№4, 2008/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Глазами библиофила

 Воспоминания?

 Да нет!

 Пустое это слово.

 Зачем же вспоминать то, в чем живешь всегда!

Леонид Завальнюк. «Первая любовь»

 

Автора этих заметок Э. П. Казанджана (р. 1938) трудно охарактеризовать одним словом. Он преподаватель математики (в прошлом инженер, научный работник), библиофил, концертоман, искусствовед, в общем, дилетант широкого профиля. Молодость его пришлась на 50 – 60-е годы прошлого века. В своих заметках (штрихо-пунктирных, если так можно выразиться), ни на что серьезное не претендуя, он тем не менее приводит многие весьма содержательные живые детали книжно-литературной жизни и нравов тех лет. С некоторыми уже ушедшими литераторами он был знаком лично, других видел на расстоянии – равно интересно и то и другое. Воспоминания носят сугубо библиофильский характер, но выбранный их автором ракурс видения столь же правомочен и информативен, как и любой другой, а в конце концов, для ощущения и понимания времени любая деталь по-своему выразительна и красноречива.

Начну с пустяка. Будучи как-то в одном литературном доме, роясь в книгах, случайно обнаружил пригласительный билет в Колонный Зал на встречу с В. Дудинцевым и обсуждение его романа «Не хлебом единым», только что опубликованного в «Новом мире». Обратил внимание, что билет не разорван. Удивился – неужели не пошли? Хозяйка в ответ только усмехнулась: пришла за час (!) до начала, и народу было столько, что уже не пускали даже по билетам. Милиция ничего не могла поделать. Когда пришел сам Дудинцев, его передавали на руках через головы. Эпизодик пустяковый, но колоритный – такова была встряска общества от искреннего слова в литературе.

Подобных «пустяков» в моей памяти немало. Иногда, рассказывая о них своим юным друзьям, я с удовлетворением отмечал, что им это интересно. Потому и решился кое-что записать и предоставить на суд читателя.

Вообще, книжная жизнь 50 – 60-х годов была довольно занятной, поскольку и вся жизнь была далека от нормальной (в России, правда, иное вряд ли и возможно).

1950 – 1952. Сталин – Жданов. Все определяется сталинскими премиями и ждановскими постановлениями. Хороших книг издают мало. Превосходны лейпцигские издания.

1953 – 1955. Сталина уже нет, но в букинистических магазинах все еще вырезают предисловия, скажем, Каменева к «Мастерству Гоголя» или Пиотровского в изданиях Академии. Литературных авторитетов, маяков, практически нет. «На безрыбье» флагманом воспринимается Эренбург с его «Оттепелью» (слово стало хрестоматийным, хотя пустил его в оборот еще Тютчев).

1956 – 1960. Хрущев у власти, но ему пока не до литературы, даже «Живаго» некогда прочесть. Да и выплеснутая им правда о Сталине – всеобщий шок. На появляющиеся сборники Евтушенко уже обращают внимание (первые-то, в 1952 и 1955 годах, прошли незамеченными), хотя причина этого внимания не совсем ясна – то ли сами стихи, то ли бранные рецензии.

1961 – 1963. Годы великого перелома. Полет Гагарина. Появились первые сборники Вознесенского, интерес они вызвали, но не более того: «Парабола» продавалась свободно, а «Мозаику» я выписывал из Владимира по «Книге – почтой». На калужский сборник Окуджавы – его дебют (1956) – вообще никто внимания не обратил, даже не заметил. (Да и я узнал о нем чисто случайно. В нашей квартире соседями были его тетка с дочерью. Мать Булата, выйдя на свободу, некоторое время жила у них, а Булат иногда заходил, причем переговоры о сборнике с издательством (тираж, обложка и т.п.) шли по нашему телефону. Видимо, в Москве я был одним из первых, кто ознакомился с его сборником. Ничего выдающегося в нем не обнаружил. Кто мог подумать, что через год – два вся страна «помешается» на его песнях и ни одно застолье, ни одно молодежное сборище будут уже немыслимы без них! Песни мне понравились, именно песни, не исполнение, но, честно сказать, такого массового успеха я не ожидал, мне казалось, что это для интеллигенции, а не для народа.)

