«Миф детства» как олицетворение «золотого века» в творчестве Достоевского

В последнее время в гуманитарных дисциплинах все чаще появляются исследования в русле антропологии — науки о человеке. Причина вторжения антропологии в различные научные ареалы кроется в том, что в конце XX века остро ощущается необходимость целостного взгляда на мир и на человека в нем, что, в свою очередь, объясняется антропологическим кризисом и мировыми глобализационными процессами. Вовлеченность персонажей в самый широкий круг всевозможных внелитературных факторов, определяющих облик, сознание и поведение человека, — факторов психических, физиологических, социальных, религиозных, моральных и прочих¹, — заставляет значительно расширить область литературоведческого исследования, придавая ему междисциплинарный характер. Одним из актуальных направлений литературоведения в этом аспекте является исследование культурного мифа.

Изучение антропологических проекций культурного мифа определенной эпохи сопряжено с особенностями личности писателя, элементы творчества которого «накладывают на произведения печать поэтической личности. В пеструю вязь поэтических мотивов, зачастую несходных, не соотносящихся друг с другом, эти элементы вносят целостность индивидуальной мифологии поэта»². Дальнейшая переработка концептов, образов, сюжетов, символов этих «индивидуальных поэтических мифологий» создает коллективную культурную мифологию определенного общественного сознания, сформированного в конкретную историческую эпоху; в свою очередь, поэтические мифологии, явленные в формах индивидуального творчества³, образуют особую картину мира, отражающую модель миропорядка.

Эти процессы затрагивают все без исключения мифы, в том числе и культурный «миф детства». На рубеже XVIII-XIX веков происходит открытие детства как особого периода созревания личности. Это открытие в литературе совершают сентименталисты, произведения которых явились протестным откликом на утвердившийся антропологический рационализм эпохи Просвещения («Исповедь», «Эмиль, или О воспитании» Ж.-Ж. Руссо). Против подобной односторонности в понимании человеческой натуры позднее выступили романтики, творчество которых стало реакцией на буржуазные революции Англии и Франции. Английский романтизм — как ответ еще и на промышленную революцию — утверждал пафос воображения и чувства (поэты «озерной школы» — У. Вордсворт, С. Т. Кольридж), интимный психологизм и героический мятеж (Д. Г. Байрон), идеал прекрасного (П. Б. Шелли). Романтические течения в русской литературе сочетали в себе как гражданственность и революционность, обусловленные пробуждением национального самосознания (поэзия декабристов К. Рылеева, А. Бестужева, В. Кюхельбекера), так и индивидуализм, основанный на признании права человека на частную жизнь и свободу передвижения (лирика В. Жуковского, А. Пушкина, М. Лермонтова, Ф. Тютчева, А. Толстого, А. Фета и других). Эти идеи в творчестве романтиков оформляются в виде некоего недостижимого идеала «детскости» — духовно-нравственной чистоты и непосредственности, которые, «остраняя» реальную действительность, активно противостоят ей. Детство в художественном сознании романтиков из этапа онтогенеза трансформируется в особое целостное состояние, имеющее свои закономерности, структурные особенности и характерные черты:

иррациональность, которая проявляется в доминировании эмоциональной сферы познания;

эгоцентризм;

идилличность.

Романтики создали своего рода «миф детства» как идиллическое состояние (идиллический хронотоп), идеал, противостоящий жестокости и пошлости реальной действительности. В христианской антропологии этот идеал отождествляется с образом Иисуса Христа. Само же Царство Небесное в мифологии ассоциируется с «золотым веком», с эпохой всеобщего блаженства, где человек находится в синергии, то есть со-бытии, с Богом.

Однако в романтическом представлении христианское миропонимание присутствует лишь отчасти. Стремясь противопоставить себя миру, романтики создают образы, выступающие в роли некоего чувственного идеала и формирующие имманентно-субъективную картину мира, в центре которой находится человек. Перенося собственные субъективные ощущения на окружающий мир, человек стремится его понять в меру своих чувственных переживаний. Так, романтиками создается эгоцентрическое представление о человечестве, где каждый индивид стремится к гедонистической самореализации и устроению комфорта вокруг себя, что в каком-то смысле можно соотнести с философией западноевропейского рационализма. Опасность романтизма заключается в том, что сознание человека усваивает только идеалы чувств и рациональные идеалы разума, отвергая идеал христианский. Одним из тех художников слова, которые представили детский образ в качестве идеала Царства Небесного и «золотого века» — и в то же время изобразили опасность романтизации человеческого мироотношения, — был Ф. Достоевский.

