Маскарад в зеркальной комнате. О романе Саши Соколова «Палисандрия»

«…написать роман, который покончит с романом как с жанром»¹. Так сформулировал творческую задачу Саша Соколов, задумывая «Палисандрию», свою третью книгу. Вышедшая на Западе в 1985-м, а у нас – в 1991-м², вряд ли достигла она этой цели буквально. Хотя бы уже потому, что и сам писатель работает над новым романом, и продолжают, конечно, создаваться другие, в том числе и явно подражающие «Палисандрии»³. Воспримем заявление автора как манифестацию креативного, созидательного, а не уничтожающего импульса и попытаемся уследить в хитросплетениях текста, каков же, по Соколову, этот абсолютный роман (воспользуемся выражением И. Бродского: «Пик, с которого шагнуть некуда»⁴  ).

Довести до бесконечности все художественные параметры текста одновременно означает у Соколова и – уничтожить их, свести до нуля, разрушить. Смыкание экстремумов, бесконечности и нуля, составляет основу замысла «Палисандрии», ее постоянную канву – стилистическую, языковую, характерологическую, пространственно – временную – «you name it»⁵, как мог бы сказать Палисандр. Стремление к универсальности есть выражение желания исчерпать возможности формальной и содержательной структур текста, при этом аннулируя их не просто посредством подражающей пародии, но через развитие до предела самых различных текстовых художественных потенций.

Бесконечность и ноль. Одновременная двойственность любого образа, идеи и слова обретает ранг главной черты поэтики «Палисандрии». «События, люди, предметы всегда находят себе у Палисандра параллель или пару и так; или иначе переплетаются и вплетаются в ткань панно, образуя узоры симметрии, аналогии и метафоры». – свидетельствует о себе текст. (Пять рядов однородных членов – два тройных по краям и три двойных в середине, образующие синтаксический облик самой этой фразы, – суть ее добавочное самоаргументирование.) Это цитата из анонимного автопредисловия, предпосланного Палисандром своим «Воспоминаниям о старости»; книга же, описывающая самое себя, книга о самой себе – вот еще один софистический укус змеей собственного хвоста.

Тщательность, выверенность формы романа очевидны. «Отполированная до блеска словесная фактура «Палисандрии» облекает эффектную сюжетную структуру»⁶; «пародийный, причудливый язык его странного эксцентричного героя, эдакое своеобразное лингвистическое барокко»⁷; «элегантность Соколовского языка заметна в современной прозе с первого появления писателя. В «Палисандрии» Соколов показывает все, на что он способен в этой области»⁸.

В своей речи Соколов, ссылаясь на опыт дружеского общения с профессором Южно-Калифорнийского университета (Санта-Барбара) А. Жолковским, делит всю словесность на «сработанную на скорую руку и созданную не спеша. Друзья полагают себя апологетами медленного письма, и взгляды их на природу его совпадают». И далее: «Текст, составленный не спеша, густ и плотен. Он подобен тяжелой летейской воде. Ах, Лета, Лета, писал один мой до боли знакомый, как пленительна ты своей медовой медлительностью, как прелестна. Текст летейской воды излучает невидимую, но легко осязаемую энергию. Теоретики медленного письма обозначили энергию термином архаическим: качество. Но, помимо сей голой абстракции, неторопливый стилист обретает и нечто существенное. Блаженны медлительные, говорит мой до боли знакомый, ибо они созерцают течение Вечности. Медлители – это гурманы, эпикурейцы искусства, так как только они вкушают истинное наслажденье и пользу от творческого процесса с его облагораживающими терзаниями»⁹. Писатель отчаянно пытается преодолеть гнет «языковой тюрьмы»¹⁰, освоить суггестивные лабиринты языка: «Я хочу поднять русскую прозу до уровня поэзии», – заявляет он в интервью тель-авивскому журналу «22»¹¹.

В этой краткой статье мы рассмотрим лишь основные направления креативно – разрушающей работы автора «Палисандрии». К их числу отнесем, в первую очередь, заглавный образ универсального героя, гармоническую эклектичность стиля и языка романа, широкий размах культурных ассоциаций, мотивы маски и зеркала, становящиеся структурообразующими принципами повествования, а также темы Времени, Вечности и Истории.

Соколов, кажется, лишает читателя права требовать от автора соблюдения правил литературной игры, в то же время, внешне, гиперболизированно их выполняя – по сути же разрушая. Назвать для того, чтобы разрушить, – вот парадоксальный смысл его художественного кодекса. Любой абзац, любая фраза могут принести с собою смену субъекта повествования¹² – при неизменности общей языковой манеры; каждый мимолетный образ способен увести казавшийся целенаправленным рассказ в непредсказуемую сторону – при общей композиционной закольцованности романа, его пролога и эпилога. Каноном становится отсутствие всяких канонов, с читателем как бы подписывается договор об отказе от любой конвенциональное™, излюбленным приемом автора провозглашается деавтоматизация всех художественных приемов.

