Мандельштам после Воронежа

Телеграмма, найденная мною в архиве, сообщала: «Дорога легкая короткая слушал Щелкунчика смотрел Волгу Москву большой привет Яхонтову Мандельштам» ¹. Она отправлена 26 июня 1937 года из поселка Савелово на Волге и адресована в Москву Лиле (Еликониде Ефимовне) Поповой – жене актера Владимира Николаевича Яхонтова. Очевидно, именно в этот день, 26 июня, Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна Мандельштам поселились в Савелове – иначе ему незачем было бы описывать дорогу.

Мандельштам вместе с женой вернулся из трехлетней ссылки в конце мая. Сам факт освобождения из Воронежа, возможность жить в своей собственной московской кооперативной квартире вселяли в обоих радужные надежды и ожидания. Даже подселенный к ним «писатель»и сотрудник «органов»на время исчез из квартиры. К ним приходили друзья, Мандельштам ездил по Москве, радовался свободе; обсуждались возможности получить работу и зарабатывать. Пока же, как и несколько предыдущих лет, они существовали в основном на доброхотные даяния друзей. Поначалу казалось, что Союз писателей готов принять участие в судьбе поэта: шли разговоры об устройстве вечера его стихов, его прикрепили к поликлинике Литфонда… Все воспринималось как хорошее предзнаменование, а может быть, просто необходима была передышка и не хотелось заглядывать в реальность. Мандельштам продолжал (последнее воронежское стихотворение датировано 4 мая) писать стихи. Живое свидетельство о первых днях его пребывания в Москве сохранилось в письме Лили Поповой к Яхонтову, бывшему в отъезде. Письмо написано между 6 и 9 июня 1937 года: «Как я провожу время? Большую часть времени у Мандельштамов. Союз их поддерживает, дает деньги, Осипа Эм. лечат врачи, на днях стихи его будут заслушаны в Союзе, на специальном собрании <…>. Они очень привязались ко мне («всеми любимой, всеми уважаемой»). Осип Эмильевич, если не ошибаюсь, вздумал «открыть»меня. Но об этом поговорим по приезде, в этом я еще плохо разбираюсь, но кажется, в ссылке он помолодел лет на двадцать², выглядит хулиганистым мальчишкой и написал мне стихи, которые прячет от Надежды Яковлевны (!!). Если там вековые устои рушатся, то я об одном молю, чтоб не на мою голову.

Стихи эти явились в результате нашей прогулки в машине по городу.Привожу их тебе:

С примесью вброна – голуби,

Завороненные волосы.

Здравствуй, моя нежнолобая,

Дай мне сказать тебе голоса,

Как я люблю твои волосы

Душные, черно-голубые.

 

В губы горячие вложено

Все, чем Москва омоложена,

Чем молодая расширена,

Чем мировая встревожена,

Грозная утихомирена…

 

Тени лица восхитительны:

Синие, черные, белые.

И на груди – удивительны

Эти две родинки смелые³.

В пальцах тепло не мгновенное –

Сила лежит фортепьянная,

Сила приказа желанная

Биться за дело нетленное…

 

Мчится, летит с нами едучи,

Сам ноготок зацалованный,

Мчится о будущем знаючи

Сам ноготок холодающий.

 

Славная вся, безусловная,

Здравствуй, моя оживленная

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Слава моя чернобровая,

Бровью вяжи меня вязкою,

К жизни и смерти готовая,

Произносящая ласково

Сталина имя громовое

С клятвенной нежностью, с ласкою» ⁴.

В гораздо более поздних, чем это письмо, набросках воспоминаний Попова пишет, что услышала эти стихи в чтении Мандельштама у него дома в Фурмановом переулке в присутствии Ахматовой: «Однажды вечером я застаю у него Анну Ахматову, он читает ей свои только что законченные стихи в открытое окно – похоже, он читает Москве, вечернему городу…». Действительно, в этих стихах образ женщины как бы сливается с образом города, по которому поэт с нею «мчится». Разве не к Москве могут относиться слова:

Славная вся, безусловная,

Здравствуй, моя оживленная

Ночь в рукавах и просторное

Круглое горло упорное.

Здесь возможна ассоциация «рукава улиц»(ср. «рукав Жаркой шубы сибирских степей»из стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…»или – по контрасту – «улиц перекошенных чуланы»и «мертвый воздух»из стихотворения «Куда мне деться в этом январе?..») и одновременно «круглое горло упорное»– Красная площадь, о которой в стихах «Да, я лежу в земле, губами шевеля…»сказано: «На Красной площади всего круглей земля…».»Упорное горло»возвращает к стихотворению «Наушники, наушнички мои…», где с кремлевской площадью связываются звуки, исходящие из этого горла: «в полночь с Красной площади гудочки»и «часов кремлевские бои».

