Методология изучения литературного процесса
В. Е. Ковский, Литературный процесс 60 – 70-х годов (Динамика развития и проблемы изучения современной советской литературы), М., «Наука», 1983, с. 336.
Постигая и формулируя прежде всего новые – и в этом смысле будущие – цели духовной жизни современников, критика, кажется, не так уж и стремится синхронно фиксировать временные и семантические границы постепенно уходящих в близкое прошлое литературных периодов. Возможно, в этом ее преимущество. И все-таки необходимость в подведении хотя бы предварительных итогов развития советской литературы последних двух-трех десятилетий сейчас ощущается как никогда остро. Дело тут и в количественном многообразии и эстетической значимости созданных художественных ценностей, взывающих к упорядоченной систематизации и аргументированной научной интерпретации. И в качественно новом периоде развития советского общества, связанном с совершенствованием зрелого социализма и его духовного мира. Дело и в необходимости прогнозировать на основании адекватного анализа современного художественного опыта новые возможности советской многонациональной литературы, социалистической духовной культуры в целом. Все это предполагает уточнение методов и критериев научного анализа, методологических принципов построения и интерпретации литературных фактов и явлений. Книга В. Ковского «Литературный процесс 60 – 70-х годов» как раз посвящена этим проблемам.
Но такую задачу легче поставить, чем решать. Сложность заключается не только в неохватности материала, но и в том, чтобы понять, с какого боку к нему подступиться.
Даже четкая заявка только на методологическую установку не освобождает критика от необходимых уточнений, оговорок, «отсечений». Во-первых, советская литература не исчерпывается русской. Она есть эстетический феномен, созидаемый более чем на семидесяти национальных языках. И многие тенденции современного литературного процесса определяются именно этой предпосылкой, поскольку своеобразие той или иной национальной литературы позволяет выдвигать им художественные идеи, имеющие общезначимый интерес и характер. Но и последние, как справедливо подчеркивает автор, могут быть осознаны по крайней мере на трех уровнях – в масштабе мирового литературного процесса, в границах общесоветского художественного единства и, наконец, в пределах собственных, национально и исторически обусловленных закономерностей. Именно размах и многообразие самой литературы «настойчиво взывают к целостному взгляду, обобщению, «панорамированию» (стр. 4), то есть к теории.
Само понятие «литературный процесс» потребовало теоретического осмысления и обоснования. Оно оказалось столь же неоднозначно, как и могущие быть примененными методы и способы его анализа, уже в конкретно-историческом ряду. С самого начала автор принужден настаивать на том, что понятие «литературный процесс» понимается им не в обыденном своем звучании, когда его нетрудно посчитать синонимом к понятию «литература», но в конкретном терминологическом смысле: «Литературный процесс» – категория не количественная (вся литература), а качественная: это динамика развития литературы, ее внутренние движущие силы, взаимосвязи и диалектические противоречия, взятые в историко-литературной перспективе» (стр. 4).
Разграничение и уточнение понятий – вещь практически неизбежная в каждой теоретической работе. В данном случае оно тем более необходимо, что теоретические представления о литературном процессе как о художественно-культурной целостности, как и о задачах, встающих перед критикой и литературоведением в связи с обращением к этому понятию, еще недостаточно прояснены. Именно поэтому первую главу «Современный литературный процесс как объект изучения» автор посвящает выяснению этого – как оказалось при ближайшем рассмотрении – далеко не простого вопроса. Ведь механическое присоединение друг к другу представлений о разных слагающих литературный процесс «величинах» (о родах, жанрах, стилях, направлениях, течениях и т. д. и т. п.) не есть, строго говоря, истинное представление о литературном процессе. Но показывая взаимосвязь этого понятия с такими областями науки о литературе, как история, теория, методология, автор и в этом случае считает необходимым целенаправленно ориентировать свое исследование не столько на теоретические или историко-литературные аспекты понятия «литературный процесс» сами по себе, а на те «возможности и проблемы, которые встают перед критикой и литературоведением, когда оно прилагается к современному художественному материалу» (стр. 13). При всех достижениях нашей критики, вполне признавая тот факт, что научная концепция современного литературного процесса, как заметил цитируемый автором П. Николаев, «создается совокупностью критических и литературоведческих работ» (стр. 9), теоретическое осмысление понятия «литературный процесс», конкретно-методологических проблем, с этим представлением связанных, сама попытка рассмотрения современного художественного опыта как бы с точки зрения научной истории несомненно являются и актуальными, и поучительными. В последнем случае мы имеем в виду новый жанр критического исследования, который созидается в процессе именно такого подхода к современной литературе.