И вдруг эта стена полубезразличия к поэзии рухнула. Вышли «Треугольная груша» Вознесенского и «Нежность» Евтушенко, но на прилавок уже не попали – сразу отправились на рынок: при номинале 12 и 30 копеек на рынке они пошли за полтора-два рубля. Потом и первые сборники Ахмадулиной, Коржавина, Тарковского двигались только на рынок, а упомянутые книги Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы доросли до 10 рублей.

Народ потянулся к стихам, точнее, даже не потянулся, а валом повалил. Стали устраиваться поэтические вечера – встречи – и групповые, и индивидуальные. Вечера устраивались и в концертных залах (Театр эстрады напротив Зала Чайковского, его сейчас нет; Зал Чайковского, даже огромный Дворец спорта в Лужниках), и в институтах и учреждениях (помню Вознесенского в Институте философии, Евтушенко в Мосфилармонии). Я с удовольствием ходил на эти встречи, интересно и поэтов послушать живьем, да и реакция публики часто была непредсказуема. Самое сильное впечатление произвел, конечно, вечер в Лужниках. Огромный зал (тысяч на 15) набит битком, у входа масса «стрелков» (мне достал билет один мальчик, с которым я безвозмездно занимался математикой, – его мать там работала). Меня предупредили, что лучше прийти пораньше: в киосках будут продавать стихи – так оно и было: пожалуйста, и Евтушенко, и Вознесенский по госцене, но подойти ни к одному киоску невозможно; тут уж не до того, чтоб книгу купить, а дай бог кости не поломать.

Открыл и вел вечер А. Сурков. Все было хорошо, красиво, празднично, чувствовалось, что народ изголодался по поэзии. Да и сами поэты сидели в президиуме нарядные, довольные, улыбающиеся (взаимная эйфория любви). Словом, все шло замечательно, все выступавшие имели не просто большой, а огромный успех (даже «Левый марш» Маяковского на английском языке вызвал неподдельный энтузиазм). Несколько забавных мелочей запомнилось.

Где-то в начале первого отделения (оба отделения были большие, часа по два с лишним, антракт минут 40) выступал Семен Кирсанов и, видя в зале много молодежи, решил вспомнить и свою молодость – прочел стихотворение, которое написал 30 лет назад. Прочел – зал ахнул – вылитый Вознесенский. Овация. Довольный, улыбающийся Кирсанов (живчик – попрыгунчик) радостно продолжил: «Поскольку вам это интересно, я прочту стихотворение, которое я написал 40 лет назад». И вновь – тот же эффект. Где-то в середине второго отделения выступал Вознесенский. В первой же фразе он заметил, что при всем желании не сможет состязаться с Семеном Исааковичем – не сможет прочитать стихотворений, написанных 30 – 40 лет назад. Зал этот юмор оценил (Кирсанов – тоже).

В те годы наиболее популярны были три поэта – Евтушенко, Вознесенский, Окуджава (правда, популярность последнего на 99 процентов объяснялась песнями), немного им уступали Ахмадулина и Рождественский. Думаю, что любой из тройки лидеров один бы собрал полный зал. А на этом вечере из трех кумиров – только один, почему нет Евтушенко и Окуджавы? Видимо, этот вопрос доминировал в посылаемых в президиум записках. Подошла очередь выступать Я. Смелякову. С кучей записок он вышел на трибуну, говорил весьма недовольным, обиженным тоном, начал с того, что, наверное, было бы лучше начать со стихов, а оправдываться потом, но ему не терпится внести ясность. И продолжил – в московской секции поэтов около 300 авторов, и каждый из них считает, что он пишет лучше, чем другие, или, по крайней мере, не хуже, чем другие. Что называется – в десятку попал. Слова вызвали взрыв смеха в публике и улыбчивое оживление в президиуме. (Там сидели поэты, «и каждый встречал другого надменной улыбкой» – невозможно удержаться, чтобы не процитировать.) Особенно выразительно – медоточиво улыбался Щипачев. Вывод ясен – всех не соберешь, обиды и недовольство неизбежны. Затем Смеляков «оправдал» Евтушенко – он сейчас на Кубе (железное алиби), но будут читать его стихи, а через два месяца, в дни студенческих каникул, состоятся еще две встречи с поэтами, в одной из них будет участвовать Окуджава. Народ несколько успокоился. Успокоился и Смеляков – отлично прочитал свое хрестоматийное «Если я заболею…».

