Материалы к творческой биографии И. Бабеля. Вступительная заметка, публикация и комментарии С. Поварцова

НА ПОДСТУПАХ К «КОНАРМИИ»

Ранней весной 1920 года, когда части Пилсудского, проходя через Украину, заняли Киев и укрепились на левом берегу Днепра, Первая Конная армия в составе четырех дивизий под командованием С. Буденного начала свой исторический рейд навстречу противнику.

В это же время из Одессы в распоряжение политотдела армии направляется молодой журналист Юг-РОСТА Кирилл Лютов. Под таким псевдонимом находился в Конармии и печатался в газете «Красный кавалерист» Исаак Бабель. Работа военного корреспондента дала возможность начинающему писателю полнее и глубже узнать жизнь бойцов и командиров прославленной армии. Об этом свидетельствует не только сама книга и дневник¹ Бабеля 1920 года, но также и публицистические статьи в «Красном кавалеристе», подписанные псевдонимом «К. Лютов» или инициалами «К. Л.».

Новые газетные очерки Бабеля – в дополнение к обнаруженным ранее² – являются гневными человеческими документами, обличающими зверства польских и белогвардейских отрядов в Западной Украине. Описанное Бабелем зафиксировано и в его дневнике того периода. Так, в записи, сделанной им 7 августа 1920 года в Берестечке, упоминается расправа над стариком-аптекарем. «Ненависть к полякам единодушна», – отмечает автор дневника; затем следует сцена истязания, заканчивающаяся выводом: «Поляки сошли с ума, они губят себя». Этой мыслью и начинает Бабель свой очерк о рыцарях европейской цивилизации («Рыцари цивилизации»):«Польская армия обезумела. Смертельно укушенные паны, издыхая, мечутся в предсмертной тоске, нагромождая преступление на глупость, погибают, бесславно сходя в могилу под проклятия и своих и чужих. Чувствуя, что все пропало – они идут напролом, не заботясь о будущем, основательно забыв, что, по мысли антантовских гувернанток, они, рыцари европейской культуры, являются стражами «порядка и законности», барьером против большевистского варварства.

Вот как охраняет «цивилизацию» польский барьер:

«Жил-был в Берестечке скромный труженик-аптекарь, организовавший насущно нужное населению дело: работавший не покладая рук, занятый своими больными, пробирками да рецептами – и никакого отношения к политике не имел и, может быть, и сам думал, что у большевиков уши над глазами растут».

Сообщив о заведомо ложном обвинении зачисленного в «пособники большевиков» аптекаря (убийство польского офицера), автор продолжает:

«То, что последовало за этим, относит нас к самым удушливым эпохам испанской инквизиции. Если бы я не видел собственными глазами, это истерзанное лицо, это раздробленное исковерканное тело – никогда бы не поверил в то, что в наше, хотя бы жестокое, хотя бы кровавое время возможно на земле такое неожиданное злодейство. Аптекарю прижигали тело калеными железными палками, выжгли лампасы (ты, мол, за одно с казаками-большевиками!), загоняли под ногти раскаленные иголки, вырезали на груди красноармейскую звезду, выдергивали по одному волосу с головы.

Все это делалось не спеша, сопровождалось шуточками насчет коммунизма и жидовских комиссаров.

Это не все – и озверевшими панами была до основания разгромлена аптека, все лекарства растоптали, не оставили нетронутым ни одного пакетика, и вот – местечко погибает без медицинской помощи. Вы не найдете в Берестечке порошка против зубной боли. Двадцатитысячное население отдано на съедение эпидемиям и болезням.

Так погибает шляхта. Так издыхает злобный бешеный пес. Добейте его, красные бойцы, добейте его во что бы то ни стало, добейте его сейчас, сегодня! не теряя ни минуты.

К. Л.».

(«Красный кавалерист», 14 августа 1920 года.)

Сюжет очерка «Недобитые убийцы» коротко изложен Бабелем в дневниковой записи от 28 августа 1920 года, сделанной в местечке Комаров. Факт беспримерной жестокости «молодцов» есаула Яковлева осмысляется на страницах газеты в контексте всей антинародной политики, проводимой наиболее реакционными силами белого движения – черносотенцами и погромщиками. Очерк перепечатывается с небольшими сокращениями:

«Они истязали рабочих в 1905 году. Они шли в карательные отряды для того, чтобы расстреливать и душить наши рабские темные деревни, над которыми пронеслось недолгое дыхание свободы.