В самом деле, необходимость найти соответствующий угол зрения и на ту меняющуюся действительность, в которой осуществляется и протекает художественное развитие, то есть на проблему отношения литературы и действительности, побуждает автора выдвинуть в качестве ключевого понятие культуры. Последнее, как представляется исследователю, позволяет привести литературный процесс к более или менее адекватному соотношению, к некоему «общему знаменателю» с более широкими социально-историческими, духовными и нравственно-психологическими процессами нашего времени, не разрушая художественной целостности и специфики самой литературы. Интерпретации современного литературного процесса именно в таком ключе посвящены две следующие главы книги. Одна из них – «Литература в масштабе культуры» – непосредственно связана с новыми задачами и возможностями, открывающимися перед критикой в литературоведением благодаря «возведению» литературы в степень «культуры». Другая – «Обогащение художественной концепции личности» – рассматривает общий культурный пафос литературы в свете углубляющейся концепции личности.
Книга В. Ковского стремится дать не общую картину литературы, но картину ее движения и развития, позволяющую выявить в текущей художественной практике сферы пересечения теоретических, методологических и историко-литературных проблем, среди которых автор выделяет проблемы течения, конфликта и жанра, которым и посвящены отдельные главы.
Стремление осмыслить живую художественную практику в масштабе литературного процесса, а сам этот процесс – в масштабе современной культуры естественно приводит к исследованию соотношения социологических и эстетических критериев в анализе и оценке литературных явлений. Последняя глава, посвященная именно этой проблеме, как бы возвращает читателя к первым главам и на новом уровне замыкает методологическую проблематику. Вот общий план книги В. Ковского, которую даже с этой несколько внешней точки зрения можно считать смелой и новаторской — как по четкой и научно выверенной постановке проблем, так и по методике и методологии их решения.
Как ни старался автор ограничить себя в материале – материал охвачен огромный, как художественный, так и теоретико-критический. Организует этот материал, помимо методологической посылки, научное «чувство» историзма, то есть показ явления в движении – касается ли это литературной тематики и проблематики или развития представлений, терминологии, жанров и т. д. Это создает ощущение глубины исследуемого литературного пространства.
Конечно, одним из достижений В. Ковского необходимо считать разработку проблемы литературы в ряду искусств. И дело не только в том, что удачно сопоставляются факты литературы и кинематографа, театра, живописи. Дело в том, что соотношения между культурой и литературой показаны как единый, хотя и противоречиво-диалектический, процесс. Здесь автор справедливо основывается на глубоком и тонком суждении М. Бахтина о том, что «внутренней территории у культурной области нет: она вся расположена на границах, границы проходят повсюду, через каждый момент ее» (стр. 88).
Но закон культурного единства как раз и предполагает многообразие индивидуальных и творческих решений, художественных идей. Между тем, как справедливо подчеркивает В. Ковский, в современной критике «то и дело возникает желание обрубить широкую крону литературного процесса и обстругать его «ствол» до уровня собственных, сугубо субъективных вкусов и представлений» (стр. 50). Такая позиция, по мысли автора, в сущности, находится вне культуры и, следовательно, в какой-то мере и вне литературы, хотя всегда и было принято считать, что критика имеет право на субъективность, в этом ее отличие от строго научного академизма. Представлениям о критике как «компоненте литературы», а с другой стороны – как о «части науки о литературе» автор предпочитает представление о ней как о «движущейся эстетике» (В. Белинский), он видит критика как «историка» современной литературы: «Осмысление литературы в масштабе литературного процесса решительно способствует диалогу и взаимопониманию. По существу применение этого масштаба превращает критика в «историка» современной литературы, а «историк литературы – как справедливо заметил когда-то П. Н. Сакулин, – не может привносить в свою работу односторонних, субъективных суждений; он исходит из принципа, что все имеет свое значение, свою социологическую и эстетическую ценность» (стр. 56).
Более того, В. Ковский считает, что использованное в качестве методологического инструмента анализа текущей литературы понятие «литературный процесс» стирает зыбкую грань между критикой и литературоведением, позволяя критике увидеть в теоретической и исторической перспективе широкие взаимосвязи между множеством несхожих и постоянно развивающихся художественных явлений и тенденций, а литературоведению – усилить в себе ощущение «нестабильности», переходности объекта исследования, своего живого участия в складывающихся эстетических нормах и репутациях. Как общее положение о возможностях понятия «литературный процесс» этот тезис, конечно, справедлив. Хотя, как показывает опыт, «благопожелание» теории критике имеет свои границы, свои «приливы и отливы». Но присмотримся с этой точки зрения к самой книге В. Ковского. Как уже было сказано, и современная, и прошлая критика представлены в ней весьма широко, причем каждой «стороне» дается возможность высказать свои суждения. В некоторых случаях, особенно в тех, когда речь идет об отношении современных критиков к современным произведениям, эта чрезмерная «представительность» (при всем том, что она чрезвычайно полезна) все-таки создает странное ощущение некой несовместимости собственно методологического и критического рядов. Возникает «противоестественное» ощущение, что «чистой» теории или «просто» хорошему авторскому анализу хорошего произведения мешает чрезмерное присутствие и сбалансированность других критических мнений, не всегда в таком случае оказывающихся обязательными. Из этого надлежит сделать вывод о том, что даже теоретико-методологическая работа, каковой является книга В. Ковского, – это работа авторская и подчиняется, следовательно, своим законам восприятия.