Об отношениях Мандельштамов и Яхонтовых и о некоторой отрешенности от реальной ситуации свидетельствует приписка Поповой в конце приведенного выше письма: «Мандельштамы предлагают сдать свою квартиру Союзу и взамен проситьобщую дачу.Вместе жить». (Яхонтовы в то время предпринимали шаги для получения участка и постройки дачи.) Фантастичность этого проекта для Мандельштамов очевидна. Союзу писателей не потребовалось разрешения хозяев, чтобы отобрать у них квартиру, не предоставив им взамен никакого жилья.

Мандельштаму не удалось долго наслаждаться хотя бы неизвестностью. Все планы и надежды рухнули в течение трех-четырех недель. Вечер поэзии, о котором упоминает Попова и на который, по словам Надежды Яковлевны, возлагал надежды сам Мандельштам, так и не состоялся, хотя разговоры о нем тянулись, видимо, еще довольно долго. В архиве А. Е. Крученых сохранилась повестка: «Тов. Уткину. Уважаемый товарищ! 15-го октября в 6 часов вечера в помещении Союза советских писателей состоится читка стихов Осипа Мандельштама, на которой просьба присутствовать. Секретарь бюро секции поэтов – Сурков» ⁵. На конверте примечательная надпись: «В[есьма] срочно. С курьером». Она говорит о поспешности и необычности организации этого мифического вечера, но не может ответить на вопрос, зачем его все-таки пытались устроить и почему не устроили. Н. Мандельштам вспоминает, что, приехав в конце рабочего дня в Союз писателей и не найдя никого, кто бы занимался этим вечером или собирался на нем присутствовать, они позвонили Н. Асееву, ответившему, что он торопится на «Снегурочку». Это звучит почти как дурной анекдот, но в «Известиях»за 15 октября 1937 года черным по белому указано, что в этот вечер в Большом театре действительно давали «Снегурочку».

«Один добавочный день»продолжался около месяца, в конце которого Мандельштама вместе с женой буквально вышвырнули из Москвы: их лишили прописки, и они потеряли не только право на квартиру, купленную за большие по тем временам деньги, но и вообще право жить и находиться в Москве. Теперь каждая их ночевка в этом городе оказывалась нелегальной. Тогда-то они и перебрались в Савелово, выбранное исключительно за близость к Москве и легкость сообщения с ней.

Для нас Савелово важно не потому, что Мандельштам провел там несколько летне-осенних месяцев после воронежской ссылки. Нельзя сказать, что он жил там; он остановился в Савелове, как на пересадочной станции, ожидая возможности еще раз начать жизнь, вернуться к сколько-нибудь устойчивому существованию. Нас интересует Савелово потому, что здесь были написаны последние из известных стихов Осипа Мандельштама. Возможно, со временем исследователи будут говорить о «савеловском цикле», как сейчас говорят о «Воронежских тетрадях»поэта. Я употребляю оговорку «возможно»лишь потому, что цикл «савеловских»стихов не сохранился и еще десять-пятнадцать лет назад никто не подозревал о его существовании, а те немногие, кто знал, считали стихи безвозвратно исчезнувшими.

Об этих стихах упоминает в воспоминаниях о Мандельштаме Н. Е. Штемпель – верный друг Мандельштамов и хранительница «Воронежских тетрадей». Она услышала их в Савелове: «Полночи мы с Осипом Эмильевичем бродили по лесу вдоль берега Волги. Надежда Яковлевна с нами не пошла. Осип Эмильевич рассказывал мне, как они жили эти два месяца после отъезда из Воронежа, прочитал все новые стихи. Мне кажется, их было десять или одиннадцать. Насколько я помню, это были небольшие (по количеству строк) стихи, лирические, любовные… Стихи пропали при последнем обыске и аресте. Надежда Яковлевна не знала их наизусть, как знала воронежские. Списков ни у кого не было…»Можно с уверенностью предположить, что Надежда Яковлевна не только наизусть, но и вообще не знала большинства из них именно потому, что они обращены к другой женщине: Мандельштам никогда не читал таких стихов жене. Так было прежде со стихами к Ольге Ваксель, к М. С. Петровых, так случилось с воронежским стихотворением «К пустой земле невольно припадая…», обращенном к Н. Штемпель. Я имела случай убедиться в этом, когда нашла в архиве и принесла Надежде Яковлевне два «савеловских»стихотворения, – приведенное выше и «Стансы», о котором речь впереди, – она впервые услышала их из моих уст. Не буду подробно останавливаться на ее реакции на эту мою находку. Резонным и существенным показалось мне огорчение, что эти явно недоработанные и слабые для Мандельштама стихи окажутся последними в его собрании сочинений… «Я впервые приревновала Осю»и «лучше бы вы их не находили», – сказала Надежда Яковлевна. Мне показалось, что если она когда-то и догадывалась об увлечении Мандельштама Лилей Поповой, то за прошедшие годы постаралась о нем забыть. Стихи напомнили об этом. Письмо Лили к Яхонтову я ей, конечно, не показала.

