Мой друг Ильф. Вступительная заметка, составление и публикация А. Ильф

С расширенным комментарием выйдет отдельной книгой в московском издательстве «Текст».

В Российском государственном архиве литературы и искусства хранятся наброски и планы Евгения Петрова к книге о его друге и соавторе Илье Ильфе, которую ему не случилось написать (РГАЛИ, Ф. 1821. On. 1. Ед. хр. 43. Лл. 20-25. 1938-1940?).
Замысел книги возник у Петрова после смерти Ильфа (1937). Если бы не трагическая гибель Петрова в 1942 году, у нас была бы интереснейшая книга, рассказывающая о литературной судьбе авторов «культовых» романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», Конечно, это была бы книга не только об Ильфе – это была бы книга «о времени и о себе». Петров успел написать лишь прекрасное предисловие к первому изданию записных книжек Ильфа (1939) и совсем небольшой очерк к пятилетию со дня его смерти (1942).
Вероятно, история соавторства не знает такой поразительно дружной пары. Они были половинами единого целого. Они дополняли один другого. У них был разный круг друзей и жены с несхожими характерами. Дети разного возраста. Разные вкусы и разные пристрастия. Все десять лет совместной работы, встречаясь почти ежедневно, они обращались друг к другу на «вы» (и вовсе не потому, что Ильф был на пять лет старше). Но это был единый организм, один писатель – «ИЛЬФПЕТРОВ».
Откровением стали записные книжки Ильфа, написанные им в последний год жизни. Петров раскрыл свою душу в набросках к будущей книге, посвященной скончавшемуся другу.
Большие, длинные листы бумаги плотно запечатаны и исписаны с обеих сторон. Пишущая машинка «Royal», привезенная из Америки, – с очень мелким шрифтом. В свободных местах и на полях – краткие записи для памяти, карандашом и чернилами. Почерк у Петрова тоже мелкий, красивый, разборчивый.
Два первых наброска, озаглавленных «по-домашнему» «Мой друг Иля» (Петров звал Ильфа «Иля», а не «Илья»), не всегда выдержаны в хронологическом порядке; записи идут вразброс. Третий вариант носит более официальное название – «Мой друг Ильф» – и размечен по главам. Варианты во многом дублируют друг друга. Однако не только дублируют, но и дополняют. Одни записи совершенно понятны. Читая другие, гадаешь, что именно Петров имел в виду.
Фразы из воспоминаний Петрова давно уже разошлись на цитаты в современном литературоведении. Желание увидеть все три наброска напечатанными от самого начала до самого конца привело меня к мысли: а не попытаться ли закрыть лакуны цитатами из произведений самих соавторов, из мемуаров их друзей и коллег, материалами периодики, критики и просто фактическими сведениями тех десятилетий (намеренно оставляя в стороне современную литературу об Ильфе и Петрове).
Итак, перед нами воспоминания друзей, друзей-писателей литературного цвета старого «Гудка», соотечественников по Одессе. Одни больше дружили с Ильфом, другие – с Петровым. Но, вспоминая об одном, неизбежно вспоминали и о другом.
Подбирая цитаты, я старалась следовать отрывочному повествованию Петрова. Цитаты органично вливаются в текст, расширяют его, уточняют, показывают события в новом свете – словом, говорят сами за себя. Периодика и документы рисуют картину литературной жизни тех лет, давая понять, что соавторы вовсе не были такими баловнями судьбы, какими их принято считать.
В результате получилась некая реконструкция… нечто документально- художественное? Художественно-документальное? Добросовестная компиляция? Не знаю, как это назвать, но такой вариант кажется мне небезынтересным.
Ни Ильф, ни Петров не дожили до сорока лет (сейчас их назвали бы «молодыми»). Их общая писательская жизнь сконцентрировалась в одном лишь десятилетии. И вот сейчас, когда уже состоялось столетие Ильфа и вот-вот подойдет столетие Петрова, появилась возможность взглянуть на них словно бы «изнутри» – любящим дружеским взором.
Александра ИЛЬФ
Мы работали вместе десять лет. Это очень большой срок. В литературе это целая жизнь. Мне хочется написать роман об этих десяти годах, об Ильфе, о его жизни и смерти, о том, как мы сочиняли вместе, путешествовали, встречались с людьми, о том, как за эти десять лет изменялась наша страна и как мы изменялись вместе с ней. Может быть, со временем такую книгу удастся сочинить.
