Критическая мысль и время
Костас Корсакас, Литературная критика, Вильнюс, <Вага>, 1982, 724 с.; Костас Корсакас, Литературное прошлое, Вильнюс, «Вага» 1983, 855 с. (обе – на литовском языке).
Богата и разнообразна наша литературная критика, которую сегодня представляет целая плеяда авторов из всех братских республик. Многонациональность советской критики – это не просто количественная, а, так сказать, качественная отличительная ее особенность, обусловленная всем опытом нашей многонациональной литературы. С этой ее особенностью мы связываем настоящее и будущее нашей критической мысли, ее широту, яркость, глубину и плодотворное влияние на современное развитие советской литературы.
И все же, как мне кажется, мы порою обедняем истинную картину нашей литературной критики по той простой, но вряд ли простительной причине, что слишком редко говорим о ее богатейших традициях, о накопленном ею опыте, который мы используем явно недостаточно. Дань, разумеется, им отдается, но, увы, очень часто лишь стереотипным набором славных имен и классических цитат, кочующих из одной статьи в другую. В лучшем случае появляются юбилейные заметки о заслугах того или иного многолетнего труженика отечественной критики, который, как правило, раньше или позже по множеству разных причин отошел от повседневных забот так называемой текущей критики и… имя его как бы вовсе исчезло с полос газет, из живой повседневной полемики…
А ведь это не так!
Истинный критик действительно может отойти от литературной критики, однако уйти из нее он не может никогда. В этом мы еще раз убедились совсем недавно, когда в Литве вышла из печати книга избранных статей и рецензий Костаса Корсакаса «Литературная критика». Она опубликована в «серии» Костаса Корсакаса – так по традиции у нас издаются произведения наиболее известных писателей, – это по существу собрание сочинений, но каждая книга в то же время имеет и вполне самостоятельное значение. Уже вышел в свет второй том – о литовском литературном наследии, готовятся к печати следующие – труды Корсакаса, посвященные литературным связям, его поэтическое творчество, переводы и др.
Появление «Литературной критики» стало, можно сказать, удивительным, почти парадоксальным литературным событием: критик уже почти тридцать лет не принимает конкретного участия в повседневных делах литовской литературной критики, да и боль работ, вошедших в книгу, написаны почти полстолетия тому назад – и вдруг эта книга оказывается в самом центре насущных проблем, забот и задач современной литовской литературы!
Имя Костаса Корсакаса, разумеется, прекрасно известно и в Литве, и во всей стране, и за ее рубежами. Но известно скорее по его литературоведческой, академической, общественной деятельности. Как не знать имени Костаса Корсакаса, который целый ряд лет был профессором Вильнюсского университета, с 1946 года является директором Института литовского языка и литературы АН ЛССР, с 1953 года – членом президиума АН ЛССР и академиком-секретарем отделения общественных наук, председателем Проблемного научного совета «Литовская филология». Он же – председатель Международной комиссии по исследованию балто-славянских отношений, председатель Постоянной комиссии К. Донелайтиса, главный редактор академической «Истории литовской литературы» в четырех томах, удостоенной Государственной премии Литовской ССР, академических серий «Литература и язык», «Литовский фольклор», «Литовская литературная критика» и др.
Перечень можно было бы продолжать, но и вышеперечисленное столь импозантно, что… в какой-то момент стало постепенно скрывать от новых поколений литовских литераторов и читателей образ Корсакаса-критика. Нет, его охотно цитировали, на него ссылались и в докторских диссертациях, и в газетных статьях, чествовали на всех юбилеях, однако… в современный литературный процесс он воистину бурно, энергично и по-деловому вторгся сам именно переизданием своей «Литературной критики», ставшей открытием для многих в Литве, – и, верится, не только в Литве, – по целому ряду примечательных причин и творческих его принципов, о которых и хотелось бы рассказать всесоюзному читателю.
* * *
Большинство статей и рецензий, вошедших в том «Литературная критика», написаны, как уже говорилось, почти полстолетия тому назад, и этот, казалось бы, чисто временной фактор сегодня неожиданно остро ставит один из самых существенных вопросов литературной критики. Дело в том, что немалая часть тех поэтических и прозаических произведений, книг, на которые Костас Корсакас писал (в те годы нередко под псевдонимом Раджвилас) свои рецензии и статьи, сегодня практически забыта. Время безжалостно выметает из литературы все временное, и когда-то популярные, модные и даже знаменитые книги сегодня порой поражают своей внутренней пустотой: с их страниц словно испарился смысл, не осталось почти ничего общечеловечески интересного, их слова свидетельствуют, пожалуй, лишь о бойкой претензии на «высшую истину», иллюстрируют некогда модные литературные лозунги, стилистические изощрения, моральные догмы, гражданственные позы, общественные предрассудки, не говоря уже о вкусах и пристрастиях самих сочинителей.
Нет, например, сомнения, что современного зрителя или читателя уже почти ничем не могут взволновать драмы А. Тулиса, анализу которых двадцатилетний тогда Корсакас посвятил целую статью. Более того, уже в те годы молодой критик, приступая к разбору, предвидел вопрос удивленного читателя: «А. Тулис? Кто он?»
