Литературные размышления. Публикация О. Ласунского

13 марта 1937 года в пользу Тургеневской общественной библиотеки состоялся в Париже большой литературный вечер. Посетить его призвал накануне в газете «Последние новости» М. Алданов¹. На афише крупным шрифтом были оттиснуты фамилии писателей, которые согласились выступить с чтением своих произведений: И. Бунин, Б. Зайцев, М. Осоргин и А. Ремизов. Заболевшего Бунина заменила в тот раз Н. Тэффи. Вечер прошел успешно…

Сейчас к культуре русского зарубежья проявляется большое внимание. Широкому читателю открылась наконец фигура М. А. Осоргина; на родину возвращается незаурядный прозаик, публицист, эссеист. Без учета его творческого вклада наши представления об отечественной словесности первой половины XX века едва ли будут полными.

Михаил Андреевич Осоргин (настоящая фамилия – Ильин) родился 7(19) сентября 1878 года в Перми. По отцовской линии находился в дальнем родстве с семейством С. Т. Аксакова. Еще в марте 1889 года, гимназист, отправил в «Пермские губернские ведомости» некролог на смерть классного надзирателя – он был напечатан. В том же году под псевдонимом «М. Пермяк» опубликовал рассказ «Отец» в петербургском «Журнале для всех». Так началась литературная деятельность, длившаяся более сорока пяти лет.

После окончания гимназии М. Осоргин поступил на юридический факультет Московского университета. Он рано потерял отца, лишился материальной поддержки семьи и вынужден был вести жизнь литературного пролетария: даже на летних каникулах (да и позднее, окончив университет) Осоргин активно сотрудничал в различных газетах.

С 1902 года началась адвокатская работа. Одно время перед событиями 1905 года он примыкал к партии социалистов-революционеров, хорошо знал некоторых ее боевиков. После подавления восстания на Пресне был арестован, посажен в одиночную камеру Таганской тюрьмы. Благодаря распрям в судебных инстанциях удалось выйти на свободу. Не дожидаясь новых полицейских преследований, эмигрировал в 1906 году через Финляндию в Италию, где и прожил десять лет, побывав за это время во Франции, Швейцарии и дважды на Балканах; встречался с М. Горьким, Г. Лопатиным, А. Амфитеатровым, П. Боборыкиным и другими.Итальянские мотивы часто» встречаются в произведениях М. Осоргина. Корреспонденции из Вша постоянно помещались в московской газете «Русские ведомости», а книга «Очерки современной Италии» (М., 1913) окончательно закрепила за ним репутацию крупного знатока этой страны. Большое значение для Осоргина имела работа по организации приема многочисленных групп русских учителей, приезжавших в Италию на экскурсию. В Италии Осоргин не забыт, в частности, там вышла посвященная ему научная монография А. Бекка-Пасквинелли (Флоренция, 1986).Летом 1916 года М. Осоргин вернулся в Россию. Февральскую революцию встретил с восторгом. Октябрьский переворот был ему внутренне чужд. Тем не менее он продолжал активно заниматься творческой и культурно-просветительской работой. При его деятельном участии созданы такие организации, как Всероссийский союз журналистов (был там председателем) и Союз писателей (Московское отделение) – был товарищем председателя. Много сил отдал оказанию помощи голодающим в Поволжье. Был одним из пайщиков первой в Москве Книжной лавки писателей. В 1921 году по просьбе Е. Б. Вахтангова перевел в стихах пьесу Карло Гоцци «Принцесса Турандот»; триумф знаменитой вахтанговской постановки принес широкую известность и переводчику.

Несмотря на ряд драматических житейских коллизий (два ареста, ссылка в Казань, болезнь), М. Осоргин не терял бодрости духа, мечтал о новой литературной работе. Его замыслам не удалось осуществиться. Осенью 1922 года в составе большой группы московской интеллигенции он был выслан за границу сроком на три года. Вернуться домой так и не довелось. Отлучение от России было воспринято Осоргиным как тяжелое и, главное, совершенно несправедливое наказание.