Евгений Петров, «Из воспоминаний об Ильфе».

МОЙ ДРУГ ИЛЬЯ
[Набросок первый]
Знакомство с Ильфом. «Гудок».
ЮРИЙ ОЛЕША: В Москву Ильф приехал в 1923 году. Мы жили с ним в одной комнате. Маленькая комната при типографии «Гудка» на улице Станкевича. Мы работали в «Гудке».
Юрий Олеша, «Об Ильфе». (Далее – «Об Ильфе».) – В сб.: «Воспоминания об Илье Ильфе и Евгении Петрове», М., 1963, с. 29. (Далее – «Воспоминания».)
СЕМЕН ГЕХТ: Сперва он [Ильф] жил в Мыльниковом переулке на Чистых прудах, у Валентина Катаева. Спал на полу, подстилая газету… Летом двадцать четвертого года редакция «Гудка» разрешила Ильфу и Олеше поселиться в углу печатного отделения типографии, за ротационной машиной. Теперь Олеша спал на полу, подстилая уже не газету, а бумажный срыв. Ильф же купил за двадцатку на Сухаревке матрац.
С. Гехт, «Семь ступеней». – «Воспоминания», с. 118. (Далее – «Семь ступеней».)
Мы сочиняем темы для «Смехача».
Поездка на Кавказ. Братья Розановы. Зеленый мыс. Востриков и Кривицкий.
Странная дружба. Ильф боялся, что его укачает. Как Ильф читал – быстро перелистывал страницы, каким-то чутьем угадывая, что можно пропустить. Любил старые комплекты. Человек скрытный, застенчивый, на первый взгляд- заносчивый.
АРОН ЭРЛИХ: Справочники, мемуары министров, старые иллюстрированные журналы времен англо-бурской войны или Севастопольской кампании – все представлялось ему интересным, всюду он умел находить крупицы полезных сведений.
А. Эрлих, «Начало пути». – «Воспоминания», с. 126. (Далее – «Начало пути».)
ГЕХТ: В наших прогулках по Москве он любил покупать на развале у Китайской стены старые журналы. У него были комплекты сатирической «Искры» 60- х годов, «Сатирикона», собрание лубочных картинок, сборники Аркадия Аверченко и других юмористов.
«Семь ступеней», с. 111.
Страшная квартира у Сретенских ворот. По ночам в коридорчике, превращенном в кухню, ходили крысы. Слесарь- интеллигент.
ВАЛЕНТИН КАТАЕВ: …В этой запущенной квартире в одном из глухих переулков в районе Сретенских ворот.
Валентин Катаев, «Алмазный мой венец», М., 1979, с. 127. (Далее – «Алмазный мой венец».)
ЭРЛИХ: У Ильфа была маленькая комнатка, в которой он жил не один. Некий энтузиаст механик жил по соседству и, скупая на Сухаревском рынке всевозможный металлический лом, строил с великим громом у себя в комнате мотоциклетку. У Петрова вовсе не было комнаты, и он временно ночевал у брата.
«Начало пути», с. 129.
ГЕХТ: Ильф с Олешей, оба теперь люди семейные, что-то отвоевали, что-то отремонтировали в плохоньком флигельке в Сретенском переулке. В эту комнатку на втором этаже… и пришла к Ильфу слава….Ильф поднялся однажды сюда по темной лесенке со связкой авторских экземпляров «Двенадцати стульев». Быт в Сретенском переулке был странноват…
«Семь ступеней», с. 119-120.
Как создавался заново разрушенный революцией быт. Вместо морали – ирония. Она помогла преодолеть эту послереволюционную пустоту, когда неизвестно было, что хорошо и что плохо.
Мы садимся писать «12 стульев».
Вечера в пустом Дворце Труда. Совершенно не понимали, что выйдет из нашей работы. Иногда я засыпал с пером в руке. Просыпался от ужаса – передо мною были на бумаге несколько огромных кривых букв. Такие, наверно, писал чеховский Ванька, когда сочинял письмо «на деревню дедушке». Ильф расхаживал по узкой комнате четвертой полосы. Иногда мы писали в профотделе.