Что такое стихи на слух и чем они отличаются от читаемых глазами – общеизвестно. Этот вечер, конечно, исключением не был. Повторю – успех имели все. Взрыв аплодисментов вызвали, например, такие милые, непритязательные строчки (кажется, С. Смирнова):

И все-таки жизнь – это чудо!

А чуда не запретишь.

Да здравствует амплитуда!

То падаешь – то летишь!

(Одна весьма образованная дама из нашего дома потом сказала, что, наверное, это было самое эффектное четверостишие за весь вечер; впрочем, успеху этой концовки содействовала довольно длинная занудная преамбула.)

Вообще, наблюдать за публикой было не менее интересно, чем за поэтами. Было очень трогательно видеть, как после блистательного выступления одного она тут же перестраивается на другого и приветствует его так же горячо. Особенно остро это ощущалось, когда после Вознесенского вышел Н. – Доризо. Я ему мысленно посочувствовал, но оказалось, что мое сочувствие излишне. Он читал свою «Балладу о козе» и тоже имел огромный успех.

Самое неожиданное и смешное впечатление того вечера. Антракт. Брожу, глазею, вдруг вижу, длиннейшая очередь, метров на 30 – 40, причем широкая – по несколько человек в ряду. За книгами – не может быть, их расхватали еще до начала. С любопытством двигаюсь вдоль этой очереди к ее началу – вдруг оттуда со спринтерской скоростью несется А. Безыменский. Мне и в голову такое не могло прийти – оказывается, эта длиннейшая очередь стояла к нему за автографами, он их раздавал, пока силы не кончились… (Любопытно было бы посчитать, сколько клиентов обслужил каждый из поэтов на том вечере.)

Запомнились два вечера в театре эстрады – с Вознесенским и Евтушенко. Вознесенский еще только набирал популярность, так что все было спокойно, я подъехал в кассу после работы в первый день продажи билетов и купил билет без всякой очереди. (В день концерта, конечно, у входа была толпа жаждущих.) А вот с Евтушенко я побоялся (и справедливо!), что так просто не получится. Проявил предусмотрительность – попросил знакомую подойти к 12 часам (к открытию) в кассу и купить мне билет. Мой расчет был точен – билеты расхватали за час, а уж что творилось перед началом… Вообще, говорить о Евтушенко – это надо целую лекцию прочесть. Все поэты читают свои стихи, так сказать, поэтично (вдохновенно -упоенно), но не артистично. А Евтушенко – чуть ли не единственный, кто способен на «совместительство», он читал свои стихи и поэтично, и артистично (говорю «читал», потому что речь идет о Евтушенко 60-х годов; впрочем, думаю, что его артистизм не улетучился).

Правда, надо отдать должное Борису Моргунову (был такой чтец, не путать с Бывалым из знаменитой тройки) – он читал стихи Евтушенко достойно автора (я его слышал один раз на том же вечере, вступительное слово, кстати, произнес С. Кирсанов). Один смешной микроэпизодик на упомянутом выступлении: Евтушенко объявил стихотворение «На фабрике «Скороход»». Пауза. Тонко -артистично изображая легкое смущение, он произносит: «Это стихотворение… я посвятил поэту.., которого очень люблю… Андрею Вознесенскому». И тут вдруг обрушился такой шквал оваций, что я, признаться, несколько удивился, а Евтушенко явно растерялся. И было от чего: на его вечере его поклонники при одном упоминании фамилии другого поэта устраивают такую овацию, какой ни разу за весь вечер не удостаивался он сам.