И современный читатель, столкнувшись с этим именем, скорее всего, думаю, спросит теми же словами: «А кто же такой этот А. Тулис?» Многие, пожалуй, лишь из этой, спустя более полувека перепечатанной, статьи впервые узнают об А. Тулисе, одном из литовских эмигрантских писателей Америки.
Однако не только о познавательной ценности статьи идет речь. В данном случае мы сталкиваемся с весьма примечательным парадоксом литературной жизни: творчество писателя с течением времени утеряло, можно сказать, всякую ценность, а вот ему же посвященная статья критика по сей день остается интересной и живой благодаря не только юношескому задору и темпераменту молодого критика. Взглянув сегодня с академической точки зрения на пьесы А. Тулиса, придется лишь констатировать, что произведения эти «слабы с художественной точки зрения, в них отсутствуют драматическое напряжение, острые конфликты, яркие характеры» 1. Между тем статью критика за то же пятидесятилетие – блистательную по мысли и стилистической энергии, по смелости суждений – почти не затронула ржавчина времени. Статья эта привлекает широтой информации и объективностью картины всей эмиграционной культуры.
Парадоксально, но в этом, пожалуй, и кроется тайна критического жанра. Нет, критика отнюдь не является ни «прислугой» литературы, ни рекламным ее приложением. Сторонникам подобного взгляда на критику упомянутый случай (а таких случаев привести можно немало) должен бы напомнить, что «госпожа» литература, обслуживаемая и лелеемая «золушкой» критикой, иногда оказывается лишь литературной фикцией, бесплодной с художественной точки зрения, литературной претензией, не способной выдержать даже короткого испытания временем. И не какие-либо умозрительные рассуждения, а сама история критики – в данном случае критические работы Корсакаса – свидетельствуют о ее самостоятельности как специфической области литературного творчества.
Именно это ее качество – самостоятельность – обусловливает и объясняет еще один примечательный парадокс, которого обычно не могут или не желают понять сторонники упомянутого взгляда на критику как «прислужницу» литературы. А парадокс таков: как свидетельствует история критики, прекрасные литературные статьи могут быть написаны не только о великих творениях литературы. Иногда и серое, однодневное, малоценное произведение может стать поводом для создания долговечной критической статьи. И ничего тут не поделаешь – под пером талантливого литератора даже разбор чужих произведений становится творчеством, которому суждена своя собственная судьба в истории родной литературы.
Здесь, думается, не место давать хронологическую, панорамную картину творческой деятельности поэта, критика и литературоведа Корсакаса. Это, кстати, уже и сделано – исчерпывающе и основательно – исследователями литовской литературы. Достаточно вспомнить академическую четырехтомную «Историю литовской литературы»; отдельную монографическую главу «Костас Корсакас» в однотомной «Истории литовской литературы» (1977) на русском языке; множество монографических работ, статей, рецензий, прежде всего специальные исследования К. Амбрасаса, его штудию «Прогрессивная литовская критика», в которой действительно во всем масштабе предстает роль Корсакаса в развитии литовской литературы. Притом речь идет не только о современной для критика литературе буржуазных лет, но и об осмыслении богатейшего литовского классического наследия. Нельзя не согласиться с выводами литовских ученых о том, что все «творчество и научная деятельность Корсакаса являются существенным вкладом в литовскую культуру… Особенно большое значение имеют критические и литературоведческие труды Корсакаса, в которых впервые с марксистских позиций было оценено творчество многих крупнейших литовских писателей прошлого и современности… Работы Корсакаса несомненно представляют собой значительный этап в развитии литовской марксистской критики и литературоведения» 2. В то же время наличие монографических исследований и академических, фундаментальных оценок не только освобождает от необходимости повторяться, но и обязывает углублять их, с разных точек зрения рассмотреть историю критики, и особенно такой ее феномен, как критика Корсакаса.
Избранный нами аспект (критика и время) является, конечно, одним из многих, но, на мой взгляд, ведет к принципиальным проблемам и даже загадкам критического жанра.
Сегодня, например, широко известно, что все четыре сборника статей «актуальной критики» Корсакаса – «Статьи о литературе» (1932), «Критика» (1936), «Писатели и книги» (1940) и «Литература и критика» (1949) – были встречены рецензентами, мягко говоря, весьма настороженно. Любители каламбуров могли бы просто порадоваться, что самого знаменитого литовского критика всю жизнь сопровождала безжалостная критика…
Конечно, сегодня мы не должны путать исторически разные аспекты полемики. Одно дело, когда рецензенты в период буржуазного господства атаковали уже первую книгу Корсакаса «Статьи о литературе», крайне разъяренные тем, что, как заявляла печать католического направления, «автор опирается на марксистскую критику, образцы которой ищет и находит в России. Эту марксистско-большевистскую линию он красной нитью «проводит» через все разбираемые вещи» («Жидянис» – «Очаг», 1932, N 8 – 9). И совершенно, разумеется, иные обстоятельства определяли, скажем, такие разносные заголовки рецензий, как «Ошибки в книге критика» («Литература ир мянас» – «Литература и искусство», 21 мая 1950 года) или «Идеологические ошибки в работе критики» («Пяргале» – «Победа», 1950, N 6), когда с позиций вульгарной социологии была встречена уже в советские годы изданная книга Корсакаса «Литература и критика».
