Материал и его осмысление
У. Б. Далгат, Фольклор и литература народов Дагестана, Изд. восточной литературы. М. 1962, 206 стр.
Своей книгой У. Далгат вступает в область, где много спорного и еще больше неизученного. Устная поэзия горцев – явление большой эстетической значимости, и лучшие ее переводы достаточно много говорят об этом непосредственному художественному вкусу читателя.
Но низкий пока еще уровень филологического изучения не позволяет поставить в полном объеме проблему взаимоотношений фольклора и литературы народов Дагестана. Для этого прежде всего необходимо по возможности полное описание хотя бы всех записанных песен, причем не описание-инвентарь «художественных средств» (что в лучшем случае является лишь подготовительной стадией работы), а описание особых способов сцепления самых разных словесно-ритмических элементов в тексте каждой отдельной песни. Только после этого можно отыскивать близость – не по внешнему виду, а по поэтической функции в контексте – элементов разных песен, объединять эти песни по типам, по жанрам. Колоссальная эта работа не проделана еще и в малой степени, между тем абстрактного теоретизирования по поводу рождения письменной литературы из устной и т. д. более чем достаточно. Книга, о которой идет речь, привлекает как раз обилием фактического материала и вниманием к нему. Этот материал объединен интересом исследователя к общим чертам памятников словесности разных дагестанских народов. Иными словами, У. Далгат стремится показать, что же делает дагестанские литературы – дагестанской литературой, единство которой обычно ощущается и читателем. В этом – несомненная новизна и полезность книги.
Главная, на наш взгляд, трудность, которая стояла перед исследователем и о которой все время думаешь при чтении, заключается вот в чем. Это книга на русском языке о поэзии иноязычной (и даже многоязычной). Она рассчитана на читателя, который должен не просто усвоить чисто исторический материал и некоторые общие выводы автора, но и, не зная языка, понять смысл его конкретных наблюдений над структурой стиха. Приходилось опираться, главным образом, на подстрочники, что создавало свои трудности. К сожалению, автор нигде не оговаривает, какие же «слои» поэтического текста доступны для анализа и в подстрочнике, какие поневоле остаются вне поля зрения. Или, например, неожиданно привлекаются для анализа поэтические переводы, причем как раз с особенно явственной печатью яркой индивидуальности переводчика (стр. 14, 15). Все это, конечно, нуждается в особых пояснениях, которых в книге нет.
В книге пять глав, и три из них посвящены песне. Первая глава «Народная лирическая песня» содержит самый общий анализ разных видов этого жанра у разных народов Дагестана. Намечаются их мотивы, характеризуется степень «индивидуализации лирического героя» и «художественной выразительности» песни в целом.
Интересны попытки исследователя вскрыть реальные бытовые отношения, которые часто «зашифрованы» в пеоне, рожденной в давно минувшие времена (аварская баллада «Али, оставленный в ущелье» или даргинская песня «О пастухе Гасанакое», «в основе которой лежит определенная мораль; любовь, возникшая не в родном, а в чужом селе, несчастлива! Эта мораль исторически обусловлена эндогамными внутриродовыми отношениями…»). Жаль, что пояснения эти слишком кратки и не идут дальше самых общих сведений: «В этой песне-балладе мы встречаемся с обычаями кровной мести и изгнания за нее – явлениями, типичными для Дагестана прошлых веков. Исторически конкретны в ней и многие художественные детали» – это все, что сообщается, например, о горской балладе «Бедный Арвукинский юноша». Но главный интерес книги как раз и мог бы заключаться в анализе, выясняющем и эту историческую конкретность «многих художественных деталей», и их эстетический смысл.
У. Далгат стремится привести как можно больше самих текстов – и это, конечно, лучше обычных пересказов песни, часто превращающих ее в абстрактную сюжетную схему. Но нельзя, чтобы за этим исчезал историко-литературный и эстетический анализ хотя бы некоторых текстов. В главе есть, правда, раздел «Некоторые вопросы поэтики дагестанской народной лирики». Однако принципы анализа поэтики кажутся нам не совсем верными. Подход к художественному стилю народной поэзии, конечно, очень отличен от подхода к поэзии индивидуальной: этот стиль определяется своей «сложившейся поэтикой – устойчивыми композиционными приемами, образами, эпитетам, оборотами речи и т. д.». Поэтому естественно, что У. Далгат стремится показать систему устойчивых символов, проследив ее на многих образцах дагестанского фольклора (стр. 48 – 56), традиционную форму проклятии в лирических песнях и т. д.
Мы узнаем, например, что символы женских образов так или иначе связаны с растительным миром: «виноградная лоза», «краснощекая груша», «чинара»; волк иногда символ жениха, а символы любви часто жажда или озноб. Подобное описание тоже необходимо, и все-таки это такой этап работы, который еще не ведет к осмыслению художественной роли этих символов в отдельных песнях. Даже обширнейший» список «приемов», вырванных из контекста, никогда не даст ответа на вопрос – в чем секрет совершенства лучших горских песен.