В октябре 1917 года они сбросили маску и огнем и мечом пошли против Российского пролетариата. Почти три года терзали они и без того истерзанную страну. Казалось, что с ними покончено. Мы предоставили им умереть естественной смертью, а они умереть не захотели.

Теперь мы платимся за наши ошибки. Сиятельный Врангель пыжится в Крыму, жалкие остатки черносотенных русских деникинских банд объявились в рядах культурнейших польских ясновельможных войск. Эта недорезанная шваль пришла помочь графам Потоцким и Таращицким спасти от варваров культуру и законность. Вот как была спасена культура в м. Комаров, занятой 28 августа частями 6 кавдивизии.

Накануне в местечке ночевали молодцы есаула Яковлева, того самого, который звал нас к сладкой и мирной жизни в родных станицах, усеянных трупами комиссаров, жидов и красноармейцев.

При приближении наших эскадронов эти рыцари рассеялись, как дым. Они успели, однако, исполнить свое дело… В жалких, разбитых до оснований лачугах валялись в лужах крови голые семидесятилетние старики с разрубленными черепами, часто еще живые крошечные дети с обрубленными пальцами, изнасилованные старухи с распоротыми животами, скрючившиеся в углах, с лицами, на которых застыло дикое невыносимое отчаяние. Рядом с мертвыми копошились живые, толкались об изрезанные трупы, мочили руки и лица в липкой, зловонной крови, боясь выползти из домов, думая, что не все еще кончено.

По улицам омертвевшего местечка бродили какие-то приниженные, испуганные тени, вздрагивающие от человеческого голоса, начинавшие вопить о пощаде при каждом окрике. Мы натыкались на квартиры, объятые страшной тишиной, – рядом со стариком-дедом валялось все его семейство. Отец, внуки, все в изломанных, нечеловеческих позах… Погром, конечно, был произведен по всем правилам… Вот факт из тысячи фактов, более ужасных.

Недорезанные собаки испустили свой хриплый лай. Недобитые убийцы вылезли из гробов.

Добейте их, бойцы Конармии! Заколотите крепче приподнявшиеся крышки их смердящих могил!

Военный корреспондент 6 кавдивизии К. Лютов».

(«Красный кавалерист», 17 сентября 1920 года.)

Хроникерски точные и предельно сжатые, обе кончающиеся призывом к мщению, бабелевские корреспонденции представляют собой яркие образцы военной публицистики эпохи гражданской войны.

«ЛЮДИ ТАМ ОПУСТОШЕНЫ»

Неоднократно бывая за границей, Бабель внимательно изучал быт и нравы страны, в которой ему приходилось жить. «Работаю я часа четыре в день, – писал он в феврале 1928 года из Парижа Ефиму, Зозуле, – остальное время «фланирую» или, как сказал бы репортер, «наблюдаю» ³. Сохранившиеся в архивах материалы свидетельствуют о многообразии бабелевских наблюдений, сделанных на Западе, о политической зоркости писателя, точности многих его характеристик. В сентябре 1933 года, вернувшись из Европы (Германия, Италия, Франция), он выступил перед литературной общественностью Москвы с докладом о поездке. Особого внимания заслуживают литературные впечатления Бабеля, вынесенные из Франции:

«О Золя и Мопассане ничего не слышно. Национальные писатели теперь там – Флобер и Бальзак. Последний был самым великим авансистом нашей планеты. В музей пришла старуха предъявлять векселя. Она получила какое-то наследство, и там были векселя Бальзака.