Почему же М. Осоргин оказался в изгнании? Он был на него, в сущности, обречен при любом далеком от подлинной демократии режиме, ибо внутренне противился всякой попытке подавить личностное начало. По его мнению, человек должен стремиться к высвобождению от пут условностей, налагаемых идеологическими и иными догмами. М. Осоргин относился к той категории натур, которые неизменно становятся в нравственную оппозицию к власти, как только она заявляет о своем праве распоряжаться участью подданных. Он так и остался вне партии, художник-гуманист, превыше всего ценивший независимость собственных убеждений.

О подробностях высылки М. Осоргин не без юмора поведал в мемуарном повествовании «Времена» и в воспоминаниях «Как нас уехали».

Год провел М. Осоргин в Берлине, а с конца 1923 года обосновался в Париже. Он с огромным интересом и сочувствием следил за общественной атмосферой в СССР. Писатель чутко уловил наметившиеся в конце 1920-х годов перемены в политическом климате страны: возвышение партийных лидеров, фактическая узурпация «престола» генсеком, наступление на демократические права, массовый психоз «вредительства». К середине 30-х годов Осоргину, еще не знавшему всех страшных подробностей сталинских зверств, был уже ясен грандиозный масштаб народной трагедии. Яростный противник фашистских режимов Гитлера и Муссолини, он с горечью должен был признать беспрецедентное подавление личности в обществе, называющем себя социалистическим.

Своими раздумьями о диалектике взаимоотношений между народовластием и вождизмом, о бедствиях, которые несет своим гражданам тоталитарное государство, М. Осоргин делился в частных письмах из Парижа к старому другу в Москве – доктору Андрею Степановичу Буткевичу, бывшему толстовцу, с которым еще на заре века занимался просветительской деятельностью. Эти письма (они опубликованы сравнительно недавно² ) воспринимаются сейчас как удивительно пророческий документ, – в них предсказаны наши многие несчастья.

Сохраняя надежду на возвращение домой, М. Осоргин не отказывался от советского паспорта. Но в январе 1937 года, когда он в очередной раз пришел в советское полпредство (требовалось ежегодно продлевать срок действия паспорта), ему было заявлено, что он взял «не ту линию». Оскорбленный писатель ответил, что сам знает, какой линии ему следовать. Больше в полпредство он не являлся.

Верный своим принципам, М. Осоргин и на Западе занимал независимую позицию, избегал групповых политических дрязг. Он порой чувствовал себя невыносимо одиноким. «Эмиграция мне чужда, как и я ей. Вы это достаточно знаете» ³, – признавался Михаил Андреевич М. Горькому в 1936 году. Удовлетворение доставляло лишь общение с писательской молодежью, которой он помогал встать на ноги.

При сложившейся репутации М. Осоргину нельзя было оставаться на месте, когда возникла угроза оккупации французской столицы гитлеровцами. Он вынужден был уехать в маленький городок свободной зоны Шабри. Уже позднее стало известно, что его парижская квартира немцами разграблена, погибли архив и любимая библиотека. Нужда, переживания, лихорадочная работа за письменным столом – и без того больное сердце не выдержало. 27 ноября 1942 года М. Осоргин умер; он похоронен там же, в Шабри.

Еще до того, как М. Осоргина бесцеремонно выпроводили за границу, он выпустил три беллетристических сборника; «Призраки» (М., 1917), «Сказки и несказки» (М., 1918), «Из маленького домика» (Рига, 1921). Однако в полную меру литературный талант Осоргина развернулся в Париже. Первая же вышедшая там отдельная книга, роман «Сивцев Вражек» (1928), имела серьезный успех и была переведена на английский, немецкий, французский, шведский, чешский и другие языки. Затем выходят сборники рассказов «Там, где был счастлив» (1928) и «Чудо на озере» (1931), книги «Вещи человека» (1929), «Повесть о сестре» (1931), «Времена» (1955).

В романах «Свидетель истории» (1932) и «Книга о концах» (1935) показаны события 1905 года, профессиональная конспиративная работы, нравы и обычаи революционной эмиграции из эсеровского круга. Осоргин был хорошо знаком с этой средой, в романах нередки автобиографические моменты.