И все же исторические обстоятельства отнюдь не всегда смягчают, а тем более оправдывают психологические и творческие травмы. Этого никогда не стоит забывать, а особенно в таком случае, когда мы пытаемся понять, почему критик, предопределивший, можно сказать, целую эпоху в развитии национальной критики, вдруг отходит от повседневных критических забот в более широкие и… «безопасные» сферы литературоведения. Были, разумеется, и другие веские причины, но, пожалуй, уже сам тот факт, что в «Литературную критику» Корсакаса вошла лишь одна (не считая монографии об «Усадьбе Пуоджюнасов» А. Венуолиса) послевоенная статья (о романе А. Гудайтиса – Гузявичюса «Правда кузнеца Игнотаса»), позволяет и даже обязывает сделать вывод об особой психоэмоциональной специфике критической деятельности.
Может быть, это и покажется кому-либо мелочью, недостойной внимания, однако, как свидетельствует история критики, без учета этой «мелочи» даже самые прекрасные и звонкие речи об укреплении и воспитании критики остаются безрезультатными… Критика, которая призвана чутко заботиться о литературе, ее нормальном развитии и процветании, сама постоянно нуждается в чуткости или по крайней мере требует элементарного к себе уважения, без которого не стоит ни желать, ни ждать оригинальной и зрелой критической мысли.
И грубо ошибется тот, кто склонен видеть в этом мнимое требование «тепличных условий» для критики. Чей уж чей, но творческий путь и характер Корсакаса формировались в условиях самой жестокой классовой борьбы и самой острой идеологической полемики. Читателям более молодых поколений, пожалуй, даже трудно представить себе, в каком безжалостном водовороте идей и мнений оказывалась почти каждая более или менее значительная статья Корсакаса, каждая его книга и критическая деятельность в целом. Из тогдашних упреков Корсакасу можно было бы составить целую номенклатуру классических упреков критике вообще. В наиболее примитивных случаях, например, когда прозаик Л. Довиденас попытался целой статьей ответить на требовательную рецензию Корсакаса о его романе «Ищу спутника жизни», молодой критик обвинялся в личной пристрастности и субъективизме, ибо он, «пользуясь привилегированным положением критика, сводит личные счеты и, разделывая автора от имени художественности, в действительности выступает в интересах узкой идеологии». Ничего не поделаешь. Этот писатель, для которого интересы литературы совпадали с пестрыми интересами литературных кулуаров, и деятельность критики способен был понять лишь на уровне литературной «кухни». «В узкой среде, где все мы знаем друг друга, критику очень легко все разузнать об авторе – сколько кому задолжал, кто может за него заступиться или осудить. Критику очень удобно под флагом искусства обделывать свои личные делишки», – писал Л. Довиденас в газете «Литературос науенос» («Литературные новости», 1 марта 1936 года).
Однако свести многотемную и удивительно разностороннюю с точки зрения проблематики критику Корсакаса к примитивному стремлению сводить личные счеты не удалось даже разъяренному Л. Довиденасу в его полемической реплике «Я ищу критика». Искать критика не было никакой нужды – он был в самом центре литературных событий, и поэтому, видимо, никто не мог обойти его молча. Парадоксально, но критику приходилось выслушивать упреки с самых разных, порою противоположных сторон. Представители буржуазно-националистической критики с возмущением писали о том, что «Корсакас никогда не старался подняться выше методов марксистской критики Плеханова, Когана, Луначарского. Из-за этого он стал больше политиком, социологом, экономистом, мясником в литературе, а не художественным критиком, который чувствует и сопереживает творчество писателя» («Лиетувос айдас» – «Эхо Литвы», 14 ноября 1936 года).
В то же время некоторые пролеткультовски настроенные литовские критики в журнале «Прекалас», издававшемся в Москве, предъявляли нереальные требования к прогрессивным писателям, работавшим в жестких условиях фашистского режима в Литве, и на основе подобных требований утверждали, якобы «ренегат Корсакас… вовсе отказался от какой-либо марксистской фразеологии, которой еще недавно он пытался прикрываться…» («Прекалас» – «Наковальня», 1934, N 12).
Не стоит сегодня забывать и тот факт, что даже самые близкие литературные сподвижники Корсакаса, представители журнала «Трячас фронтас» («Третий фронт»), и те не всегда могли принять и по достоинству оценить его требовательную и самостоятельную критическую позицию и деятельность. Уже в середине 30-х годов критический талант Корсакаса достиг в лучших статьях своего яркого расцвета, и все-таки даже вдумчивый П. Цвирка считал своим долгом заявить в печати: «Серьезных и искренних критиков у нас нет» («Култура», 1934, N 11).
