№4, 1968/Обзоры и рецензии

Мир критика

А. Макаров, Поколения я судьбы. Книга статей, «Советский писатель», М. 1967, 374 стр.

Горько сознавать, что книга «Поколения и судьбы» оказалась для Александра Николаевича Макарова последней, что она как бы подвела черту разносторонней, более чем тридцатилетней, активной работе критика, имя которого хорошо знали не только литераторы, но и читатели. В его суждениях о литературе всегда подкупала серьезность и широта критического анализа, умение соединить с разговором о важнейших явлениях литературы разговор о живой действительности, подкупала, наконец, и горячая заинтересованность в судьбах писателей и книг, та влюбленность в свое ремесло, которая не может не вызывать у читающей публики ответного отклика. Когда-то поэт Иннокентий Анненский, выпуская сборник критических этюдов, назвал его «Книгой отражений». Тем самым он как бы хотел подчеркнуть, что разбирает и оценивает здесь то, что ему особенно близко и дорого, что им владело, что отразилось в нем самом, что он хотел бы сберечь в себе.

В этом смысле, мне кажется, можно сказать, что критическая деятельность А. Макарова тоже была в какой-то степени книгой отражений. И это отнюдь не метафора. Во всяком случае, менее всего он хотел бы прослыть в глазах своих читателей высокомерным судьей, который, избрав «для себя позицию вне произведения, над ним, хладнокровно разбирает достоинства и недостатки новой поэмы или нового романа. То, о чем писал А. Макаров, прошло через его «душу, живу», отразилось в нем самом. Вот откуда этот, всегда глубоко личный, неравнодушный, заинтересованный тон критических его работ, который так отчетлив во всех статьях последнего сборника.

Ведь если прав Иннокентий Анненский, когда говорит, что самое чтение поэта есть уже для читателя творчество и что поэты пишут не для зеркал и не для стоячих вод, то вдвойне это замечание справедливо в отношении умного, тонкого и отзывчивого читателя, каким является критик. Уж для него-то чтение новой книги всегда творчество. И мне бесконечно интересно было каждый раз знакомиться с творчеством такого критика, как А. Макаров, входить в круг мыслей и чувств, возникавших у него при чтении книги и размышлении над ней.

Прочитайте его статью «Мир Шолохова». Это как бы обобщенный портрет художника. И написан он широким мазком, свободным от чрезмерной детализации, от мелочных подробностей, которые остались где-то в предварительных заготовках. Однако я думаю, что без этих невидимых для читателя» заготовок навряд ли была бы возможна та щедрость и широта, та свобода в обращении с материалом, которая ощущается при чтении статьи А. Макарова о Шолохове.

Совсем в ином ключе написана монографическая статья «Вера Инбер». Исследуя сложный, более чем полувековой путь писательницы, начиная с самых первых ее салонно-бездумных стихотворных безделушек из сборника «Печальное вино» или «Горькая услада» до наиболее зрелых произведений последнего периода, в которых мы отчетливо слышим отзвук нашей советской жизни, критик избирает метод неторопливого, пристального вглядывания в материал. Он анализирует один сборник за другим, выявляя, подчеркивая то, что, по его мнению, составляет самую душу творчества Веры Инбер, и то, что сам критик определяет одним словом – жизнелюбие.

Вольно или невольно последняя книга А. Макарова вобрала в себя весь круг вопросов, которые его как критика занимали всю жизнь. Уже самый состав сборника, охватывающего творчество писателей старшего поколения, «страницы повести отцов», книги писателей – ровесников автора и, наконец, молодого поколения прозаиков и поэтов, вступивших в литературу в самые последние годы, подсказал критику главную тему, сборника: традиции, художественная преемственность, эстафета поколений, черты как наследственные, так и новые, непривычные, короче говоря, фамильное сходство или же несходство молодых писателей с предшественниками. Сам критик обмолвился мимоходом в своей книге, что его собственное объяснение творчества писателей-современников неизбежно ограничено восприятием людей его поколения и рамками его собственного познания. Новый читатель, может быть, многое поймет по-иному и оценит иначе. Может быть! Но я-то думаю, что те душевные свойства поэта, которые прозорливо замечены и горячо поддержаны критиком, будущего читателя тоже не оставят равнодушным.