Перу Осоргина принадлежит еще немало книг и огромное количество разного рода статей, очерков, этюдов, разбросанных в массе периодических изданий. Разобраться в этом печатном наследии помогает специальный библиографический указатель, подготовленный парижским Славянским институтом⁴.М. Осоргин всегда охотно занимался журналистикой. Он был одним из ведущих сотрудников парижской газеты «Последние новости». Автор не уставал повторять: «Талантов много – мало работников». Сам он работать умел и любил. Индивидуальной манерой Осоргина было создание крупных газетных циклов, которые, по сути, представляли собою готовые к отдельному изданию сборники. Составители упомянутого выше библиографического указателя, осуществляя роспись осоргинских текстов в «Последних новостях», выделили семнадцать таких самостоятельных циклов: «Листки», «По полям словесным», «Дела литературные», «Заметки старого книгоеда», «Блокнот», «Книжные новости», «Литература в СССР» и др. Эти серии превращались в своеобразный дневник критика, публициста, библиофила. Каким бы псевдонимом ни пользовался Осоргин, по стилю безошибочно угадывалась рука популярного автора.Почти два года (с 4 октября 1937 года по 28 августа 1939-го) в «Последних новостях» регулярно появлялись заметки под общим названием «Литературные размышления». Это один из наиболее значительных осоргинских циклов. К сожалению, он пока так и остается в газетных подшивках.

«Литературные размышления» – это записки внимательного и заинтересованного читателя, в кругозор которого входят не только и даже, пожалуй, не столько новинки текущей литературы, сколько

отечественная классика, основное культурное богатство каждого русского интеллигента. М. Осоргин не раз говорил о пользе и радости чтения с карандашом в руке. Сам он и показал пример такого скрупулезного, медленного прочтения, даже штудирования классических произведений.Особое внимание эссеист уделял проблемам популярной филологии, в частности чистоте книжного языка. Это и понятно, оказавшихся на чужбине, в инородной словесной среде людей эти вопросы волновали не только в сугубо теоретическом плане.

В осоргинских заметках много тонких умозаключений о психологии литературного творчества, о взаимоотношениях внутри привычного четырехугольника («писатель – издатель – критик – читатель»). Автор отнюдь не стремился к оригинальничанию; глубокое владение обширным историко-литературным материалом и проницательный, не отягощенный стереотипами взгляд помогают ему сформулировать суждения свежие, не потерявшие актуальности до сей поры. Вообще осоргинский цикл (в него входят 87 названий) отличается насыщенностью мыслей, наблюдений, фактов.В цикле содержится искренняя озабоченность автора состоянием дел в советской печати. Кстати, М. Осоргину принадлежит масса откликов (в тех же «Последних новостях») на книжные премьеры в СССР. Его следует считать одним из самых деятельных посредников между советской литературой и русскоязычной публикой в Европе. С другой стороны, наши специалисты познакомятся с приводимыми Осоргиным сведениями о трудах западных славистов, никогда не терявших интерес к русской классике.

«Литературные размышления» не претендуют на академически объективный анализ тех или иных проблем. М. Осоргин – писатель по преимуществу лирического склада. Он не скрывал своих эстетических симпатий и антипатий, но никому их не навязывал, был чрезвычайно деликатен в своих оценках.Редкостный знаток былой российской словесности и типографической древности, М. Осоргин совсем не призывал уединиться в этом мире старины. Однако он не прочь продемонстрировать прелести этого заповедного мира. Вообще Осоргин обладал удивительно развитым чувством времени, остро ощущал динамизм бытия. Он как бы пребывал сразу в различных хронологических срезах, прошлое всегда имело для него телесную оболочку.