Вообще, встречи с живыми поэтами, кроме радости, так сказать, общепонятной, имели много дополнительных обертонов. Ну, где еще можно было узнать о том, что думает о Евтушенко С. Кирсанов? (В принципе, можно, конечно, записать и опубликовать текст его выступления, но все равно – половина очарования пропала бы.) Кроме того – тексты, читаемые с эстрады, порой не совсем совпадали с напечатанными. Скажем, Моргунов читал стихотворение «Нигилист» с четырьмя заключительными строчками, которых в журнале «Юность» не было:

Он рассуждал опасно.

Зато погиб прекрасно.

Он не любил Герасимова,

Он утверждал Пикассо.

На встрече в Мосфилармонии Евтушенко читал «Бабий Яр», и там были строчки, не напечатанные в «Литературной газете». А у Вознесенского, в стихотворении «Елена Сергеевна», почему – то при публикации выбрасывалась последняя строчка: «… Елена Сергеевна водку пьет».

И в коллективных поэтических вечерах была своя прелесть – можно было сравнивать и сопоставлять поэтов разных поколений, разных формаций… Скажем, на упомянутом вечере в Зале Чайковского в одном «заезде» выступали Г. Санников и А. Тарковский, В. Тушнова и Ю. Друнина, Б. Окуджава и Д. Самойлов….

Попутно – еще несколько слов о Евтушенко’. Сейчас трудно даже поверить, насколько он был тогда, в середине 60-х, популярен. Его стихи часто интересовали даже тех, кто к поэзии был равнодушен (как говорил Твардовский, настоящие стихи интересны даже людям, обычно стихов не читающим). Вот характерная сценка. Букинистический магазин N 14 (рядом с МХАТом), воскресенье. Народу полно. Вламывается юноша, даже не пытаясь протиснуться к прилавку, бросает через головы продавщице: «Евтушенко есть?» Она качает головой. Юноша не успевает отойти, подходит следующий — тот же сюжет. Тут же, в присутствии этих двух, подваливает третий, в очках, очень взволнованный. И снова – Евтушенко есть? Отрицательный ответ его так огорчает, что какой – то сердобольный книжник (под всеобщие смешки) отводит его в сторону и начинает, как первоклашке, объяснять ситуацию и смехотворность его поведения. И ведь это все «лопухи» – нормальные люди уже давно знают, что в магазине книг Евтушенко нет и не может быть, только на рынке.

Мне не раз приходилось слышать, что стихи Евтушенко слабые, плохие. Это не так, много и хороших. Но главное – не в этом. Можно только восхищаться, как человек без всякой власти, без пистолета-автомата «приказал» огромной стране читать свои, пускай даже средние, стихи (тиражи были шестизначные, а все мало). Кто еще из наших поэтов может похвастать чем-то подобным? Никто. У каждого свои заслуги, но таких нет ни у кого. На склоне лет Евтушенко совершил еще один подвиг – составил свою «Антологию русской поэзии». И опять – тот же вопрос – тот же ответ. То есть как бы ни относиться к стихам Евтушенко, в истории русской поэзии его заслуги огромны и уникальны. Говорят, поэт в России больше чем поэт. И уж по крайней мере, Евтушенко в России – больше чем поэт, и даже больше, чем Евтушенко.

А сейчас – другие времена. Пришли другие поколения; им не до стихов. Плохо не то, что они свергли кумиров нашей молодости, а то, что никаких своих, новых, не создали. Поэзия им не нужна, что ли? Невольно вспоминается Л. Брик: «Меня не так уж огорчает, если я узнаю, что кто-то из молодежи не любит Маяковского, – огорчает, если он не любит поэзию».

 

БРАТЬЯ – ПИСАТЕЛИ

Эта порода людей – особенная. Но только на первый взгляд. На самом деле – такие же люди, как и все: умные и дураки, воспитанные и нет, культурные и бес-, многознающие – читающие и совершенно к этому не склонные. К библиофильству, по моим наблюдениям, литераторы обычно относятся равнодушно, их интересуют тексты, а не издания.

Скажем, В. Катанян считал большой ценностью комплект «Литературного наследства» (лежал в отдельном шкафчике), или Малую серию «Библиотеки поэта», или (совсем уж смешно) ежегодники МХАТа (да их в те годы продать было невозможно). Хотя у него были такие книги, как «Азбука» Маяковского, даже дубль (правда, дефектный) «После России» Цветаевой с автографом и без, кое – что футуристическое, то есть редкости во все времена.

