Мария Конопницкая и русская литература

Изучение взаимосвязей польской и русской литератур – одна из интереснейших проблем, не раз уже привлекавшая внимание исследователей как в прошлом, так и в наши дни. Однако следует отметить, что в работах русских литературоведов дооктябрьского периода и в трудах польских историков литературы, относящихся к периоду до создания Народной Польши, вопросы изучения польско-русских литературных связей второй половины XIX века разрабатывались мало. Интерес исследователей ограничивался преимущественно концом XVIII века и первой половиной XIX века (например, статья А. Пыпина – «Польский вопрос в русской литературе», 1880; работы В. Спасовича и Ю. Третяка о Пушкине и Мицкевиче). О современном же для них состоянии польской и русской литератур и их связях критики старались говорить как можно меньше, так как это неминуемо затрагивало сложные вопросы политического характера.

Политическая обстановка в русской части Польши в конце XIX века была очень напряженной. После восстания 1863 – 1864 годов колонизаторская политика царизма в Польше приобрела исключительно жестокий характер. Царизм преследовал всякие попытки со стороны поляков, направленные к восстановлению политической и национальной самостоятельности, и ставил своей задачей полное «обрусение» Привисленского края, как официально с 1881 года стала называться русская часть Польши. С этой целью из школ изгонялся польский язык, запрещалось изучение богатой культуры польского народа и т. п. Полицейским преследованиям подвергались крупнейшие польские писатели. Так, например, Элиза Ожешко царским указом 1882 года была лишена права выезда из Гродно, где она находилась в течение нескольких лет под надзором полиции. В русской части Польши цензура свирепствовала еще больше, чем в России. Рукописи многих польских писателей, и в том числе Конопницкой, исчерчены красным карандашом цензора, уничтожавшего порой целые произведения.

Все это осложняло отношения между польскими и русскими деятелями культуры, оживляло в Польше националистические настроения. Но, несмотря на существование подобных настроений, русская демократическая литература, литература Тургенева и Салтыкова-Щедрина, Герцена и Достоевского, Некрасова и Толстого находила многочисленных польских читателей и оказывала огромное влияние на развитие передовых общественных идей в Польше.

В России уже со второй половины 80-х годов демократическая и либеральная пресса все чаще обращалась к польской литературе. Издательства и журналы широко печатают переводы из польской литературы. Многие русские переводы выходили одновременно с первыми изданиями произведений на польском языке. В журналах и газетах можно найти многочисленные рецензии, посвященные этим переводам, а также статьи о творчестве отдельных писателей, о польском романе и др.

Однако в это время, за исключением упомянутой уже статьи А. Пыпина «Польский вопрос в русской литературе», мы не находим в русской критике сколько-нибудь серьезных работ, посвященных связям двух братских литератур.

В Польше изучением этих вопросов стали заниматься после образования народно-демократической Польской Республики. Был создан Польско-Советский институт, который возглавил всю работу по изучению русской истории и культуры, а также русско-польских связей.

Одной из первых литературоведческих работ в этой области была обширная статья Мариана Якубца «Русская литература среди поляков в период позитивизма», опубликованная в 1950 году¹. В статье, как это уже видно из ее названия, ставится проблема судеб русской литературы второй половины XIX века в Польше.

На основании богатых фактических данных Якубец опровергает утверждение своего предшественника – известного польского литературоведа А. Брюкнера, который в 1906 году писал о том, что после 1863 года польская и русская литературы были разобщены, что обе стороны игнорировали друг друга и что в Польше русская литература была неизвестна².

В этом опровержении и представленных автором доказательствах заключается принципиально новая точка зрения, которая заслуживает всемерной поддержки. Русская литература, пишет Якубец, «благодаря непосредственному доступу к польскому читателю, знающему русский язык, сыграла важную идеологическую и чисто литературную роль, более значительную даже, чем на Западе» (стр. 368).

В других работах Польско-Советского института, посвященных той же проблематике, исследовались более частные темы, связанные с творчеством отдельных русских писателей. Так, опубликован ряд статей о Некрасове и Чехове в Польше и др.

Менее разработанной областью является вопрос о творческих связях отдельных польских писателей критического реализма с русской литературой. Основная трудность, с которой сталкиваются исследователи, заключается зачастую в отсутствии тех или иных фактических данных. Однако, несмотря на ограниченность материалов, они имеются. Их изучение и приводит к убеждению о существовании глубокой идейной и художественной близости русской и польской литератур критического реализма при всем национальном своеобразии и неповторимости каждой из них.

Одной из совершенно неизученных является тема «Мария Конопницкая и русская литература».

Творчество Марии Конопницкой (1842 – 1910) приходится на годы расцвета критического реализма в Польше. Ее соратниками по перу были такие выдающиеся польские писатели-реалисты, как Элиза Ожешко, Болеслав Прус, Генрих Сенкевич, Стефан Жеромский.