Появилась у них необыкновенно показательная книжка. Здесь, кажется, писали об этом. Это «Путешествие на край ночи» ⁴. Стоит выучиться французскому языку, чтобы прочитать ее. Она написана одним доктором, которому пятый десяток пошел. В книге полторы тысячи страниц. Этот доктор отнес книгу Леону Доде, которого у нас незаслуженно не знают, и при помощи последнего эту книжку выпустили, но, конечно, ее сократили на 700 страниц. Когда вы читаете эти 700 страниц, то у вас такое впечатление, что этот человек может написать и четыре тысячи страниц. Это книга о его жизни. У человека скопилось такое количество злобы, в книге всё изложено так злобно, что страшнее этого ничего нет. Вы читаете эти 700 страниц отрываясь, потому что это очень мучительно. Эта книга становится наваждением. Там обвинительный акт современной цивилизации. Эта книжка выйдет в скором времени у нас. Ее нужно получше перевести. Книжка резко анархична. Ее анонсировал Леон Доде. Он сын своего отца, роялист, французский Пуришкевич, причем пользуется уважением потому, что он прочно установил свою репутацию. Француз же любит знать, с кем он имеет дело.

Пишет он (Доде. – С. П.) каждый день несколько статей. Романы он пишет отвратительно, но памфлетист он великолепный. Его биография построена просто. Он начинает с того дома, где он родился, и описывает все свои квартиры. Нет писателя, который мог бы оскорбить человека страшнее, чем он. Мне кажется, что его книгу надо было бы перевести потому, что он по стилю представитель Рабле. Я пошел на его лекцию. Там собрались роялисты, аристократы и радикальная мелкая буржуазия. Он заставил нас слушать завещание Людовика XVI. По окончании он читал завещание Клемансо <…>.

Французы от нашей литературы не в восторге. Пишут они здорово. Они могут написать какой-нибудь пустой разговор, неинтересный, на 24 листах, которые вы с интересом будете читать. Мы во Франции имеем успех как советские граждане. Наши рывки в литературе их немного отшивают. И там, в стране, где вещи делаются хорошо, чувствуешь страшную ответственность. Чувствуешь, что каждая наша плохая книга, которая доходит туда, – это контрпропаганда, Об этом нам надо_ думать много. Повышать качество, квалификацию. Их интересует содержание наших книг. Их интересует советская Россия и мало интересует советское искусство. Они любят нас за факты, любят за то, что мы знаем, что делаем, как живем. Люди там опустошены.

Там роман переживает большой кризис. Они больше теперь пишут репортаж. Там есть интересный писатель, человек, произведший на меня наибольшее впечатление, – Андре Мальро, который пишет о китайской революции. Это один из будущих столпов французской литературы. Он пользуется в работе всеми приемами. Знает все. Он переводится.

Бунина я читал только отрывки из «Жизни Арсеньева». Это автобиографический роман <…>.

Мережковский – кандидат на Нобелевскую премию. Он отошел в доисторический век. Говорят, что он вечен.

Жизнь Куприна кончается трагично. Он заведует какой-то библиотекой <…>.

Во Франции боятся Гитлера. Во французском кабинете министров были голоса, что французская армия должна перейти Рейн и атаковать немцев, на что Даладье ответил: «Зачем все эти фразы? Я не вижу сейчас возможности под каким бы то ни было предлогом двинуть французский пролетариат на войну. Единственное, что может быть, – это если немцы перейдут Рейн, вторгнутся во Францию, тогда нужно будет воевать».

Отношение во Франции к советским гражданам переменилось. Отношение к русским эмигрантам ухудшилось. Громадная тяга к франко-русскому_; соглашению» ## Отдел рукописей ИМЛИ, ф. 86, оп.

1. Отдельные фрагменты дневника, который Бабель вел в Конармии, см. в моей публикации «Первая Конная в боях и походах», – «Литературная газета», 3 ноября 1971 года.[↩]
2. В 74-м томе «Литературного наследства» (1965, стр. 488) напечатан очерк И. Бабеля из газеты «Красный кавалерист» от 18 сентября 1920 года под названием «Ее день». Публикация А. Пирожковой. Примечания И. Смирина. В журнале «Знамя» (1972, N 6) опубликован очерк, написанный Бабелем в августе того же года, – «Побольше таких Труновых». Публикация В. Вакуленко.[↩]
3. ЦГАЛИ, ф. 216, оп. 1, ед. хр. 179.[↩]
4. Роман Луи Селина (1894 – 1961). В Советском Союзе это издание вышло в переводе Э. Триоле с предисловием И. Анисимова в 1934 году.[↩]