Мари-Од Мюрай: вовлекая другого

В литературе проблема другого может быть рассмотрена в разных плоскостях.

До ХХ века другой чаще всего понимается как чуждый — враждебный, принципиально непознаваемый и не встраиваемый ни в какие системы. Фольклорная традиция предполагает связь этой фигуры с демоническим началом, вписывая ее в сюжеты, связанные с оборотнями и мотивами подмены (которые далее в литературе развиваются в тему двойничества). Можно также говорить о других литературных вариациях этого образа: романтический герой, «чужак», враг, революционер, приверженец новых взглядов (например, нигилист) и др. Но начиная с ХХ века с его насущным интересом к коммуникации с иными, непохожими на нас людьми, с его философией диалога, получившей развитие после Первой мировой войны — в 1920-х годах, другой понимается шире — это любой человек помимо меня, который никогда не будет мне идентичен.

Е. Шапинская в программной работе «Образ Другого в текстах культуры» говорит о том, что отношение к другому в культурологии и литературе амбивалентно: «Он может отторгаться, может быть признан без враждебности или наделяться субъектом его собственными качествами» [Шапинская: 22], — и выделяет три вариации образа:

— этнический другой;

— гендерно обусловленный другой;

— субкультурный другой.

Однако, говоря о литературе XX-XXI веков, в том числе о детских образах в ней, принципиальным кажется выделить еще одну вариацию — человека с особенностями развития или серьезными проблемами медицинского характера, поскольку отнесение таких героев к субкультурной группе было бы не вполне релевантным. Здесь вспоминается целый ряд персонажей: Бенджи из «Шума и ярости» У. Фолкнера, Чарли из «Цветов для Элджернона» Д. Киза, сын Василия Фивейского из повести Л. Андреева, герои «Дома, в котором…» М. Петросян и «Белого на черном» Р. Гальего… Для подростковой литературы проблема взаимоотношений оказывается краеугольной, а способность к диалогу — важнейшей составляющей процесса взросления и поиска своего места в жизни.

Тему взаимодействия с другим в различных вариациях развивает в своих книгах и одна из крупнейших современных французских писательниц, лауреат ряда литературных премий — Мари-Од Мюрай.

На русский язык переведены четыре книги автора — все они выпущены издательством «Самокат» и рассчитаны на разный читательский возраст. Сборник «Голландский без проблем» маркирован 6+, романы «Умник» и «Мисс Черити» — 12+, а нашумевший «Oh, boy!» — 18+. Мюрай и интересна этим умением найти для каждой возрастной группы свои темы, сюжеты, манеру изложения.

В сборнике рассказов «Голландский без проблем» сюжет другого разворачивается на трех уровнях: взаимодействие с носителями чуждого языка и культуры, с представителями другого социального слоя и, наконец, — другого поколения.

Восьмилетний герой рассказа, давшего название сборнику, уезжает на каникулы в Германию: родители мечтают, чтобы сын выучил за лето немецкий. Но у мальчика другие планы. Не желая учить иностранный язык, он придумывает свой собственный — и, выдумывая, постепенно запутывается в собственной лжи. Отступать становится поздно. Родители считают, что сын за каникулы выучил голландский, а новый друг главного героя уверен, что тот теперь говорит на чистом французском.

Главная мысль — не новая, зато искренняя и лишенная морализаторства — подана как собственное открытие героя: семьи в разных странах очень похожи. Государственные и языковые границы оказываются условностью. Взаимоотношения в семьях не зависят от государственных границ и ничем не отличаются в разных странах.

В рассказе «Мой малыш за 210 франков» отношения двух сестер — восьми и пяти лет — очень точно переданы несколькими короткими диалогами: девочки вечно спорят и ссорятся по пустякам, как и положено сиблингам с небольшой разницей в возрасте, но не представляют жизни друг без друга. Мюрай постоянно демонстрирует приемы разоблачения — обрывочными диалогами между родителями о том, кто именно приносит подарки от Деда Мороза, краткими репликами, что детей не выбирают в магазине и любят такими, какие они есть. Принципы настоящей, взрослой жизни постигаются в детстве, а дальше лишь слегка трансформируются. Не все можно измерить деньгами, и всегда будут дети, у которых игрушек больше и они дороже, — ребенок осознает и принимает этот факт. Истина перестает быть абстрактной и становится предельно личной. Это именно то чувство, о котором пишет русский философ А. Лосев: «Когда я понял, что сумма углов треугольника равняется двум прямым углам, я почувствовал в этом нечто свое, личное, бесконечно родное, чего уже никто у меня не отнимет. И среди многочисленных волнений жизни и мысли я нашел в этом приют <…> Любить — значит стремиться к порождению. Если я полюбил какую-то истину, это значит, что данная истина вот-вот породит еще новую истину. Знающая любовь и любящие знания всегда хоть чуть-чуть, но обязательно несут в себе стремление к небывалому» [Лосев: 28]. Теперь то, что существовало помимо меня, существует и во мне тоже — множество таких открытий и озарений и составляют процесс взросления.

В книгах Мюрай мы видим не представление взрослых о детях, но живых малышей и подростков — они очень достоверно злятся, радуются, обижаются: так автору удается добиться абсолютного доверия читателей самого разного возраста. В заключительном рассказе сборника — «Воскресенье с динозаврами» — дети узнают себя в героях-сверстниках, а взрослые отмечают точно переданное чувство родительской несостоятельности, когда все идет совсем не так, как предполагалось. Родители помнят себя детьми, но порог взросления необратимо пересечен, они утрачивают способность посмотреть на мир глазами ребенка. Социальная роль меняется — и вместе с ней неизбежно меняется все. В нарисованных на обоях полосках взрослый видит испорченные стены, а ребенок — соотношение масштабов динозавров; «внезапная» детская истерика — не обязательно капризы, может быть, это протест против невольного обмана: