событий, которые, возможно, произойдут через определенный промежуток времени. Налицо явное стремление получить дополнительную информацию для оптимальной ориентации в условиях кризисной перспективы развития. С другой стороны, в статье Тома Александера «Лесные птицы на насесте в корпорациях», напечатанной в «Форчун мэгэзин» в августе 1964 года, прямо говорится, что представители большого бизнеса дают писателям заказ «придумать» новую социальную среду, которая бы гармонически соответствовала новой технологии.

В данном случае литература уже непосредственно участвует в социальном прогнозировании. Трудно сказать, каково содержание этих опусов, оседающих в сейфах компаний, но по той литературе, которая в изобилии поступает на книжный рынок западных стран, можно судить, что в подавляющем большинстве случаев фантасты не жалеют черной краски для раскрашивания картины «автоматизированного завтра». Особенно пессимистически изображают они будущее духовной культуры. Вообще пессимистическое отношение к будущему стало традиционным в западной литературе после выхода в 30-х годах антиутопического романа Олдоса Хаксли «Прекрасный новый мир». Примечательно, что именно с этого произведения начинаются обычно все библиографические указатели обширной литературы по футурологии, выпущенной на Западе.

О том, каким представлял себе Хаксли будущее культуры, и в частности литературы, можно судить хотя бы по эпизоду выработки у двухлетних младенцев, изготовленных на инкубационном конвейере, рефлекса отвращения к книге. Перед ними раскладывают развернутые книги и цветы таким образом, чтобы солнечный свет, падая на цветы, оставлял разноцветные блики на страницах. Дети доверчиво тянутся к книгам и цветам, и в этот момент по тщательно замаскированным проводам подается электрический ток. Дети в ужасе отдергивают руки, но цветные блики на белых страницах выглядят так заманчиво… И они снова тянутся к книгам, и снова следует удар током. Так повторяется до тех пор, пока в младенцев не вселяется на всю жизнь «инстинктивная ненависть к книгам и цветам», ненависть, которую руководители государства будущего сознательно прививают им. Эту «антикнижную» политику его «фордовское величество» Мустафа Монд, один из десяти главных контролеров земного шара, обращаясь к молодым гражданам государства, «обосновывает» следующим образом: «Если вы будете сидеть и читать книги, вы не сможете потреблять».

Здесь ясно выражена точка зрения самого Хаксли, считающего, что в духовном обеднении общества прежде всего повинна страсть к материальному потреблению и комфорту, этим заманчивым суррогатам подлинной культуры. Подобная идея лежит в основе многих теоретических построений западных ученых, в том числе и американского философа Эриха Фромма, автора нашумевшей книги с саркастическим названием «Здоровое общество», в которой он намечает не слишком радужные перспективы социального развития капиталистического мира.

Человек, утверждает Фромм, является «отчужденным потребителем… его страсть к потреблению не имеет ничего общего с реальными потребностями человеческого существования… потребление стало самоцелью» ¹.

В то же самое время, по мнению Фромма, человек отчужден от тех вещей, которые он с такой жадностью потребляет. Он окружен вещами, о которых не имеет ни малейшего представления. Человек знает, как пользоваться телевизором, телефоном, автомобилем, но он имеет лишь смутное представление, по какому принципу они работают. Человек, считает, Фромм, «не свободен в наслаждении собственным досугом, так как его потребительский досуг определяется техническим прогрессом, а также теми средствами для создания комфорта, которые он приобретает. Его вкус манипулируется: он хочет видеть и слышать то, что ему заранее предназначено видеть и слышать» ².

Всем этим Фромм объясняет явный упадок нравственности, интеллектуальное обеднение, политические кризисы и все прочие беды, подкрепляя свои рассуждения красноречивыми статистическими данными о росте алкоголизма, об увеличении случаев самоубийства и уголовных преступлений.

Еще более пессимистическую картину будущего рисует в своей книге «Вперед в хаос» Ганс-Генрих Фогт. «Машина убивает индивидуальность, – пишет он, характеризуя предпосылки грядущего «хаоса». – Конкурентная борьба подтачивает человека… Противоестественные явления в поведении людей, как, например, искусственная стерилизация, ведут к неврозам. Поток наслаждений мешает духовному развитию юношества. К сожалению, в будущем человеческая психика подвергнется еще более тяжелым перегрузкам» ³. Первопричину всех этих катастрофических явлений Фогт усматривает в научно-техническом прогрессе. Характерно, что среди тех факторов, которые содействуют «хирению творческих сил» человека капиталистического общества, он называет навязчивую «опеку со стороны радио, телевидения, кино и прессы» ⁴, то есть средств массовой коммуникации.

Итак, если верить выводам Фромма и Фогта, возникает Любопытная причинно-следственная цепочка: промышленный расцвет или научно-техническая революция – рост материального потребления; как следствие этого – подчинение человека вещам, постепенное превращение его в существо, которым можно «манипулировать», и, наконец, финал, предсказываемый романом Хаксли. Словом, ответственность за все несчастья, которые сейчас переживает и, по всей вероятности, будет переживать в увеличивающейся прогрессии западная культура, возлагается авторами на научно-технический прогресс.

Бесспорно, многие критические наблюдения Фромма над ситуацией, сложившейся в современной буржуазной культуре, выглядят убедительно, и все же они носят сугубо частный характер. Научно-техническая революция в капиталистическом обществе действительно способствует созданию все большего числа материальных благ и тем самым создает предпосылку заражения «здорового общества» всепоглощающей страстью потребления, что и приводит к его духовному обнищанию. Но столь парадоксальным последствиям научно-технический прогресс обязан вовсе не собственной природе, а факторам, которые коренятся в самой структуре капиталистического общества и действие которых, разумеется, отнюдь не сводится к перепроизводству потребительского благополучия. Напротив! Во всестороннем марксистско-ленинском анализе особенностей современного капитализма, содержащемся в докладе тов. Л. И. Брежнева на XXIV съезде КПСС, отмечается, что «общий кризис капитализма продолжает углубляться. Даже наиболее развитые капиталистические государства не избавлены от серьезных экономических потрясений… Постоянным явлением стал одновременный рост инфляции и безработицы. В странах развитого капитализма сейчас насчитывается около 8 миллионов безработных». В докладе также подчеркнуто, что «монополии широко используют достижения научно-технического прогресса для укрепления своих позиций, для повышения эффективности и темпов развития производства, для усиления эксплуатации трудящихся и их угнетения». Ни инфляции, ни роста безработицы, ни усиления эксплуатации Фромм и Фогт предпочитают не замечать. Пользуясь излюбленным приемом буржуазной софистики, они валят все беды на научно-технический прогресс, объявляя его первоисточником злоключений, выпавших на долю буржуазной культуры, объясняя кризисные явления в духовной жизни Запада отчуждением, вызванным научно-технической революцией или широким использованием средств массовой коммуникации. Но именно в самой этой культуре, защитники которой стремятся представить ее в качестве потерпевшей стороны, заложены настоящие и грядущие кризисные ситуации, ибо в той мере, в какой она буржуазна, она не может не нести на себе каиновой печати противоречий, разъедающих буржуазное общество. И процесс деструкции ее становится все более интенсивным в связи с обострением кризиса капиталистической системы в целом.

Об этом красноречиво свидетельствуют и высказывания тех западных ученых, которые являются ведущими специалистами в области планирования и прогнозирования «социальной среды». Известные буржуазные социологи Герман Кан и Энтони Винер для характеристики современного состояния культуры пользуются термином Питирима Сорокина «sensate» (чувственный). Значение этого термина может быть лучше всего понято при сопоставлении с другими обозначениями, введенными Сорокиным в лексикон социологии культуры: «интегрированный, или идеалистический», «идейный», «пост-чувственный» ⁵.