Особенно ждешь этого ответа во второй главе книги – «Значение народной лирики в развитии индивидуальной поэзии». Здесь, видимо, и должно бы проясниться индивидуальное употребление у Батырая, Махмуда, Етима Эмина устойчивых элементов народной поэзии: «…в творчестве этих певцов художественно-изобразительные средства фольклора получают большую индивидуализацию я конкретизацию». К сожалению, этот верный тезис не подкреплен достаточно убедительными иллюстрациями. Вот идет речь о Батырае, о его песнях – поэзии в высоком смысле слова (прекрасно переданной в свое время русскому читателю переводами Э. Капиева и Н. Калиевой). И что же мы узнаем о ней? «Приведем одну из песен, в которой Батырай использует эпитеты, присущие народным песням…» – дальше текст – и никаких к нему комментариев. «Замечательный даргинский поэт широко пользуется готовой лексикой и фразеологией, которую заимствует из арсенала народной поэтики», – и опять только примеры. Да ведь мало взять «из арсенала» какое-то оружие – надо уметь им воспользоваться! Кто же покажет читателю это умение?
Нельзя сказать, что замечания, исследователя беспочвенны: приводится обширный материал, сам по себе интересный. Но тексты следуют сплошным потоком, промежутки между ними заполняются короткими замечаниями или неожиданными выводами и нигде не видно желания автора книги погрузиться в неторопливый, тщательный анализ хотя бы одной песни, хотя бы одного-двух четверостиший.
Глава эта, очевидно, особенно важна для автора книги в теоретическом отношении, В ней намечен примерный путь характерного для Дагестана «преобразования» народной поэзии в индивидуальную: народная лирическая песня, затем поэзия выделившихся из среды народа наиболее одаренных певцов («переходная стадия», к. XVIII – первая пол. XIX века), и, наконец, «светские лирики» (или «профессиональные поэты, владевшие пером» – Али Гаджи из Инхо, Чайка, Махмуд, Курбан из Энхело, Етим Эмин и др.; к. XIX – нач. XX века). Так образовалась «своеобразная устная народная литература» (К. Далгат придает особенно большое значение устной форме ее распространения среди неграмотного в большинстве своем населения). «В ее состав входили и подлинно фольклорные произведения, и поэтическая продукция индивидуальных певцов-импровизаторов, тесно связанных с фольклором, и, наконец, фольклоризованные произведения литературного происхождения, вошедшие в устный народный репертуар». Это, конечно, лишь приблизительная схема, которая, видимо, потребует дальнейших уточнений. Хотелось бы сделать несколько частных замечаний. Во-первых, о термине «импровизатор», прочно поселившемся в дагестанском литературоведении. Импровизация – это «особый вид творчества, при котором сочинение происходит непосредственно в процессе исполнения» (БСЭ, т. 17, с. 596). Это один из способов творчества – в том числе и устного, но, видимо, совсем не единственный даже для Батырая и других поэтов его времени. Поэтому употребление слова «импровизатор» в значении «слагатель песен устным способом» – неточно. Второе замечание – об анализе поэзии Махмуда (который в целом вносит много нового в представление о поэте). Исследователь утверждает, например, что «стихи Махмуда написаны не с помощью традиционно-фольклорных норм. Они сохраняют индивидуальный творческий почерк поэта и лишь обрамлены народным орнаментом». Но это утверждение, как и прямо противоположная характеристика Батырая, несмотря на обилие примеров, остается общим местом и не осознается читателем как результат полного и последовательного анализа, так как не ясен удельный вес приведенных примеров во всем наследии Махмуда, не ясен «коэффициент выборочности» их. А без этого приведенный материал всегда покажется случайным, а выводы – произвольными, даже если на самом деле предшествующий анализ был и полным, и тщательным.
И последнее замечание по этой главе, Понятно, почему о поэтах советского времени, связанных с фольклорной традицией, автор книги говорит крайне скупо: тема закономерно обращает его в более отдаленные времена. Но поскольку автор иногда повторяет поверхностные суждения, хочется ему возразить. «После Великой Октябрьской революции путь от певца-сказителя к поэту прошли большинство дагестанских певцов. Так, Сулейман Стальский свои произведения слагал устно, а в последние годы диктовал их, Абдулла Магомедов овладел грамотой в весьма преклонном возрасте, Абуталиб Гафуров научился писать только на шестидесятом году жизни». Но на чем основана эта уверенность в том, что, диктуя или записывая свои произведения, певцы-сказители становились поэтами? Да, конечно, поэзия Стальского, записанная и переведенная на русский язык, изданная в несвойственной ей форме «поэтического сборника», будучи оторвана от живой, речитативной манеры исполнения – это что-то другое, чем творчество «певца-сказителя». Но об этом и говорить надо по-другому – серьезно, не в двух-трех абзацах.