Кто же была женщина, которой после десяти лет знакомства так неожиданно для нее самой увлекся Мандельштам? ⁶

Яхонтовы и Мандельштамы познакомились зимой 1927 года, когда и те и другие жили в Царскосельском Лицее. В записях 40-х годов Е. Попова так вспоминала об этом знакомстве: «Они жили тут же в северной половине Лицея.

Однажды, привлеченный тем, что кто-то с увлечением читает передовую газеты «Правда», О. Мандельштам постучал к нам в дверь и попросил папирос.

В замочную скважину были переданы папиросы. Так состоялось знакомство. Позднее мы у них стали бывать.

Мандельштам собирал в это время книгу своих стихов. Мы рассказывали ему о нашей работе и показывали куски в рабочем плане. Это был взволнованный, страстный слушатель, весь закипал. Очень интересно говорил и, запрокинув голову, расхаживая, читал свои стихи.

Часто по-мальчишески хулиганил. Они задолжали во все ларьки, в какие только было можно, – мясникам и бакалейщикам. Когда ему хотелось шоколаду, он подбивал Яхонтова на эту диверсию. Возникал какой-то сложный план очаровывания бакалейщика, чтобы раздобыть плитку шоколада. Он привлекал ряд цитат из своих стихов и готовил речь.Однажды в первомайские дни мы остались без куска хлеба. Администратор забыл про нас. Я из теплых перчаток соорудила окорока и украсила бумажками, как это бывает на праздничных столах. Наш стол был составлен сплошь из бутафорских вещей. Мы пригласили Мандельштамов и долго веселились. В награду за нашу выдумку они пригласили нас к себе на обед и накормили» ⁷.

Знакомство перешло в дружбу между Мандельштамом и Яхонтовым. Яхонтов любил поэзию Мандельштама; Мандельштама увлекало уникальное искусство яхонтовского «театра одного актера»– свидетельство тому его статья «Яхонтов» ⁸. Бывая в одном городе, они встречались: Мандельштам читал новые стихи, Яхонтов знакомил его со своими программами, прислушивался к его советам. Н. Штемпель с удивлением вспоминала, что Яхонтов считал Мандельштама своим учителем. По-видимому, так и было в действительности; это косвенно подтверждается в письме Е. Поповой к сестре (2 января 1928 года): «<…> он (Яхонтов. – В. Ш.) повторял строфы «Медного всадника»и ломал голову над раскрытием пушкинского стиха. Со времени близкого знакомства с некоторыми ленинградскими поэтами⁹мысль, что актеры делают из стиха прозу, не оставляла его <…>» (ед., хр. 473, л.

1. Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (ЦГАЛИ), ф. 2440, оп. 1, ед. хр. 579.[↩]
2. Конечно, не в ссылке, но, возможно, от чувства свободы и ожидания перемен.[↩]
3. »Сцилла и Харибда». – Прим. Е. Е. Поповой. Знаки препинания расставлены мною. – В. Ш. В рукописи Поповой они почти отсутствуют. [↩]
4. ЦГАЛИ, ф. 2440, оп. 1, ед. хр. 158, лл. 9 – 10.[↩]
5. ЦГАЛИ, ф. 1334, оп. 2, ед. хр. 557.[↩]
6. ⁶Образ Е. Е. Поповой воссоздан в книге Н. Крымовой «Владимир Яхонтов»(М., 1978).[↩]
7. ЦГАЛИ, ф. 2440, оп. 1, ед. хр. 61, л. 7. Далее все ссылки на эти записи даны в тексте с указанием единицы хранения и листа.[↩]
8. См.: «Экран «Рабочей газеты», 1927, N 31, с. 15.[↩]
9. Попова не называет О. Мандельштама, возможно, потому, что сестре ничего не говорило это имя.[↩]