Неужели наступит момент, когда рукопись будет закончена, и мы будем везти ее на санках. Будет идти снег. Какое замечательное, наверно, ощущение – работа закончена, больше ничего не надо делать.
Остап Бендер был задуман как второстепенная фигура. Для него у нас была одна фраза – «Ключ от квартиры, где деньги лежат». Ее мы слышали от одного нашего знакомого, который дальше и был выведен в виде Изнуренкова. Но Бендер постепенно стал выпирать из приготовленных для него рамок, приобретая все большее значение. Скоро мы уже не могли с ним сладить.
Спор о том, умертвить Бендера или нет. Лотерея. Потом мы пожалели нашего героя. Как-то совестно было возрождать его потом в «Золотом теленке».
ЕВГЕНИЙ ПЕТРОВ: К концу романа мы обращались с ним как с живым человеком и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал почти в каждую главу. Это верно, что мы поспорили о том, убивать Остапа или нет. Действительно, были приготовлены две бумажки. На одной из них мы изобразили череп и две косточки. И судьба великого комбинатора была решена при помощи маленькой лотереи. Впоследствии мы очень досадовали на это легкомыслие, которое можно было объяснить лишь молодостью и слишком большим запасом веселья.
Е. Петров, «Из воспоминаний об Ильфе». – «Воспоминания», с.21. (Далее – «Из воспоминаний об Ильфе».)
НАДЕЖДА РОГИНСКАЯ: В Москве авторы работали то в квартире Ильфа (одна комната в коммунальной квартире на Соймоновском проезде), то в квартире Петрова. Кончали роман у Петрова. Работали всю ночь. Ильф вернулся домой рано утром….Я проснулась, услышав, как он говорил сестре: «Мы долго спорили с Женей, как лучше – зарезать Остапа Бендера бритвой или его задушить, и решили, что зарезать!»
Надежда Рогинская, «Об Илье Ильфе. Воспоминания свояченицы». – «Фонтан» (Одесса), 1999, N 8, с. Ю. (Далее – «Воспоминания свояченицы».)
ГЕХТ:…Прототипом одного из персонажей романов Ильфа и Петрова, остроумца Изнуренкова, был М. Глушков.
Ильф и Петров назвали его… неизвестным гением, который «выпускал не меньше шестидесяти первоклассных острот в месяц». Они с улыбкой повторялись всеми…
«Семь ступеней», с. 116.
Прототипом Авессалома Владимировича Изнуренкова был сотрудник «Гудка» Михаил Александрович Глушков. В 1936 году остроумие привело его к аресту и ссылке. Как-то раз на собрании сотрудник Жургаза сослался на мнение брата, а тот работал на Лубянке. «Знаем мы вашего брата!» – выкрикнул с места Глушков. Юмора не поняли. Он вернулся из ссылки через двадцать лет и через два года умер.
В своих воспоминаниях В. О. Роскин в числе двух-трех человек, вступавших в словесную полемику с Маяковским и выходивших из нее с честью, называет «журналиста Глушкова», «с которым Маяковский встречался в разных редакциях, а главным образом за игрой на бильярде» («Литературное обозрение», 1993, N 6, с. 27).
Неизменный спутник Маяковского А. Е. Крученых записывает 1 июня 1929 года: «…В. В. проиграл много партий королю юмористов М. Глушкову» (Алексей Крученых, «Наш выход. К истории русского футуризма», М., 1996, с. 150. Далее – «Наш выход»).
Когда роман был закончен, мы уложили его в аккуратную папку и на обратную сторону обложки наклеили записку: «Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу». Это была боязнь за труд, на который было потрачено столько усилий. Ведь мы вложили в эту первую книгу все, что знали. Вообще же говоря, мы оба не придавали книге никакого литературного значения, и, если бы кто- нибудь из уважаемых нами писателей сказал, что книга плоха, мы, вероятно, и не подумали бы отдавать ее в печать.
ПЕТРОВ: Мы никак не могли себе представить, хорошо мы написали или плохо. Если бы Дюма-отец, он же Старик Собакин, он же Валентин Катаев, сказал нам, что мы принесли галиматью, мы нисколько не удивились бы. Мы готовились к самому худшему.
«Из воспоминаний об Ильфе», с.