Антропология детства в творчестве Достоевского представлена в двух основных ипостасях. Согласно утверждению В. Михнюкевич, с одной стороны, для Достоевского ребенок — это «образ Христов на Земле»⁴, поэтому писатель неоднократно отмечает божественную мудрость, присущую детям: «Он (ребенок), еще не умея связать двух мыслей, великолепно иногда понимает самые глубокие жизненные вещи. Один ученый немец сказал, что всякий ребенок, достигая первых трех лет своей жизни, уже приобретает целую треть тех идей и познаний, с которыми ляжет стариком в могилу» («Дневник писателя», 1876). Этим, по словам исследователя, Достоевский близок средневековой традиции понимания детства как образа рая или «золотого века», изображенного в рассказе «Сон смешного человека». Замечено между тем, что «золотой век» в поэтике Достоевского «существует в трех временных перспективах: фрагментарно в границах психической жизни отдельных людей как мечта; во время сна — как образ, который проходит трансформацию от целостности до распада; как идеальное, как часть сознания, которая служит опорой и ориентиром для следования принципам любви в жизни отдельного человека и утверждения этого принципа в истории человеческого рода»⁵. Достоевский верил, что «золотой век» у человечества находится практически «в кармане» и скоро наступит эпоха всемирного единения людей для со-бытия с Богом. Символом такого единения у Достоевского является знаменитая сцена примирения детей на похоронах Илюши Снегирева в «Братьях Карамазовых».

С другой стороны, дети в творчестве Достоевского далеко не всегда проявляют непосредственность и чистоту, а скорее, наоборот, дискредитируют ее, что, по словам Михнюкевич, «будто бы вступает в противоречие с художественно-философской идеализацией писателем ребенка»⁶. Сам Достоевский уже в «Бедных людях» относит таких детей к «злым», то есть к детям жестоким, не почитающим родителей и способным на преступление. Т. Касаткина видит в этих образах наследие Пушкина, а также мотив покинутости: «»Злые дети», оказывается, — то же самое, что «бедные люди». Люди бедные потому, что дети злые. Люди сами себя делают несчастными, покидая и забывая друг друга»⁷.

Особый интерес представляют те произведения Достоевского, в которых ребенок выступает в роли повествователя. Для выявления особенностей изображения мира, увиденного глазами ребенка, целесообразно использовать синтез образно-мотивного, феноменологического и нарратологического анализа художественного произведения## Образно-мотивный анализ опирается на осмысливание восприятия первичного художественного образа, с одной стороны, и на интерпретацию смысловой значимости элементов художественного произведения — с другой. Феноменологический анализ текста основан на опосредованном восприятии интенциональности феноменов художественного текста, которые, по выражению Ф. Брентано, непредвзято проявляют сами себя, являясь читателю «без какой-либо протяженности» и пространственной определенности. Основу же нарратологического анализа художественного текста составляет выявление в нем нарративных закономерностей и повествовательных структур. В совокупности эти методы анализа открывают путь к исследованию христианской антропологии детства в творчестве Достоевского (Брентано Ф. О психических феноменах в целом // Брентано Ф. Избранные работы. М.: Дом интеллектуальной книги; Русское феноменологическое общество, 1996.

1. Котельников В. А. Антропология речи у Достоевского // Достоевский и мировая культура. Альманах. № 27. СПб.: Серебряный век, 2010. С. 109.[↩]
2. Якобсон Р. О. Работы по поэтике / Сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. М.: Прогресс, 1987. С. 145. [↩]
3. Абрамзон Т. Е. Поэтические мифологии XVIII века (Ломоносов. Сумароков. Херасков. Державин). Магнитогорск: МаГУ, 2006. С. 15.[↩]
4. Михнюкевич В. А. Поэтика детских образов Ф. М. Достоевского в контексте «народного христианства» // Вестник Челябинского университета. Серия 2. Филология. Челябинск, 1994. № 1. С. 22.[↩]
5. Варова К. А. Многомерность образа «золотой век» в реализме Ф. М. Достоевского // [Электронный ресурс] Материалы V Международной научной интернет-конференции «Общество, общности, человек: в поисках «вечного мира». СЕКЦИЯ 3. Глобальные проблемы гуманизации современного мира (http://tsutmb.ru/nu/ nauka/index.php/razdel/meropr/-2011.html?sobi2Task=sobi2 Details&catid=28&sobi2Id=522).[↩]
6. Михнюкевич В. А. Указ. соч. С. 27. [↩]
7. Касаткина Т. А. «Бедные люди» и «злые дети» (Достоевский — наследник творческого метода Пушкина) // Достоевский и мировая культура. № 20. 2004. С. 99-104. [↩]