Нельзя, конечно, сказать, что литературное одиночество критика – некая извечная метафизическая ситуация, хотя во все времена она нередко повторяется. Когда читаешь сегодня юношеские статьи Корсакаса и вспоминаешь тогдашнюю реакцию на них современников, может создаться впечатление, что и полстолетия тому назад отношения литовских писателей и литовских критиков были не менее напряженными и путаными, нежели теперь.
Не случайно, по-видимому, Корсакас решил в 1936 году написать обстоятельную и широко исторически аргументированную статью «О критике». В ней четко определена та конфронтация литературы и ее критического самосознания, которая в бытовом плане порождает постоянные трения между создателями литературы и ее критиками: «Наши писатели очень недовольны нынешней нашей критикой и даже отдельными критиками лично Года два тому назад в анкете журнала «Култура» почти все отвечавшие на нее писатели упрекали наших критиков и особенно рецензентов в пристрастности, поверхностности, отставании от литературы, непонимании задач критики и неспособности их выполнять… Наши писатели все чаще начинают считать критиков некими вредителями в литературе, мстительными субъектами, бесталанными придирами, которые нападают на писателей из зависти или только потому, что сами не способны написать что-нибудь ценное, стоящее» (стр. 29 – 31). В своей статье Корсакас с немалой дозой иронии иллюстрирует «сравнительно уже древнюю историю об антагонизме писателей и критиков», однако его собственный случай, думается, сегодня следует рассмотреть не столько метафизически, сколько с психологической и особенно идеологической стороны.
С психологической точки зрения Корсакас в тогдашней критике был прямо-таки «белой вороной», постоянно выделяющейся в «хоре объективного мнения». В литературном контексте тех лет (конец 30-х и 40-е годы) его статьи тотчас вступали в конфронтацию с господствующими или модными в ту пору литературными концепциями и оценками. То он вдруг, как в случае с экспериментальной прозой П. Тарулиса, обращал всеобщее внимание на «никем не замеченную и серьезно не оцененную» интересную книгу этого писателя. То смело вступал в спор с уже устоявшимся «мнением большинства», как это случилось с упомянутым романом Л. Довиденаса – романом, который пришлось не просто оценить, а принципиально переоценить, хотя, так сказать, на стороне романиста были и положительные, почти панегирические отзывы критики, и благосклонное отношение читающей публики. Примечательно, что для Корсакаса весь этот официозный и кулуарный антураж не становится ни довлеющей догмой, которую следует повторять, ни психологической диктатурой, которая принудительно заставляет промолчать, «не ляпнуть чего-либо неподходящего в данный момент», мило приспособиться к господствующим или модным мнениям.
Более того, сама атмосфера литературной жизни со всеми ее колебаниями и ритуалами признания или непризнания, восхваления или умолчания, панегирика или разноса для него является таким же объектом исследования, как и литературный текст, но только в данном случае – объектом социологическим, а не филологическим. И то и другое критик стремится самостоятельно и трезво «проверить и оценить»: «Долг критика беспристрастно проверить, действительно ли роман Л. Довиденаса заслуживает такого признания рецензентов и столь благосклонной оценки общественности. Действительно ли все выданные ему рекомендации и похвалы основываются на законах эстетики и серьезном литературном вкусе. Может быть, мы и в этом случае имеем дело все с тем же воцарившимся у нас в последние годы протекционизмом и литературной панегирикой, пытающимися свить себе уютное гнездо в нашем обществе, пока еще не слишком просвещенном в отношении художественного вкуса.
Итак, давайте-ка проверим и оценим».
Как злободневно, даже, можно сказать, саркастически звучит этот завет в контексте нашей сегодняшней практики рецензирования, где нередко господствует противоположный принцип: на одну книгу – одна рецензия, а ежели две или три, то все равно – «одинаковые», однотемные, однозначные…
«Проверить и оценить», а часто и переоценить Корсакас решался, кстати, не только произведения каких-нибудь дебютантов или молодых литераторов. С тем же спокойствием, беспристрастием и серьезным литературным чутьем приступал он к анализу произведений и знаменитых, всеми признанных писателей, каждый раз произнося свое, интересное и во многих отношениях новое слово… Так он заговорил, не страшась ни авторитетов, ни контрреплик, об известном критике клерикального направления А. Якштасе-Дамбраускасе, которого тогда называли «отцом критики» в Литве. Так писал об «одном из самых ярких писателей» и, пожалуй, наиболее известной фигуре в тогдашней литературной жизни, блестящем полемисте Ю. А. Гербачяускасе («Артист жизни»). Об истинном почитателе западной культуры, прозаике мировой ориентации Ю. Савицкисе («Слово Юргиса Савицкиса»). Или же о другом великом эрудите и поразительно многогранном таланте – о Б. Сруоге («В тени великана и конкурса»). О всеми почитаемом «живом классике» В. Миколайтисе-Путинасе («Ксендз Люрас Васарис в литературе и в обществе») и т. д. И все эти статьи, кстати, не были просто, как сегодня нередко случается, лишь милыми и льстительными вариациями на темы признанных «авторитетов», «заслуженных тружеников», «живых классиков»…
Многое решал, конечно же, юношеский темперамент критика, что, между прочим, сегодня вызывает и несколько ироническую улыбку самого академика в написанном для «Литературной критики» предисловии: «Новые произведения нашей художественной литературы приходилось рецензировать сразу же, как только они выходили в свет, еще, так сказать, пахнущие типографской краской. И чем влиятельнее или известнее был автор произведения, чем больший интерес само произведение вызывало в обществе, тем скорее и требовательнее спешил я его оценить» (стр. 5).