Итак, обратимся к центральному герою романа. Уже имя и фамилия его заключают в себе механизм действия принципа зеркальности, двойничества: палисандром в ботанике называют древесину деревьев вида дальбергия. «Двуликий Дальберг» – далеко не единственное обозначение героя в романе, хотя, пожалуй, наиболее глубокое по смыслу. Лемур и лямур, Палисандр Прелестный и Палисандр Приблудный, Его Сиротство и Его Вечность. «Внучатый племянник сталинского соратника Лаврентия Берии и внук виднейшего сибирского прелюбодея Григория Распутина <…> Палисандр Дальберг прошел по-наполеоновски славный путь от простого кремлевского сироты и ключника в Доме Массажа Правительства до главы государства и командора главенствующего ордена», – говорится в лихорадочно – восторженном предисловии «От Биографа», публикующего в 2757 году текст «Палисандрии». Многочисленные личные таланты, ошеломляющие черты внешнего облика, богатая родословная и головокружительная биография отказываются складываться, не помещаются в облик единого персонажа. Перечислим: знаменитый художник и скульптор, крупный филолог, математик, поэт, музыкант, великий писатель, выдающийся борец за права человека, знаток филателии, а также умелец-вышивальщик и штопальщик. Внешний облик: «огромный русский отрок», семипалый (пальцы так велики, что не пролезают в дырочки на телефонном диске), косоглазый, с бельмом на глазу, абсолютно лишенный волосяного покрова, вместо разбитой в детстве переносицы вживлена платиновая пластинка. Особые приметы: сексуально необычайно одарен; гермафродит (способен выполнять и мужскую, и женскую половые функции). Кроме тех данных, что сообщает о предках Палисандра Биограф, в одном из прежних воплощений тот побывал и жеребцом Екатерины II.

Собственная биография Дальберга выстраивается из уже отмеченных нами соколовских экстремумов, то есть практически без переходных отрезков оперирует только крайними состояниями человеческого существования: знатность и безвестность, культ личности и предельное унижение, безмерное богатство и нищета, амплуа великого любовника и жертвы сексуальных издевательств, юность и старость. Подобное обилие жизненных испытаний, выпадающих на долю персонажа, в реалистическом художественном мире определило бы собою жанровую природу текста, превратив его в «роман воспитания», в историю человеческой души, открыв богатейшие возможности для психологического исследования. В модернистском же романе Саши Соколова личность Палисандра самоценна – и потому константна; ее стержень – абсолютная самовлюбленность – не подвержен деформации временем и событиями. Напротив: «раблезианского измеренья» фигура универсального героя кристаллизует по своему образу и подобию весь роман, как бы «примагничивая» к себе в его сюжетной сфере события исключительные – интимную жизнь Екатерины II, убийство Сталиным Надежды Аллилуевой и его собственную смерть, дружбу с Долорес Ибаррури и Фанни Каплан, заботу и ласку членов советского верховного руководства от Фрунзе до Андропова, покушение на жизнь Брежнева, снисходительные советы Сэмюэлю Беккету по переработке пьесы «В ожидании Годо», разрешение теоремы Ферма (кстати, еще не доказанной ко времени написания романа), финальное финансовое и политическое могущество.

По определению С. Бочарова, касающемуся вопроса о цельности психологического облика пушкинского героя, «Онегин противоречит сам себе, и он не только не равен себе, но, кажется, не имеет связи с самим собой»^## Бочаров С. Г. Форма плана. Некоторые вопросы поэтики Пушкина // Вопросы литературы. 1967.

1. Цит. по: Бартон Джонсон Д. Саша Соколов. Литературная биография // Саша Соколов. Палисандрия. Глагол. N 6. 1992. С. 281.^[↩]
2. Октябрь. 1991. N 9 – 10.^[↩]
3. См., например: Исаев Р. Теория катастроф // Знамя. 1994. N 5.^[↩]
4. Бродский И. Предисловие // Платонов А. Котлован. Michigan: Ann Arbor, 1973. С. 163.^[↩]
5. «Перечислите сами» (англ.).^[↩]
6. Жолковский А. Влюбленно – бледные нарциссы о времени и о себе // Он же: Блуждающие сны: Из истории русского модернизма. Сб. статей. М.: Советский писатель, 1992. С. 290.^[↩]
7. Бартон Джонсон Д. Указ. соч. С. 281.^[↩]
8. Вайль П., Генис А. Цветник российского анахронизма // Октябрь. 1991. N 9. С. 62.^[↩]
9. Соколов Саша. Palissandr – c’est moi? // Синтаксис. 1987. N 18. С. 198.^[↩]
10. Соколов Саша. Тревожная куколка // Континент. N 48. 1986. С. 84 – 91.^[↩]
11. Соколов Саша. «Я хочу поднять русскую прозу до уровня поэзии…» // 22. 1984. N 35.^[↩]
12. «Стремление к универсальности сказывается даже в способе повествования: оно ведется в первом, втором и третьем лицах и в конце даже в среднем роде» (Вайлъ П., Генис А. Указ. соч. С. 62). ^[↩]