Творчество Конопницкой еще при жизни писательницы завоевало огромную популярность как у нее на родине, так и за ее пределами. Особенно широкое распространение оно получило в России. Однако в монографиях, очерках и статьях польских авторов, посвященных Конопницкой, почти не упоминается об этом. Совершенно неизученным является вопрос о литературных связях писательницы с русскими писателями, о духовной близости ее творчества с творчеством русских революционных демократов и поэтов некрасовской плеяды, об отношении к ней прогрессивной русской критики.

Изучение связей Конопницкой с русской литературой затрудняется также и тем, что в Польше, а тем более за границей, нет ни одного полного собрания сочинений писательницы. Многие произведения, опубликованные при ее жизни, рассеяны по различным журналам и газетам и не вошли в собрание ее сочинений. Так, от внимания исследователей творчества Конопницкой совершенно ускользнула интереснейшая статья – очерк писательницы о творчестве русского художника В. Верещагина. Возможно, что в силу этих же причин остаются забытыми еще какие-нибудь ее произведения.

В архивах и библиотеках Москвы, Ленинграда, Варшавы, Кракова при содействии работников этих учреждений нам удалось найти ряд интересных материалов, до сих пор не использованных исследователями творчества Конопницкой.

М. Конопницкая внимательно следила за русской литературой (она хорошо знала русский язык) и культурой и неоднократно в своих литературно-критических статьях и очерках высказывала свои суждения на эту тему. В них проявились се демократические убеждения, ее близость к передовой русской литературе.

С особенной любовью и проникновением Конопницкая занималась творчеством гениального польского поэта Адама Мицкевича. В 1899 году вышла в свет обширная работа писательницы, посвященная жизни и творчеству великого поэта-романтика: «Мицкевич, его жизнь и душа» ³. Три главы книги посвящены периоду пребывания Мицкевича в России (1824 – 1829). Работая над ними, Конопницкая, несомненно, должна была заняться изучением того окружения, в котором находился ссыльный польский поэт в Москве, Петербурге и Одессе, Писательница говорит о русском периоде жизни Мицкевича как о периоде формирования его поэтического сознания. «Когда Мицкевич, – пишет она в заключение, – на тридцать первом году жизни покидал Россию, его индивидуальность как человека достигла вершины своего расцвета» (стр. 67; курсив наш. – А. П.).

Оценка Конопницкой русского периода жизни польского поэта по своему характеру близка суждениям прогрессивно настроенных польских литературоведов – исследователей творчества Мицкевича того времени, которые подчеркивали большое значение этого периода в развитии поэта. Совершенно противоположной точки зрения придерживалась националистически настроенная критика. Так, например, Владислав Мицкевич, сын поэта, автор четырехтомной монографии «Жизнь Адама Мицкевича» ⁴, довольно пространно пишет о пребывании поэта в России, но полностью обходит молчанием вопрос о значении этих лет жизни для Мицкевича, ни слова не говорит о таком достопримечательном явлении, как дружба Пушкина и Мицкевича.

Конопницкая, которая почти ничего не писала в своей работе о связях польского поэта с русскими литераторами, упоминает о дружбе Пушкина с Мицкевичем, приводя слова из стихотворения польского поэта («Памятник Петру Великому») о двух юношах, стоявших под одним плащом у памятника Петру. Этот памятник, пишет поэтесса, был увековечен русским поэтом. Очевидно, ей была знакома поэма Пушкина «Медный всадник».

В своей другой книжке о Мицкевиче «Из мицкевичевского года» ⁵ (1900) Конопницкая показывает, что ей были хорошо известны имена многих русских друзей Мицкевича. В литературном этюде, вошедшем в книгу под названием «Портреты пером», писательница подвергает тщательному разбору различные воспоминания современников о встречах с Мицкевичем. Среди них – воспоминания Зинаиды Волконской, Ксенофонта Полевого и А. Герцена.

В «Былом и думах» Герцен описывает свою встречу с Мицкевичем в Париже в начале 1849 года. Образ великого польского поэта, судьба которого была теснейшими узами связана с его многострадальной родиной, был, по определению Герцена, «пластическим образом судеб Польши». Об этой характеристике Герцена Конопницкая пишет: «Превосходно… передает эту выразительную мощь облика Мицкевича портрет, начертанный Герценом…» (стр. 240). Писательница отмечает психологическую точность герценовского «рисунка пером», его лаконизм и художественную целостность. «Эта целостность, – замечает писательница, – результат прекрасной пропорции, столь полной и законченной, что мы не замечаем даже, что она складывается всего-навсего из нескольких черт» (стр. 243 – 244). «Портреты пером» – единственная известная нам работа Конопницкой, в которой она говорит об А. Герцене. Но то немногое, что ею сказано, представляет несомненный интерес.