Может быть, сегодня, как, впрочем, и в те годы, не одно суждение критика может показаться поспешным, недостаточно всесторонним и исчерпывающим. Не случайно и в нынешнем предисловии автор подчеркивает, что «сегодня многое о разбираемых произведениях я бы сказал по-другому, посмотрел бы на них в ином ракурсе, может, и общую их оценку предложил бы иную. Пролетевшее время показало, что не все утверждения рецензента подтвердились, что в некоторых случаях и сам рецензент позже менял свой взгляд на разбираемые вещи, отказался от порою слишком категорических суждений, которые диктовались тогдашней литературной ситуацией» (стр. 5).
И действительно: в первый том включены не все тогдашние выступления литературного критика, а в некоторых статьях, как отмечается в примечаниях, сделаны незначительные купюры.
И все же вряд ли в этих редких случаях следовало бы упрекать полемический темперамент критика, его юношескую смелость и уверенность в себе. Скорее наоборот: перечитывая критические работы Корсакаса, вновь и вновь убеждаешься, что без этих «юношеских» черт характера, без этой «безоглядности» на любые авторитеты, пожалуй, вообще трудно говорить о литературной критике. Без них, по-видимому, талант критика или вовсе не способен проявиться, или проявляется так сдержанно и слабо, что различные и отнюдь не литературные соображения и воздействия легко его подавляют, сковывают, заставляют преклониться перед «общим мнением», перед «мнением свыше» или так называемым «общественным признанием», и критику остается, как нередко сегодня случается, лишь повторять сказанное «ведущим рецензентом» или просто каким-нибудь кулуарным сверчком. Работы Корсакаса чрезвычайно убедительно свидетельствуют о том, что талант критика, как и поэта (парадоксально, но это так!), очень часто связан именно с молодостью, с «юношеским задором», без которого в литературной критике, увы, нередко бесплодными остаются и энциклопедическая начитанность, и профессиональный опыт, и седая мудрость…
Как это ни странно, но (по современным масштабам писательского возраста) следует признать, что критические сочинения Корсакаса, ныне собранные в первом томе его собрания сочинений, принадлежат перу удивительно молодого критика: первые рецензии написаны восемнадцатилетним юношей, а последние литературно-критические статьи (не считая двух вышеназванных послевоенных работ) – на тридцать первом году жизни, так как критик вскоре, в годы войны, посвятил себя поэтическому творчеству, а позже и вовсе отошел от критики, занялся общественной деятельностью и литературоведением.
Словом, становление и расцвет критической деятельности Корсакаса практически занимает период в тринадцать – пятнадцать лет и относится, небезынтересно заметить, к тому отрезку человеческой жизни, который для современных литераторов обычно проходит в стенах разных учебных заведений, в подготовке к будущей работе литературного критика или литературоведа.
Конечно, нет правил без исключений. И сегодня встречаются молодые литераторы, которые еще в университете способны написать добротную рецензию, интересную статью, успешно участвуют в живом процессе современной литературы… И все-таки даже наиболее одаренные и энергичные среди них могли бы лишь мечтать об условиях творческой работы молодого критика Корсакаса: в шестнадцать лет он начинает сотрудничать в журнале «Култура», вскоре становится редактором литературного отдела, а двадцатичетырехлетний критик – уже фактический редактор того же журнала «Култура» (с 1933 года по 1940), то есть он имеет свою творческую трибуну, где и оглашает свои наиболее известные и значительные статьи и рецензии. Думается, литературный опыт и судьба молодого критика Корсакаса – весьма поучительный материал для наших бесед о воспитании молодых сегодняшних критиков, о резервах и перспективах всей нашей современной критики.
Наивно, разумеется, было бы полагать, что только юношеская смелость и талант предопределили сильнейшие, неподвластные времени стороны литературной критики Корсакаса. А если еще вспомнить, что ценность критического выступления не всегда определяется ценностью (исторической, познавательной, художественной и т. д.) литературного объекта и материала, то, пожалуй, весьма трудно будет ответить на вопрос, почему и сегодня, полстолетия спустя, так интересно, любопытно и полезно читать статьи, рецензии Корсакаса? Именно сегодня, когда в литературную критику все настоятельней вторгаются принципы семантического, лингвистического анализа, претендующего на подлинную научность. Может быть, и литературная критика Корсакаса опирается на какие-то особо надежные принципы анализа текста и структуры произведения? Увы, статьи, собранные в «Литературной критике», весьма пестры с точки зрения интерпретации текста, а рецензии, как это было принято в те времена, порою носят характер реплики, когда книга просто рекламируется («Стихи из тюрьмы» – о поэтическом сборнике К. Якубенаса) или откровенно осуждается («Вредная поэтизация» – о прозе для молодежи А. Вайчюнайтиса) и т. п.