А в то же время как не оценить в статьях А. Макарова именно это восприятие современника и даже сверстника многих, о ком он пишет! Как бы проницателен, сведущ и эрудирован ни был будущий исследователь наших дней, он все же начисто будет лишен того преимущества, которое дано критику, пишущему о своем времени без дистанции времени, – непосредственности вторжения в живой литературный процесс. И А. Макаров со всем свойственным ему как литературному критику темпераментом, прямотой и отзывчивостью широко пользуется этим преимуществом. Я тут имею в виду не только ту естественность и непринужденность, с которой, ломая перегородки, он вдруг вторгается в собственный критический анализ с неожиданными лирическим и отступлениями о времени в о себе, о том, что «было при нас» и с нами «вошло в поговорку». «Но, может быть, довольно уже об этой старой книжке… – воскликнет он в статье «Право на вдохновение» и тотчас добавит, – потерпите еще немного, дайте остыть человеку, охваченному яростью воспоминаний. От нее, от этой далеко не совершенной книжки, струится сияние и моей юности». Такие отступления, наряду с некоторыми другими индивидуальными особенностями макаровских статей, и подсказали мне мысль назвать юс отражениями. Однако, – мне хочется это повторить, – сейчас я имею в виду вторжения критика непосредственно в ход литературного процесса как такового.

Об этом думаешь, читая третий, самый обширный, да, пожалуй, и наиболее интересный раздел его книги «Не мы молодые», посвященный характеристике творчества Е. Евтушенко, А. Рекамчука, В. Липатова, В. Семина, В. Аксенова и других представителей молодой поэзии и молодой прозы.

Кстати говоря, в том, что интерес к молодой литературе был у А. Макарова истинным, органичным и чрезвычайно глубоким, без малейшего наигрыша и рисовки, я не раз мог убедиться, когда несколько лет назад вместе с ним составлял для издательства «Советский писатель» сборник статей 13 молодых критиков «Навстречу будущему». Сколько времени и сил отдал Александр Николаевич этому сборнику и как радовался его выходу в свет, будто это была его собственная книга – самая любимая и самая заветная!

Что же касается до собственных статей А. Макарова о молодых, то, например, его «Раздумья над поэмой Евг. Евтушенко» (речь идет о поэме «Братская ГЭС») представляются мне, образцом критического исследования – точного и широкого, одновременно доброжелательного и требовательного. «Живой облик поэта отразился в поэме со всем тем, что составляет его достоинства, и с тем, что не без оснований относят к его недостаткам. Но то-то и дорого, что живой!» В этих словах, собственно, и сформулированы исходные позиции критика. Он не собирается ни преувеличивать недостатки поэмы, ни преуменьшать ее достоинства. Он оценивает поэму, как живое явление, во всей ее сложности и противоречивости, силе и слабости, с ее высокой поэтической мобилизованностью и одновременно небрежностью, пленительной силой образности рядом с риторическим празднословием и т. д.

Впрочем, здесь я не собираюсь цитировать все доводы критика относительно достоинств и слабостей поэмы Е. Евтушенко ни тем более повторять ту развернутую аргументацию, которая приводится в статье А. Макарова, когда он подходит к вопросу о том, как, под влиянием каких условий формировался духовный облик представителей целого литературного поколения, к которому принадлежит и автор «Братской ГЭС».

Вмешательство критика в живой, реальный процесс литературы я вижу не в риторических фразах и, как правило, мало кого вдохновляющих призывах: «Делай так, не делай эдак, и все будет хорошо», а в том, с какой последовательностью и внутренней убежденностью, исходя в своем анализе «Братской ГЭС» из индивидуальных особенностей поэзии Е. Евтушенко, А. Макаров как бы подсказывает автору его возможности, усматривая в сегодняшних произведениях предпосылки будущих побед и оспаривая то, что кажется ому; неверным.