Человек В. А. Катанян был очаровательный. Пара книжных историй от В. А. «Об употреблении буквы Ё в русском языке» – была такая книжечка – малютка, издана в 1942 году. Говорят, что Сталин случайно столкнулся с тем, что буква Ё в каком – то слове произносится, но пишется как Е – без точек (кажется, дело касалось заголовка передовицы в «Правде»). Почему? Четкого ответа сразу не получил и велел разобраться и подготовить соответствующий материал – где, в каких случаях употребляется буква Ё и чем она, так сказать, отличается от Е. (Как известно, неопределенность была ему органически чужда.) Мало было других забот у вождя в 1942 году!

Другая занятная история. Я увидел на полке у В. А. книгу в жиденьком картонном переплете, на корешке – «Антология». Странно, я такой что – то не помню. Стал листать, глянул в оглавление – содержание – то знакомое. В. А. улыбнулся – он сразу все понял… В том же 1942 году Сталин велел подготовить сборник стихов с патриотическим уклоном русских советских поэтов. Велено – сделано. Вождь посмотрел – все вроде бы хорошо, но смутило его слово «антология»: нерусское. Ему объяснили, что оно означает, что, стало быть, вполне уместно, но он был непреклонен – заменить на русское слово. Что ж – дело привычное. Тираж – под нож, перенабрали, состав почти не изменился, правда, портреты выбросили, формат немного другой, да и переплет. Книга вышла в 1943 году под названием «Сборник стихов». А лет через двадцать (В. А. уже не было в живых), чистя библиотеку одного уезжанта, обнаружил корректурный экземпляр «Антологии». Откуда? Хозяин смог лишь выдать факт: его покойный отец когда – то работал в издательстве. Чудо, что корректура сохранилась: вид невзрачный, да и бумага плохонькая. Итак, книга и корректура у меня, а вот куда делась «Антология» – не знаю.

Еще одна мелочь о вожде – от В. Сутырина. В 1928 году он работал в «Красной Нови». Очередное заседание редколлегии. Обсуждают содержимое своего портфеля, ближайшие номера. Появляется Сталин – уже хозяин страны, правда, культа еще нет, только зреет. Скромно просит разрешения присутствовать на заседании. Все изумлены. После нескольких конкретных вопросов выясняется, что он все последние номера журнала прочел, и очень внимательно. И вот, наконец, все крупные и средние вещи обсудили, очередной вопрос – о небольшой заметке из «хвоста» какого – то номера – зависает в воздухе. И вопрос-то вроде пустяковый, но никто из присутствующих ответить на него не может, только сам автор заметки, а его, как на грех, нет. Решают послать за ним курьера на мотоцикле. Проходит почти час, пока того привозят, – он вносит ясность в данный вопрос (в течение этого часа все практически молчали, Сталин тоже, только прохаживался по комнате с трубкой в руке, впрочем, курил или нет – не помню). Обсуждение продолжается. Так же неожиданно, как и появился, Сталин, пожелав всем творческих успехов, исчезает. Он пробыл в редакции около двух часов. Никто так и не мог понять, что все это значит, – событие оказалось без видимых последствий. Поняли лишь одно – вопросы литературы для вождя так же важны, как производство чугуна и стали. А В. А. потом общался со Сталиным много раз – во время войны он работал в Совинформбюро и виделся с ним от двух до пяти раз в неделю. Правда, чаще всего это был 3 – 5-минутный инструктаж, но бывали и длительные беседы тет-а-тет, программного характера, от получаса и больше.

Как говорил мне В. А., Иосиф Виссарионович бывал разный, так что те, кто его знал, часто могут рассказывать о нем полярно противоположное, и никто при этом не ошибется (примерно то же, кажется, писал и Эренбург). Весьма характерная для Сталина черта: если он хотел (по своим соображениям) кому-то очень понравиться, он всегда этого добивался.

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №4, 2008

Цитировать

Казанджан, Э. Глазами библиофила / Э. Казанджан // Вопросы литературы. - 2008 - №4. - C. 332-355
Копировать