Более того, эмоциональная непосредственность, открытое и честное высказывание своих литературных симпатий и антипатий, обычно не скрываемых под пеленою идеологических или нравственных иносказаний или псевдонаучных терминов, – это, пожалуй, и определяет ведущую черту критического стиля Корсакаса. А ведь эта черта с формальной точки зрения как раз и должна бы стать своеобразной ахиллесовой пятой в литературной критике, претендующей, во всяком случае, на объективное рассмотрение и оценку художественного творчества.
Надо сказать, что в буржуазные годы многие оппоненты Корсакаса-критика как раз и нацеливались на сию «ахиллесову пяту», пытаясь и политически, и нравственно «прикончить» молодого популярного критика. Уже на основании первой книги его статей Корсакаса обвиняли в групповщине и субъективизме. Критик якобы игнорирует писателей, более далеких от его собственных взглядов, и всячески превозносит своих литературных единомышленников: «…Для писателей иного направления он изощряется в разных отрицательных определениях, таких, как «устаревший», «стоящий на ходулях», «отживший свое время», «реакционный»… Другие же его просто вдохновляют, он говорит о них с энтузиазмом, берет под свою защиту, осыпает всякими манящими, пусть и бумажными, украшениями, с восхищением анализирует даже посредственные их произведения» («Жидинис», 1932, N 8 – 9).
Однако со временем подобные обвинения, на первый взгляд вроде бы и невинные, но тем не менее имеющие методологический или нравственный оттенок, стали раскрывать и свой явно политический характер и в годы фашистской диктатуры в Литве уже звучали нередко как недвусмысленные доносы на молодого критика. «Критик требует объективности от других, – «комментировал» упомянутую статью «О критике» рецензент националистического настроя, – сердится, что представители официальной критики отрицают, бойкотируют книги писателей, выражающих прогрессивные идеи, он призывает критику поддерживать самый широкий контакт с прогрессивными членами общества, агитирует в пользу фронта прогрессивной литературы, за сотрудничество прогрессивных критиков и писателей. Что же все это означает? Не что иное, как величайшую необъективность. Тот, кто принадлежит к их фронту, кто отображает в литературе социальные тенденции в свете «народного фронта», кто разрушает основы наций и государств и пропагандирует интернационализм, тот и прекрасный идеолог, и блестящий стилист, и создатель эстетических ценностей. А тот, кто создает идеологию нации, ищет новые литовские формы, литовский стиль, тот и неуч, и литературная моль, литературный клоп, паразит, собака…» Ни мало не смущаясь, оппонент приписывает Корсакасу такой «метод» критики: «Иных оплевывать, унижать, требовать от других объективности, а самому не только позволительно, но и удобно быть необъективным» («Лиетувос айдас», 14 ноября 1936 года).
Что касается «удобства» – об этом можно судить уже по самой судьбе прогрессивного журнала «Трячас фронтас», в котором Корсакас активно участвовал и который был закрыт официальными властями. Не менее красноречиво и воспоминание самого критика в предисловии, где он говорит, что «отстаивать прогрессивные, демократические позиции, классовый взгляд, антифашистскую линию в условиях военной цензуры (некоторые статьи писались в тюрьме) было нелегким делом. Приходилось прибегать и к эзопову языку или переиначиванию (например, вместо буржуазия говорить мещанство, вместо социализм – светлое будущее, вместо революция – новые времена и т. п.)».
И все же не только эти исторические, сегодня уже хрестоматийно известные детали играют важную роль. Ведь ни сегодняшний читатель «Литературной критики» Корсакаса, ни сам автор отнюдь не отрицают откровенную тенденциозность той или иной статьи или рецензии. Тенденциозность эта, как мы уже отмечали, порою подчеркивалась уже в самом заглавии статьи: «Декадентский роман» – о романе А. Венуолиса «Министр»; «Претензии на интернациональность» – о романе И. Шейнюса «Зигфрид Иммерзельбе омолаживается»; «Тезисный роман» – о романе В. Миколайтиса-Путинаса «Кризис» и т. п.
Тенденциозность своей критики Корсакас формулирует ныне куда последовательней и четче, нежели все тогдашние его оппоненты из националистического, клерикального или эстетствующего лагеря. «Отражались в тех рецензиях, – вспоминает Корсакас, – и тенденции, обусловленные тогдашним литературным процессом, и воздействие литературных направлений и группировок, и влияние советской критики и литературоведения, – вообще я пропагандировал произведения реалистического характера, боролся против явлений декадентства и эстетства, отстаивал связь литературы с жизнью. Поэтому мне нередко приходилось противостоять и оспаривать восхваления буржуазной критики, которыми она встречала некоторые новые произведения, высказывать диаметрально противоположное мнение, выдвигать произведения прогрессивных писателей» (стр. 6). Благородное с гражданской и с человеческой точки зрения признание. Пожалуй, редкий современный нам критик мог бы так искренне, откровенно и трезво осознать и признать свои литературные симпатии или антипатии. Нынче в моде изображать, что их вовсе не существует, – прикрывшись «фиговым листиком» научности, критика порой стремится выглядеть «бесполой» не только идеологически, но и с человеческой точки зрения.