«Идейное» искусство, согласно Сорокину, можно охарактеризовать с помощью таких прилагательных, как трансцендентальный, религиозный, символический, аллегорический, статический, культовый, традиционный, имманентный.

«Идеалистическое», или «интегрированное», искусство ассоциируется о такими понятиями, как героический, благородный, возвышенный, патриотический, моралистический, прекрасный, приукрашенный, просветительский.

«Чувственное» искусство может быть буквальным, натуралистическим, реалистическим, визуальным, иллюзионистским, повседневным, развлекательным, заинтересовывающим, эротическим, синкретическим, модным, технически совершенным, импрессионистским, материалистическим, коммерческим, профессиональным.

В данный момент, считают Кан и Винер, ясно наметились тенденции к тому, что «может быть названо пост-чувственным искусством (late sensate), которое можно охарактеризовать как иносказательное, выражающее протест или бунт, перезрелое, экстремистское, чудаческое, ищущее сенсаций, возбуждающее, развращенное, экспериментальное, рекламирующее себя, поддельное, вульгарное, гадкое, разоблачающее, нигилистическое, порнографическое, саркастическое, садистское» ⁶.

Известные своей лояльностью к существующим в США порядкам, Кан и Винер пришли к этим выводам в результате использования весьма распространенного в футурологии метода экстраполирования (в заранее намеченных пределах, в статье Кана и Винерана тридцать три года вперед, или вплоть до 2000 года). Американские ученые вынуждены признать, что коль скоро вышеперечисленные признаки «пост-чувственного» искусства в достаточной степени жизнеспособны, то работающие на него реальные тенденции «должны стабилизироваться или даже измениться к худшему, если система не будет глубочайшим образом модифицирована» ⁷.

Придя к столь малоутешительному итогу, Кан и Винер, однако, не оставляют надежду именно на «модификацию» капиталистического общества. Но «модификация» здесь возможна лишь в направлении прямо противоположном тому, о котором мечтают Кан и Винер. Если принять во внимание все прогрессирующие кризисные явления в экономике и культуре буржуазного общества, обострение классовых и национальных противоречий и многое другое, то возможность спасительной «модификации» или какого-либо «обновления» капиталистической системы, не затрагивающих самих ее основ, покажется чистейшей химерой.

В связи с этим весьма красноречивы выводы, к которым пришел пользовавшийся для прогнозирования развития культуры известным футурологическим методом «анализа тенденции» ⁸ голландский социолог Фред Полак, автор капитального труда «Образ будущего», посвященного проблемам футурологии. Полак считает, что в каждом явлении современности, в том числе и искусстве, заключен образ будущего. Подлинное искусство, по мнению Полака, «всегда содержит в себе едва заметную тенденцию провидения или программы, еще не существующей в реальности. Так же как истолкование сна необходимо для психиатра, так и философу, изучающему проблемы культуры, невозможно обойтись без интерпретации материала искусства, если он хочет поставить глубоко обоснованный диагноз больному времени и выработать прогноз относительно вероятного будущего пути развития. Искусство отражает то, что лежит глубоко в душе времени. Вместе с тем оно является высокочувствительным предвидением культурного развития, оно открывает, оно пророчествует» ## Fred L. Polak, The Image of the Future, v.

1. Erich Fromm, The Sane Society, N. Y. 1955, p. 134.[↩]
2. Ibidem, p. 136.[↩]
3. Hans-Heinrich Vogt, Fortschritt ins Chaos (Die Zukunft des Menschen), Zurich-Stuttgart-Wien, 1970, S. 235.[↩]
4. Ibidem, S. 196.[↩]
5. Pitirim Sorokin, Social and Cultural Dynamics, v. IV, N. Y. 1962, p. 737.[↩]
6. «Daedalus», v. 96, 1967, N 3, p. 707.[↩]
7. Ibidem, p. 708.[↩]
8. Термин американского футуролога Дэниэла Белла см.: «Daedalus», v. 93, 1964, N 3, р. 851.[↩]