Например, говоря о тяготении Е. Евтушенко к художественным гиперболам, А. Макаров приводит строчку из стихотворения «Маяковский», ту, где Е. Евтушенко, вспоминая «невыдуманных врагов» поэта, четырежды повторяет доведенный до истерического выкрика призыв: «Стрелять, стрелять, стрелять, стрелять». «Только, когда читаешь его программу действий, – замечает критик, – создается впечатление, что, призвав к решающему сражению, поэт завел нас в ближайший тир. Да простит мне Евг. Евтушенко эту шутку, но он сам дал к ней повод».

Трудно не согласиться тут с критиком. Пренебрежение чувством меры приводит поэта к тому, что художественная гипербола превращается у него в свою противоположность. «В призыве бороться с человеческими пороками огнестрельным оружием есть что-то ребяческое». В своем развитии человечество выработало иные меры борьбы с общественными пороками. Маяковский, призывавший свернуть головы канарейкам, «чтоб коммунизм канарейками не был побит», напоминает А. Макаров, Ювеналовым бичом превосходно владел. И автора «Братской ГЭС» критик склоняет к более глубоким и точным политическим и социологическим выводам, когда речь заходит о сложных явлениях действительности, к тому, чтобы не ограничиваться ребяческими восклицаниями, которые могли бы стать лишь «эстрадной программой юнцов-любителей громкой фразы».

Я думаю, что о серьезности, основательности критической деятельности А. Макарова как нельзя лучше свидетельствует то пристальное внимание, с которым он неизменно следил за появлением в литературе новых имен и новых книг. Лет 5 – 6 назад А. Макаров одним из первых, если не самым первым, в статье «Серьезная жизнь» попытался обрисовать лицо молодой прозы и разгадать общие у ее представителей черты. А незадолго до смерти он предпринял новую (и опять-таки чуть ли не первым) попытку поразмышлять о том, как развивалось индивидуальное творчество писателей, упоминавшихся в той, давней статье, передать уже не сходство, а различие талантов, их несхожесть между собой, схватить как бы движущиеся портреты ныне повзрослевших авторов. При этом он как заботливый селекционер отделял доброе от дурного. Отделял требовательно, бескомпромиссно. Однако, будучи отнюдь не лицеприятным критиком слабостей и недостатков молодой литературы, А. Макаров не уставал подчеркивать то, что высоко ценил у ее представителей, – беспокойство, стремление не отстать от бурного потока жизни. «И чем-чем, – писал он, – а каменностью сердца ни одного из них не упрекнешь… Скорее можно упрекнуть их горячностью, стремлением засыпать своего читателя вопросами, которые нередко для них самих бывали смутны, рождались импульсивно, как принято говорить, без достаточной продуманности».

Что ж! Пусть со временем их суждения обретут большую мудрость, более зрелым станет мастерство. Но пусть души не утратят священного беспокойства и не иссякнет жар сердец. Этого менее всего хотелось критику. Сам-то он был человеком неравнодушным. Присутствие личности автора мы чувствуем во всех его статьях. И читая последнюю книгу А. Макарова, мы тоже постоянно ощущаем, что нам интересен и сам ее автор, как личность, как писатель. Сколько писалось и пишется критических опусов, начисто лишенных авторского почерка и авторской индивидуальности, но запоминаются и помогают возвысить критику до степени искусства, как правило, те книги, в которых мы встречаемся с личностью сильного, талантливого и безусловно объективного критика. Нужно ли говорить, что скорее, чем любые другие, они вправе рассчитывать на взаимность читателей и писателей. Книги Александра Николаевича Макарова относятся к их числу.

Цитировать

Галанов, Б.Е. Мир критика / Б.Е. Галанов // Вопросы литературы. - 1968 - №4. - C. 208-211
Копировать