А ведь в критике невозможно ни то ни другое. И не только потому, что все мы – в том числе и критики – всего лишь люди со своими убеждениями, пристрастиями, вкусами, иллюзиями, предубеждениями, надеждами… Подобный чисто психологический реверанс по отношению к «инакомыслящим» во все времена использовался для развенчания именно этих «инакомыслящих». По отношению к Корсакасу это и пытался сделать, например, тот же Л. Довиденас, когда принципиальную позицию критика он отождествлял с «естественным» разнообразием мнений. Корсакас, по его словам, «оценивая роман с формальной стороны, подчеркивает отсутствие ассоциативной логики. Литературная реальность, ассоциативная логика – чрезвычайно относительные понятия. Что для Раджвиласа является наилучшей логикой, художественно воспроизведенной действительностью, то, например, для Якштаса-Дамбраускаса будет выглядеть недоразумением, бессмыслицей» («Литературос науенос», 1 марта 1936 года).
С психологической точки зрения, пожалуй, так оно и есть, но дело в том, что психологическая точка зрения на литературную критику – самая банальная из возможных. А в отношении критической деятельности Корсакаса она просто ошибочна. При такой постановке вопроса теряется из виду удивительное, хотя порою интуитивное, сознательно не подчеркиваемое эстетическое чутье критика. Правда, многие наиболее враждебно настроенные оппоненты Корсакаса всячески старались приписать ему безразличие к эстетической стороне произведения.
И все же, по-видимому, не случайно даже критик клерикального направления Й. Гринюс, ревностно следивший за творчеством Корсакаса, не мог не признать именно тонкость и точность его эстетических суждений: «Наоборот, многие его замечания, меньше связанные с марксистской идеологией, представляются точными, интересными. Автор, правда, в большинстве случаев пытается доказать, выдвинуть социально-общественные аспекты литературных произведений, но нельзя сказать, что эстетические указывались бы случайно, необдуманно» («Жидинис», 1937, N 7). Весьма интересное признание, особенно если иметь в виду огромные «официальные» преимущества оппонента по отношению к «инакомыслящему» критику.
Следует сказать, что и сегодняшнего читателя книги Корсакаса больше всего поражает чуткость эстетического слуха критика. В самых разных работах на протяжении множества страниц читателю так и не удается обнаружить погрешность в эстетической оценке! Иногда, правда, оценки эти широко не развернуты, местами высказываются или обосновываются лишь мимоходом, но всегда и всюду они удивляют глубиной и точностью. Эстетическое восприятие текста, способность ощутить и услышать художественный пульс произведения в статьях Корсакаса проявляются всегда органично, не мешая трезвости и требовательности как оппозиционной полемической рецензии, так и статьи о прогрессивном писателе. В этом отношении критик всегда оставался верен своему непоколебимому эстетическому чутью, и эту его твердость и требовательность пришлось испытать не только буржуазно настроенным А. Вайчюлайтису, Л, Довиденасу, но и соратникам критика – П. Цвирке, А. Венцлове, Й. Шимкусу, прогрессивным писателям Й. Марцинкявичюсу, Е. Симонайтите, Ю. Грушасу и др.
Валено отметить, что именно глубокое, врожденное эстетическое чувство позволило и помогло Корсакасу избежать одного из самых «популярных» недугов текущей критики, когда рецензент, очарованный или порабощенный априорной своей симпатией или антипатией, идеей или догмой, становится глухим и слепым в эстетическом отношении и не может или не хочет ощутить и оценить самобытное эстетическое бытие произведения. Критический талант Корсакаса тем редок и необычен, что никогда, ни в коем случае не позволяет критику поступиться тонкими, но жизненно важными закономерностями эстетики. Более того, талант критика не однажды заставлял Корсакаса перейти свой собственный «рубикон», личные литературные симпатии и антипатии и именно за ними открыть дотоле неизвестные материки художественных ценностей. Нетрудно себе представить, как раздражали молодого (тогда двадцатилетнего!) критика (сидевшего, кстати, в то время в тюрьме) пресловутый аристократизм Юргиса Савицкиса, его стилистическая элегантность, европейская утонченность, праздничность создаваемого им художественного мира: «…Читая произведения Савицкиса, не могу их автора представить себе иначе, нежели во фраке! Во фраке и непременно в салоне. Где всюду элегантные манеры, этикет, все формы приличия и внешней эстетики…»
И все же статья молодого критика не грешит против великого принципа художественной критики, им же самим тогда сформулированного:
«Можно не соглашаться с направлением замысла, но нельзя отрицать достигнутое». И мы сегодня благодарны талантливому критику за его статью «Слово Юргиса Савицкиса», в которой впервые (и, пожалуй, до сей поры наиболее глубоко и основательно) исследуется и осмысляется нетрадиционная интеллектуальная проза, которая и сегодня для многих остается непонятной загадкой или просто «аристократической игрой»… Подобных – веских, концептуальных – открытий немало в критике Корсакаса, и не удивительно, что они не одно десятилетие питали и поныне питают историографию литовской литературы.
