Модели мира в литературе русского авангарда

Термин «модель мира» по своему происхождению связан с культуроведением и ввиду этого может служить интегральному пониманию структурных констант любой культуры, а далее пониманию структурного единства творения искусства в рамках данной культурной формации.

Художественная модель мира по своему существу во многом противоречит так называемой глобальной модели мира, поскольку она оспаривает ценности, признаваемые обществом, поскольку выражает свою новую иерархию ценностей, поскольку оспаривает самые основы ценностей и мирового порядка в целях полемики или сатиры, в целях творческой игры или в целях утопических переделок.

В таких случаях нередко возникают или праздничный мир, или голый мир, или безумный мир, или мир наоборот. Как система всевозможных переходов и превращений художественная модель мира является системой определенной структурной амбивалентности с преобладанием соответственных функций, которые могут простираться от резкой полемики до игры слов.

Моделировать мир – это для художника скорее всего бессознательная деятельность, и поэтому модель мира как таковая может совсем ускользнуть от внимания исследователя. Тезис настоящей статьи, однако, сводится к следующему: у художников в известные исторические эпохи перелома ощущается необходимость открыто разбирать вопросы мироздания, вопросы мирового порядка и вопросы мировой судьбы, то есть роковые вопросы всего человечества. Такой переломной эпохой, несомненно, является время до и после первой мировой войны, эпоха европейского авангарда.

У всех моделей мира есть, конечно, своя топология, свое членение пространства. Как первый пример беру четыре страны света, которые в известном смысле предопределяют культурно-историческое сознание народов. Особенно характерным для русского авангарда здесь является уничтожение традиционной противоположности Востока и Запада, Азии и Европы. Апокалипсическая тема монголизма, резко выделяющаяся в творениях Андрея Белого и в идеологии «Скифов», сменяется темой мудрого, миролюбивого и даже благочестивого Востока – Азии как первой страницы в «Единой книге» земного шара¹.

В поэме «Война и мир» Маяковского важнейшие континенты или страны света уподобляются волхвам с Востока, которые человеку приносят свои дары как раз по примеру волхвов из Евангелия:

«В холоде севера мерзнущий,

Африки солнце тебе!»

 

«Африки солнцем сожженный,

тебе,

со своими снегами,

с гор спустился Тибет!» ²

 

Снеговые горы, конечно, следует рассматривать как символ чистоты, и центральный хребет Азии, как мы еще увидим, не случайно назван страной света.

В поэме «Ладомир», как известно, Хлебников свою фразу «люблю весь мир я» разбивает на пять слогов и распределяет ее на пять голосов пяти центральных рек Востока и Запада:

Где Волга скажет «лю»,

Янтцекиянг промолвит «блю»,

И Миссисипи скажет «весь»,

Старик Дунай промолвит «мир»,

И воды Ганга скажут «я»…

 

Главные реки земного шара таким образом превозносятся до сакральной сферы, подобно райским рекам, и кроме того, нужно и здесь указать на возможность ритуального очищения в воде.

В стихотворении Хлебникова «Единая книга» реки даже становятся «шелковинкой-закладкой» в книге мира, «где остановился взором читатель». В частности, упоминаются «Волга, где Разину ночью поют», «желтый Нил, где молятся солнцу», Янцзекиянг, Миссисипи, Ганг, Дунай, Замбези, «бурная Обь, где бога секут» – очевидно, символ шаманизма – и, в конце концов, «Темза, где серая скука».

В поэме Маяковского «Война и мир» обнимаются две реки, которые равным образом являются жертвами кровавой войны: Рейн и Дунай. Особенно на себя обращает внимание мифопоэтическое олицетворение рек

Это Рейн

размокшими губами лижет

иссеченную миноносцами голову Дуная.

 

В результате подобных превращений материки и реки в модели мира русского авангарда становятся символами всеобщего примирения и взаимной любви. Сила любви после мировой войны Маяковскому кажется столь великой, что ему даже мерещится примирение Христа с братоубийцей Каином:

Земля,

откуда любовь такая нам?

Представь –

там

под деревом

видели

с Каином

играющего в шашки Христа.

 

Эту картину мирной игры, очевидно, отсюда взял Хлебников, который позднее в своей поэме «Ладомир» изображал кумиров прошлого, объединенных в дружеском коллективе:

Где Ункулункулу и Тор

Играют мирно в шашки,

Облокотясь на руку…

 

Было бы, конечно, неразумна представить себе модель мира у авангарда как картину всепобеждающей любви. Доминирующий конфликт просто переходит с одного уровня на другой, например, на семантическую категорию юности и старости, на антагонизм возрастов. Мы хорошо знаем, что в сознании авангарда подъем новых сил связан с понятием молодой эры. «У меня в душе ни одного седого волоса», – так говорит Маяковский в начале поэмы «Облако в штанах», – «иду – красивый, двадцатидвухлетний». В то же самое время всюду недостает – из перспективы самих молодых людей – простого человеческого слова.

Вспомним строки Маяковского 1916 года из стихотворения «Надоело»:

Нет людей.

Понимаете

крик тысячедневных мук?

Душа не хочет немая идти,

а сказать кому?

 

В тот же самый год войны Хлебников пишет в своем «Письме двум японцам», являющемся чисто поэтической декларацией:

«Старшие возрасты не умеют выдавить из себя достаточно честности по отношению к младшим, и во многих странах эти последние ведут жизнь константинопольских собак».

В том же самом письме Хлебников говорит о «кольце юношей», объединившихся не по соседству пространств, но в силу братства возрастов, и предлагает создание «Собора Отроков будущего».

Нельзя не вспомнить в связи с этими высказываниями, что Маяковский еще в 1915 году характерную метафору собаки перенес на уровень поэтической метафоры в стихотворении «Вот так я сделался собакой».

Манифест Хлебникова «Труба Марсиан» 1916 года с присущим тогда футуристам сарказмом характеризует так называемые «старшие возрасты»:

«1. Как освободиться от засилья людей прошлого, сохраняющих еще тень силы в мире пространства, не пачкаясь о их жизнь (мыло словотворчества), предоставив им утопать в заработанной ими судьбе злобных мокриц. Мы осуждены завоевать мерой и временем наши права на свободу от грязных обычаев людей прежних столетий.

2. Как освободить быстрый паровоз младших возрастов от прицепившегося непрошеным и дерзким образом товарного поезда старших возрастов?»

Для модели мира здесь существенно, что у Хлебникова мир пространства противопоставляется мере и времени по аналогии противоположности старших и младших возрастов. «Мера» здесь вовсе не случайно упоминается как двойник времени, что хорошо показывают математические исчисления Хлебникова в брошюре «Время мера мира», напечатанной в 1916 году.

1. Ср. стихотворения Хлебникова «Единая книга» и «Азия». Сочинения Хлебникова цитируются по изданию: «Собрание произведений Велимира Хлебникова в 5-ти томах», Л., 1928 – 1933.[↩]
2. Сочинения Маяковского цитируются по изданию: В. В. Маяковский, Собр. соч. в 8-ми томах, М., 1968.[↩]