Недаром все-таки история критики есть особый раздел литературоведения. С другой стороны, невозможно лишить критику и чувства субъективного восприятия текущей литературы или ее фрагментов, следовательно, односторонности в отношении к ним. Обострение ситуации или позиции есть необходимая черта всякой критики в литературном процессе, а критика – составная часть его. Наконец, то единство литературного процесса, которое анализирует автор и пытается нам представить, есть конкретная реализация его авторской индивидуальности, а не абстрактных или схематических построений.
Как возможность сочетание науки и критики в понятии «литературный процесс» действительно существует. Но на пути к этому идеалу будет стоять сама индивидуальность критика или ученого, которую «не перешагнешь». Да и сам автор в последних главах с явным наслаждением погружается в свободную стихию индивидуального восприятия романов Ю. Бондарева и Ч. Айтматова, на некоторое время оставив «необходимости» методологии и баланса иных критических суждений и читатель благодарно следует за этим порывом субъективности, из которого и вырастает собственно критическое суждение о произведении, писателе и, следовательно, о литературном процессе, – в конце концов, возможен, видимо, и такой к нему подход.
В связи с этим актуальными представляются суждения автора о членении современной литературы на тематические «подвиды», в которых утрачивается как раз художественное своеобразие сходных явлений. В самом деле, в литературе XIX века мы видим сентиментализм, романтизм, реализм и их разновидности; даже такие понятия, как «физиологический очерк» и другие, связаны прежде всего с жанрово-художественными особенностями. Мы же никак не можем вырваться из городской, деревенской, молодежной и т. д. прозы, где фиксируется только тема, даже просто объект писательского внимания. Автор полагает, что идейно-художественное единство советской литературы как бы не позволяет привнести собственно эстетический аспект в такого рода классификации – из опасения «расползания» единого метода социалистического реализма по разновидностям реализма, а то и романтизма, критического реализма и т. д. Однако, проанализировав ситуацию в целом, автор приходит к выводу, что «проблемно-тематическая (или идейно-тематическая) классификация современного литературного процесса при всех своих недостатках полезна – не только в качестве рабочего инструментария литературно-критического анализа или средства ориентации читателя в безбрежном художественном потоке, но и как способ предварительного выделения здесь неких «общностей», представляющих объект дальнейшего исследования и дифференциации» (стр. 149). Далее автор переходит к вопросу о течениях, в том числе стилевых. Все это, может быть, и правильно с точки зрения постановки методологической проблемы. Все же «опускание» художественного аспекта как методологической проблемы в конце концов дает о себе знать, в том числе и в некоторой противоречивости отношения к произведениям одного ряда, вернее, способов их анализа. Эти противоречия обнаруживают себя как раз там, где автор переходит к собственно эстетическому анализу этих произведений, свобода и непосредственность которого не всегда согласуется с методологическими принципами, самим же автором декларированными ранее. Прежде всего это касается деревенской прозы.
Бесспорно, со всех точек зрения удачными и центральными надо считать главы, посвященные именно деревенской прозе, причем не только в русской литературе, но и в многонациональной. Исследование это проведено столь всесторонне и полно, что затруднительно его представить и описать в рецензии.
И все-таки хотелось бы обратить здесь внимание на то обстоятельство, что методологическая установка на проблемно-тематическое членение, «изъятие» из этой основополагающей установки художественного аспекта приводит к неизбежному противоречию. Оставаясь в рамках этой установки, легко прийти к схематизму или абстрактному теоретизированию, когда выводы делаются из сопоставлений мнений и идей, а не из анализа художественного текста. Переход же к анализу текста разрушает установку, поскольку в ней не отражен художественный аспект явления. Можно не соглашаться с такими рабочими терминами, как «онтологическая проза», «мифологическая проза» и т. д., но в них отражено как раз стремление постичь некую художественную общность целого пласта современного литературного процесса, которую мы обычно связываем с деревенской прозой, хотя ее тематические границы сейчас явно раздвинулись. Поставив проблему художественной специфики новой эпичности в некий второй ряд своей методологической установки, автор с некоторыми потерями решает проблему романа и эпоса, новых эпических качеств в современной литературе. Это противоречие – методологическое.
Книга В. Ковского и поучительна как новый жанр научно-критического исследования, и чрезвычайно полезна, ибо ставит актуальные литературные проблемы, предлагает плодотворные пути их решения.