Между тем, углубляясь в тайны критического мастерства Корсакаса, приходишь к выводу, что критика, как свободный и органический синтез многих ответвлений литературоведения (истории и теории литературы, поэтики, стилистики и др.), в своем целом и саму эстетику охватывает лишь как частичную стихию. Поэтому полагаться единственно на свое эстетическое чутье – явно недостаточно для критика. Ведь нельзя, например, сказать, что у А. Вайчюлайтиса или у Й. Гринюса, наиболее часто упрекавших Корсакаса именно за недооценку художественности, этот самый эстетический слух был слабее или менее объективен. Здесь, по-видимому, важно еще и другое: ничуть не хуже эстетических законов литературный критик должен знать и предчувствовать закономерность историческую, тенденции общественного развития. Исторически незрячий критик – самая, пожалуй, печальная фигура литературной жизни. И не только потому, что он не разбирается, так сказать, в делах политики и истории – он попросту не увидит вовремя, а тем более первым не заметит, где и как пробиваются новые, прогрессивные ростки литературы. Литература для него останется лишь замкнутым миром слов, в мертвой тиши которого увековечены некие универсальные ценности… А такой мир – лишь один из многих гуманитарных мифов, которые рушатся под ударами все того же исторического времени.
В буржуазные годы оппоненты критика из самых разных общественных лагерей особенно возмущались «пророческими» интонациями в статьях Корсакаса. А ведь истинный большой критик и должен говорить не только от имени прошлого и настоящего, но и во имя будущего. Бесспорно, рискованнейшее это занятие. Рецензируя первую книгу Корсакаса, А. Рагинис (А. Вайчюлайтис) спешил «отметить одну вещь: хоть кое-кому и очень не нравится, но нельзя не увидеть, что буржуазия отнюдь не выглядит такой издыхающей, как это провозглашает в «Статьях о литературе» К. Корсакас. Наоборот, она начинает поднимать голову пуще прежнего. Все эти фашизмы в Западной Европе, все диктатуры – это признаки буржуазии, ее живучести» («Жидинис», 1932, N 8 – 9). Да, действительно, Корсакас писал об агонии еще далеко до крушения буржуазной Литвы. Так что и с историческим слухом, как видно, подтверждается общее правило: иметь или не иметь…
Не следует, конечно, и эту способность абсолютизировать: ведь и прекрасно ощущая шаги истории, можно шагать в противоположном направлении. Не один из тех, с кем в юности полемизировал Корсакас, очутился в эмиграции – они и поныне оспаривают движение и достижения литовской советской литературы.
А для Корсакаса выбор регрессивной или прогрессивной тенденции в истории и в литературе не являлся делом какой-либо умозрительной логики. Выбор предопределило сердце человека, сердце поэта, если вспомним, что Корсакас на протяжении всего жизненного пути постоянно обращался к поэзии и сегодня является автором многих поэтических книг, чутким переводчиком Я. Райниса, братьев Каудзит, Я. Акуратера, Л. Пиранделло и др. Мощный интеллект, разумеется, помог абстрактные истины гуманизма связать с поисками социальной справедливости, но это, пожалуй, и вершилось по велению «беззащитного» сердца, и это не может сегодня не волновать читателя его пламенных юношеских статей. В этом смысле современный читатель чудесным образом как бы «сопереживает» с читателем тогдашним. Особенно с тем, интересы которого защищал Корсакас в литературе и который в те далекие годы заговорил устами талантливого «уличного» писателя Йонаса Марцинкявичюса: «Раджвилас знал, чего он хочет… Раджвилас отбросил романтического литовского батрака и стал объединять всех батраков, кто не имеет хлеба, жилья, кто не доволен властью литовских господ и жаждет с ними бороться… Хотя для рабочих, которым они (Корсакас и его литературные сподвижники. – А. Б.) и предназначали свое творчество, оно было слишком сложным и непонятным, все же пролетарская интеллигенция их полюбила и поощряла, а буржуазия злилась и пожимала плечами» («Лапас» – «Листок», 5 ноября 1933 года). Й. Марцинкявичюс сказал, как обычно, очень просто, не слишком литературно, но зато твердо и точно. Сказал о критике, который верил в идеалы социализма и никогда – ни духом, ни словом – не принадлежал ни к эстетствующим космополитам, ни к националистической элите, ни к мещанской буржуазии, лихорадочно цеплявшейся за власть имущих.
Этим было дорого и веско критическое слово Корсакаса полстолетия тому назад. Этим оно близко и современному читателю.
г. Вильнюс