Художественные идеалы М. Осоргина благородны, добропорядочны, вполне в традициях отечественной демократической критики. В условиях, когда западный книжный рынок захлестывала волна бульварщины и политиканства, он выступал в защиту общественно значительного искусства – и делал это с позиций патриота, для которого честь родной литературы дороже личных амбиций…

Возвращение «Литературных размышлений» на родину автора есть акт исторической справедливости. Перед нами не просто след яркой судьбы, но и произведение, преодолевшее жесткое сито времени. Ниже публикуются некоторые из эссе, вошедшие в состав

«Литературных размышлений», перепечатанные из газеты «Последние новости».

ПУШКИН И ПУШКИНИСТ

Александр Сергеевич Пушкин сидел и писал стихи; то есть не столько писал, сколько черкал, писал заново, опять черкал, вписывал, надписывал, бросал и на новом листе продолжал работу, которая не ладилась. Он писал «Бахчисарайский фонтан», но мысли его перебивались соображениями о карточном долге. Решив, что с долгом как-нибудь справится, он отвлекся пришедшим ему в голову сегодня утром соображением филологического порядка – о слове «внушать»: слово составлено из «вн» и «ушать» (от «ухо»); внушать – значит внять, а «внять» составлено из «вн» и «ять», то есть имать, брать. «И приимите ушима вашима словеса уст его» (Иеремия). У Ломоносова: «Снабди плодом Екатерину! Внуши народов многих глас!» Свою догадку Пушкин записал для памяти тут же. Тем же ломоносовским размером продолжал царапать бахчисарайские строчки – «Чей голос выразит ясней…», – и опять ничего не выходило. К тому же внезапно привязалась и не отставала совсем дурацкая фраза, нелепый стих, сначала приведший его в веселое настроение, а потом надоевший своей неотступностью:

Ведите же прежде телят вы к полному

вымю юницы.

Не вымю, а вымени. «Чей голос выразит ясней…»»Ведите же прежде телят вы к полному вымю… к полному вымени (не выходит!) юницы». Опять улыбнулся лениво и принялся на новой странице чертить рожи.

Как все, рисовать не умеющие, Пушкин чертил рожи в профиль, носом в левую сторону. Всего легче рисовать нос, всего труднее лоб и подбородок. Линия греческого носа сливается с линией лба. А то бывает нос на кончике загнутый. «Чей голос выразит ясней…» Подбородок не получился, и Пушкин зачернил его бакенбардами. Не то женская головка, не то мужская. Опять зачеркнул строчку, но новой не придумал, сунул листки в папку, встал и опять вспомнил о крупном долге; а есть еще и мелкие должишки. Снова присел, написал на обрывке бумаги колонку цифр, подытожил, немного успокоился и решил, что пора спать.

Спустя лет сто с небольшим над теми же бумажками, но уже перемеченными заботливой и почтительной рукой, склонилась заботливая и почтительная голова, полная знаний и хитроумных соображений. Для нее уже не было различия в важности между набросками «Бахчисарайского фонтана», цитатой из пророка Иеремии, колонкой цифр и выменем юницы: все было одинаково священно, все требовало изучения и комментариев. Великое счастье касаться дерзостной, но трепещущей от волнения рукой еще нигде не обнародованных пометок Пушкина! Уже немало замечательного удалось извлечь из этих священных бумаг усердному исследователю. Когда-то он с завистью проглядывал материалы, опубликованные другими, в том числе весьма важную запись покупок поэта:

Карандаши

полосканье

щетки

духи.

И вот недавно он сам вызвал зависть всех пушкинистов открытием исключительно важного списка, найденного им в тетради ном[ер] 2386, на бумаге с клеймом «1834»;

Белый ж[илет?]

(неразобрано слово)

(нераз. сл.)

фрак с перч[атками?]

шляпу

брю[ки?]

белый галстук

с пряж[ками?]

без б

черн[?]

два бел[ых] галст[ука].

Правда, два слова остались неразобранными, несмотря на месяц работы над изучением важного текста. Неясным осталось и слово «брю», необъяснимым «без б». Почему за словами «белый галстук» следует «с пряжками»? Но все-таки явилась возможность целиком опубликовать список, хотя и известный, но у прежних исследователей значившийся лишь как «какая-то запись покупок или домашних вещей». Кропотливыми трудами ученых все с большей ясностью встает перед нами облик великого поэта!

