«И все-таки узнают голос мой»

К. Чуковский, Дневник (1901 – 1929), М., «Советский писатель», 1991, 544 с.

В 1934 году Михаил Зощенко написал в «Чукоккале»: «Наибольше всего завидую, Корней Иванович, тем Вашим читателям, которые лет через пятьдесят будут читать Ваши дневники и весь этот Ваш замечательный материал» (с. 473). Это нам завидовал Зощенко. Недавно вышла книга: К. Чуковский, «Дневник (1901 – 1929)» – первая часть дневника, который Корней Иванович вел почти семьдесят лет – до 1969 года. В перепечатанном виде весь он насчитывает 2500 страниц. Опубликованный дневник К. Чуковского оказался интересным с первой записи и до последней, 6 ноября 1929 года. Меня это не удивило, как, наверное, и многих читателей. Во-первых, мы были подготовлены фрагментами из него об Ахматовой, Блоке, Горьком, Маяковском, Пастернаке, которые печатались в течение последнего десятилетия в различных журналах. Во-вторых, К. Чуковский вел дневник в необычайно насыщенное событиями время – здесь и расцвет «серебряного века», и Октябрьская революция, и все, что происходило с русской культурой после ее победы. Корней Иванович в те годы постоянно находился в гуще людей, за его плечами – активная и плодотворная жизнь, заполненная интересными встречами.

К. Чуковский рассказал об известных, малоизвестных и некоторых совсем неизвестных событиях. Он обратил внимание на то, что другие не заметили, и естественно, что многое он воспринял по-своему. Примеров бесчисленное множество, я приведу некоторые из тех, которые показались мне наиболее интересными. Чуковский описал встречу Ахматовой и Блока: «30 марта. [1920 год]… Мы встретили ее и Шилейку, когда шли с Блоком и Замятиным из «Всемирной». Первый раз вижу их обоих вместе… Замечательно – у Блока лицо непроницаемое – и только движется, все время, зыблется, «реагирует» что-то неуловимое вокруг рта. Не рот, а кожа возле носа и рта. И у Ахматовой то же. Встретившись, они ни глазами, ни улыбками ничего не выразили, но там было высказаного мн[ого]» (с. 143). Запись о Пушкинском празднестве в Доме литераторов сделана тотчас («Только что в 1 час ночи…»), как Чуковский вернулся с собрания. Перечислив тех, кто «сидел за столом», он продолжал: «Речь Кони (в к-ром я почему-то разочаровался) – внутренне равнодушна и внешня. За дешевыми ораторскими фразами чувствовалась пустота. Стишки М. Кузмина, прошепелявенные не без ужимки, – стихи на случай – очень обыкновенные. После Кузмина – Блок. Он в белой фуфайке и в пиджаке. Сидел за столом неподвижно. (Еще до начала спрашивал: – Будет ли Ионов? И вообще из официальных кругов?) Пошел к кафедре, развернул бумагу и матовым голосом стал читать о том, что Бенкендорф не душил вдохновенья поэта, как душат его теперешние чиновники, что П[у]шк[ин] мог творить, а нам (поэтам) теперь – смерть. Сказано это было так прикровенно, что некоторые не поняли… Но большинство поняло и аплодировало долго. После в артистической – трясущая головой Марья Валентиновна Ватсон, фанатичка антибольшевизма, долго благодарила его, утверждая, что он «загладил» свои «Двенадцать». Кристи сказал: «Вот не думал, что Блок, написавший «Двенадцать», сделает такой выпад». Волынский говорил: «Это глубокая вещь». Блок несуетливо и медленно разговаривал потом с Гумилевым» (с. 158). Запись, сделанная 12 мая 1924 года: «Первый номер «Современника» вызвал в официальных кругах недовольство:

– Царизмом разит на три версты!

– Недаром у них обложка желтая.

Эфрос спросил у Луначарского, нравится ли ему журнал.

– Да, да! Очень хороший!

– А согласились ли бы вы сотрудничать?

– Нет, нет, боюсь.

Троцкий сказал: не хотел ругать их, а приходится. Умные люди, а делают глупости» (с. 274).

Дневник буквально пестрит именами писателей, художников, артистов, музыкантов, политических и общественных деятелей. К. Чуковский шутливо написал, перечисляя людей, с которыми встретился за день: «… опять пошла Ходынка». Он редко ограничивался простым упоминанием имен, о ком-то писал коротко, о других – подробно и на протяжении нескольких лет, например, об Ахматовой, Горьком, Зощенко, Кони, Репине, Тынянове, Тихонове (А. Сереброве). Он создал любопытные, неожиданные портреты людей, в известных своих современниках раскрыл новые качества, некоторых мы теперь видим в ином свете. Например, художник И. Бродский был в основном известен своими портретами Ленина. Корней Иванович рассказал, что в квартире художника его встретили «портреты и портретики Ленина» и «расстрелы к[оммуни]стов в Баку», которые повсюду были развешаны в массовом количестве. Художнику приходилось фабриковать Ленина и «расстрелы», чтобы кормить огромную семью и чтобы покупать картины – «у него отличная коллекция Врубеля, Малявина, Юрия Репина и пр.» (с. 370). Далее Чуковский написал: «Примирило меня с ним то, что у него так много репинских реликвий… И я вспомнил того стройного изящного молодого художника, у которого тоже когда-то была своя неподражаемая музыка – в портретах, в декоративных панно» (с. 371).