В книге о фольклоре Дагестана соблюдены верные пропорции материала и, вопреки установившейся традиции, не преувеличен удельный вес эпоса; глава «Эпические и исторические песни» – одна из наиболее интересных. В ней изложены необходимые исторические сведения, приводится много неопубликованных записей песен. Особенно хочется отметить тщательное и весьма плодотворное сличение вариантов эпических песен о Надир-шахе, встречающихся у разных народностей Дагестана. Удачно выбраны образцы исторических песен – среди них, например, «Хочбар» и «Мой любезный ушел в Джары», хорошо известные по переводам, но оставляющие сильное впечатление и в прозаическом подстрочнике. «Особого внимания заслуживают так называемые песни «о набегах», – пишет автор в последнем разделе этой главы, и внимание это понятно и оправдано. «Разбойничьи» песни дагестанцев о набегах всегда как-то обходились исследователями, хотя среди них встречаются великолепные образцы подлинной поэзии (например, песня «О хромом Ражбадине»).
Завершают книгу главы – «Дагестанские народные песни в русской литературе» и «Бытовая сатирическая сказка и анекдот» (эта глава, кроме собственно литературного материала, интересна яркой картиной внутри-аульских бытовых отношений горцев).
Книга У. Далгат читается с интересом. Постоянно чувствуется стремление исследователя учесть все материалы, относящиеся к теме.
Что же касается общетеоретических принципов, то здесь дело обстоит иначе. Как и во многих» исследованиях по поэзии народов СССР, в работе У. Далгат почти не учтен огромный опыт историко-литературного и непосредственно эстетического анализа поэтических произведений, накопленный советским литературоведением.
Отрадно обращение автора к трудам акад. А. Н. Веселовского, но слишком мало заметно в книге серьезное осмысление принципов, выработанных в работах Б. Эйхенбаума, Б. Томашевского, В. Жирмунского, В. Виноградова и многих других, ставших уже классическими. Преемственность работы – вещь необходимая в литературоведении не меньше, чем во всякой другой науке. Но устаревшие приемы исследования и даже те словесные штампы, с которыми все более осторожно обращаются сейчас историки русской литературы, все еще находятся в свободном обращении даже в лучших работах о литературе и фольклоре «малых» народностей. «Дагестанская народная лирическая песня… изобилует символами, метафорами, сравнениями, эпитетами и т. п.» Да не за эти ли фразы, не за этот ли подход к поэтическому произведению ругаем мы школьные курсы литературы? Особенно удивительно здесь это «и т. п.», которое означает, в сущности, что не так уж и важно, чем именно «изобилует» песня… «Произведения Батырая характеризуются простотой бытописания и реализмом». Значение этих терминов автором не определено, поэтому такое суждение не вызывает у читателя никаких отчетливых представлений.
Исследования о литературах «малых» народностей не должны бы превращаться в нечто вроде «малого литературоведения». Но чтобы быть на уровне современных научных представлений, необходимо в первую очередь освобождаться от поверхностного и бессистемного сообщения разнородных наблюдений и стремиться к анализу, который, во всяком случае, должен быть четко разграничен на какие-то этапы. Так, например, нужен подробный историко-бытовой комментарий к народной песне. По удачному выражению одного исследователя, действенная роль истории литературы заключается в том, чтобы «сделать каждого из нас, по мере возможности, современником автора и произведения», причем современником, обладающим всеми знаниями нашего времени. Это и будет «идеальный читатель».
Необходим, конечно, и ритмико-языковый анализ песни (законы развертывания образа, эстетический смысл перебоев ритма и множество других проблем). Это будет уже оценочный анализ, и если история литературы говорит нам – «что это значит», то дальнейшая работа отвечает на вопрос – «почему это хорошо». Два этих неразрывно связанных аспекта имеют все-таки различные цеди и должны быть как-то разграничены в пределах одной работы.
В процессе пристального анализа стиха сталкиваешься со множеством проблем: время в народной поэзии (проблема, разрабатываемая в по следнее время Д. Лихачевым), «образ автора» – певца и исполнителя; образ «адресата»… Книга У. Далгат – еще только первоначальный свод материалов, внимательное и добросовестное ознакомление читателя с фактами, которыми может располагать современный исследователь дагестанской поэзии. Широко и интересно начатая работа эта будет, конечно, продолжена и, надо надеяться, именно в направлении более пристального и целостного исследования текстов как произведений поэтических, исследования, ведущего к столь нужным сейчас конкретно-эстетическим суждениям.