Мир Пруста в зеркале изобразительного искусства и фотографии

Одна из главных памятных литературных дат 1991 года,120-летие со дня рождения Марселя Пруста, была отмечена «о Франции несколькими интереснейшими художественными выставками.

«Сван всегда питал какое-то особое пристрастие к нахождению на картинах старых мастеров не только общего сходства с окружающей нас действительностью, но того, что наименее поддается обобщению, именно индивидуальных черточек лиц окружающих нас людей; так, например, в бюсте дожа Лоредано работы Антонио Риццо он видел выдающиеся скулы и косые брови своего кучера Реми, как и вообще поразительное сходство с ним; в красках Гирландайо – нос господина де Паланси; в одном из портретов Тинторетто – лоснившиеся от прорастания бакенбард щеки, ломаную линию носа, проницательный взгляд и припухшие веки доктора дю Бульбона». Эти слова из «Поисков утраченного времени», восходящие к эпизоду, когда Сван находит в Одетте сходство с Сепфорой Боттичелли, изображенной на одной из фресок Сикстинской капеллы (это сходство позволяет ему ввести образ Одетты в мир своих грез, куда до той поры она не имела доступа и где приобрела новый, более благородный облик), могли бы быть взяты эпиграфом к выставке «Пруст и художники» в музее города Шартра.Если фрески Боттичелли, Мантеньи, Джотто (аллегорические фигуры «Добродетели» и «Пороков» из капеллы Арена в Падуе, на размышления о которых героя опять-таки наводит сходство фигуры беременной судомойки с фигурой «Милосердия») даны лишь в репродукциях, то устроителям выставки, готовившим ее в течение трех лет, удалось собрать на ней немало и шедевров, так или иначе связанных с миром Пруста. Выставка включает сто десять картин из музеев и частных собраний Франции, Англии, Соединенных Штатов, Венгрии, Испании, Швеции и других стран. Помимо картин, на ней представлено множество рисунков и документов; экспонаты снабжены аннотациями, отсылающими к страницам Пруста, на которых эти произведения упоминаются или обсуждаются.Не будет преувеличением сказать, что его герои воспринимают окружающий мир глазами любимых им художников. Так на празднике у герцогини Германтской великолепный красный цвет ее вечернего манто напоминает герою краски Тьеполо, а пеньюар Одетты – «Семью» Ватто, выдержанную в красноватой гамме, с фигурой матери в длинном одеянии. «Перистые треугольники неподвижной пены», которые герой наблюдает из окна отеля в Бальбеке, он видит «вычерченными так же тонко, как Пизанелло писал пером или тушью», а проходящий мимо сенегалец заставляет барона де Шарлюса, с которым герой разговаривает о только что увиденном у Германтов знаменитом фонтане Юбера Робера, вспомнить вещи Фромантена, навеянные Востоком. Наконец, меняющиеся лица «девушек в цвету» в Бальбеке Пруст сравнивает с аксессуарами «Русских балетов», «иные из которых при дневном свете представляют собой обыкновенные бумажные кружочки, когда же гений Бакста погружает декорацию в бледно-алое или же затопляет ее лунным светом, то они накрепко врезываются в нее, точно бирюза на фасаде дворца, или томно распускаются бенгальской розой в саду». А вот «Голландский интерьер» Питера де Хоха, с раскрытой, как на знаменитых «Менинах», дверью на заднем плане, ведущей в залитую солнцем комнату, которую Пруст сравнивал с неким вторым планом пресловутой Сонаты Вентейля; пейзажи Брейгеля, вызывающие у писателя особый разрез человеческих воспоминаний, самих по себе ничем не примечательных, но полных очарования; вещицы Буше, при взгляде на которые герой тотчас припоминает вопросы, которые не успел задать недавно умершему Свану. Есть на выставке и картины принцессы Матильды, племянницы Наполеона (кстати, долго жившей в России), встреча с которой в Булонском лесу, где он гуляет со Сваном; производит такое впечатление на героя романа. С Петербургом связано и имя Ж. Берана, который там родился и чья интерьерная живопись, в том числе «Салон графини Потоцкой», также представлена на выставке.