Среди рукописей писательницы, хранящихся в Национальном музее Кракова, имеются интересные материалы, посвященные «Крейцеровой сонате» Л. Толстого. Это незаконченный конспект основного философского содержания «Крейцеровой сонаты», конспект «Послесловия» Л. Толстого к «Сонате» и, наконец, одна рукописная страничка, озаглавленная: «К сонате Толстого». Всего рукопись-автограф насчитывает двадцать три мелко исписанных небольших странички. Конопницкая, давно интересовавшаяся положением женщин в обществе и принимавшая участие в феминистском движении, с пристальным вниманием читала «Крейцерову сонату» Толстого. Тщательная и кропотливая работа поэтессы над «Сонатой», о чем свидетельствуют рукописи, видимо, была лишь подготовительным этапом на пути создания очерка на темы, затронутые в повести Толстого. Это предположение подкрепляется существованием упомянутой уже страницы рукописи «К Сонате Толстого», на которой Конопницкая сделала выписки о различных религиозных сектах в древнем мире и их отношении к браку.

В своем кратком вступлении перед конспектом «Послесловия» Толстого Конопницкая пишет о том, что оно было под запретом цензуры, так как религиозно-философские взгляды автора находились в противоречии с церковными. Она отмечает длительную работу Толстого над своими произведениями⁶. «По простоте стиля, – пишет Конопницкая, – можно догадаться, что и над формой и над содержанием велась большая работа».

Описанная нами рукопись свидетельствует о глубоком интересе М. Конопницкой к великому русскому писателю. Еще одно упоминание о Толстом мы находим в ее очерке о выставке картин В. Верещагина в Вене. В 1897 году в варшавском еженедельнике «Тыгодник иллюстрованы» был опубликован обширный очерк М. Конопницкой «Около верещагинской выставки в Вене» ⁷.

Следует сразу же отметить, что суждения Конопницкой, такие, например, как трактовка основной идеи цикла «Отечественная война», упрек Верещагину в «веризме», и некоторые другие не могут не вызвать возражения своей односторонностью, а в известной степени и ограниченностью. Конопницкая была не согласна со сниженной трактовкой образа Наполеона у Верещагина и не раз об этом пишет на протяжении статьи. Писательница, видимо, была не в силах выйти из круга традиционно-романтических представлений о Наполеоне как «освободителе» Польши. При этом, оценивая цикл картин, посвященных Отечественной войне 1812 года, Конопницкая не говорит о патриотизме русского художника, нашедшем глубокое отражение в картинах этого цикла, а обращает внимание на изображение стихии – мороза и огня, которые, по ее мнению, и являются главными героями цикла.

Конопницкая не раз отмечает художественную правду картин Верещагина. Однако она не сумела оценить замысел художника, с такой силой заклеймившего войну в картине «Апофеоз войны», «…его «Апофеоз войны», – пишет она, – является весьма банальным символом, но его «Шпион», его «Транспорт раненых», его «Адъютант», его «Главный штаб», его «Забытый» – не банальны. Они обладают силой живой, видимой, раскрытой, как рана, правды. И именно эти картины являются правдивыми апофеозами войны, а не символическая гора черепов».

Конопницкая не только хорошо знала картины цикла «Наполеон в России», но и другие полотна Верещагина. Это позволило ей выступить с интересными суждениями о его творчестве. Художник-баталист, по ее мысли, изображает героико-романтическую сторону войны: поле брани во время сражения, осаду крепостей и героизм их защитников и т.

1. М. Jakubiec, Literature rosyjska wsrod Polakow w okresie pozytywizmu, всб. «Pozytywizm», Warszawa, 1950.

   «Позитивизм» – термин, укоренившийся в польском литературоведении, которым называется целый период в развитии польской литературы последней трети XIX века – времени расцвета критического реализма в Польше. (До недавнего времени польские литературоведы, характеризуя отечественную литературу, не употребляли определение «критический реализм», заменяя его термином «позитивизм».)

   [↩]

2. Подобный же ошибочный взгляд на взаимоотношения польской и русской литератур конца XIX века высказывает и А. Н. Пыпин. Он пишет: «Польская и русская литературы не встречались и мало знали друг друга, как мало знают и до сей минуты» («Вестник Европы», 1880, т. I, кн. 2, стр. 706 – 707). Ошибочность этой точки зрения мы стремимся доказать в настоящей статье.[↩]
3. ¹М. Konopnicka, Mickiewicz, jego zycie i duch, Krakow, 1899.[↩]
4. W. Mickiewicz, Zywot Adama Mickiewicza, Poznan 1890 – 1895.[↩]
5. ²M. Konopnicka, Z roku Mickiewiczowskiego, Warszawa, 1900.

   [↩]

6. Сведения о том, как работал Толстой и какие трудности встречал при издании своих сочинений, М. Конопницкая, по-видимому, почерпнула из книги Р. Левенфельда (имя его упомянуто в рукописи писательницы) о его встрече с Толстым: P. Lowenfeld, Gesprache uber und mit Tolstoy, Berlin, 1891.[↩]
7. M. Konopnicka, Okoto wystawy Wereszczaginowskiej w Wiedniu, «Tygodnik Illustrowany», 1897, N 51, 52.[↩]