На этот раз, в великой тайне от всех, даже дома держа под замком свои исследовательские заметки, человек, склонившийся сейчас над рукописями Пушкина, занялся выяснением лиц, изображенных Пушкиным на полях черновых набросков и на отдельных листочках.

Кого изображает этот греческий профиль? С женским локоном он должен изображать Калипсо; в чалме он толкуется как Мюрат, в треуголке – Наполеон, в кокошнике – актриса Семенова. Но здесь, без атрибутов, он легко мог быть профилем той неизвестной, отмеченной двумя французскими «N» в донжуанском списке, которая для одних – Наталья Кочубей, для других – Раевская, а вернее всего – предмет северной безответной любви Пушкина к женщине, могилу которой он посетил, вернувшись в Петербург. Великая загадка, стоившая здоровья стольким пушкинистам! Но вот рядом еще никем не описанный профиль с бакенбардами и неправильным носом – значит, автопортрет Пушкина. Открытие, которое должно произвести сенсацию; еще новый автопортрет! И на этот раз исключительного интереса, так как совершенно непохожий на предыдущие. Еще один-два автопортрета – и наше представление о чертах лица поэта совершенно изменится! Да, это – ценная находка!

Но и этот автопортрет – пустяк в сравнении с профилем, зачерченным чернилами; можно разглядеть только лоб и намеченный глаз, если это не ухо. Почему Пушкин уничтожил этот портрет? Мужской он или женский? Если мужской – не был ли это портрет одного из декабристов? Если женский – не поспешил ли Пушкин уничтожить всякий намек на тайную связь, оставшуюся неизвестной его историкам? И как случилось, что еще никто не обратил внимания на этот документ величайшей важности?

И рукой, дрожащей от волнения, усердный исследователь делает в своей книжке пометку:

Тайна вымаранного портрета, по материалам ленинградской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина».

4 октября 1937 года.

ТРИ РАССКАЗА

«Тамань – самый скверный городишко из всех приморских городов России».

Герой Лермонтова попал в Тамань проездом по казенной командировке. Загадочные приключения обычно случаются в маленьких затерявшихся городках. Сюжет рассказа имеет некоторую связь с обычным мотивом в сказках Шехерезады; коварная старуха, таинственная красавица-девушка, еще более таинственный злодей, пользующийся этой девушкой как своим орудием. Герой спасся от угрожавшей ему опасности и лишь был обокраден. Обитатели таинственного домика исчезли.

Центр приключения – сцена с девушкой, которая чарует героя внезапным поцелуем и туманит ему голову. «Вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный, огненный поцелуй прозвучал на губах моих. В глазах у меня потемнело… я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками…» Этого довольно, чтобы герой, отлично знавший, что он в «нечистом месте», потерял благоразумие.

Не может быть сомнения, что И. С. Тургенев много раз читал «Тамань» Но нет никаких оснований думать, что именно под влиянием лермонтовских строк он написал «Историю лейтенанта Ергунова». Сюжет «Истории» совершенно самостоятельно пришел ему в голову, как и Лермонтов не заимствовал его из Тысячи и одной ночи» В городке Николаеве «плохонький, словно в землю вросший домик», который снимала старуха, оказавшаяся коварной; у старухи дочка. Сначала пошленький роман с этой девицей, потом появление таинственной красавицы, которая была орудием в руках еще более таинственного злодея. В заключение герой этим злодеем обокраден и едва не убит.

1. М. Алданов, Вечер Тургеневской библиотеки. – «Последние новости», 11 марта 1937 года.[↩]
2. »Cahiers du Monde russe et sovietique», Paris, 1984, vol. XXV (2 – 3), p. 302 – 307. См. также: «Родина», 1989, N 4, с. 72 – 73. [↩]
3. См.: «Родина», 1989, N 4, с. 72[↩]
4. Н. В. Бармаш, Д. М. Фини, Т. А. Осоргина, Михаил Андреевич Осоргин: Библиография, Париж, 1973.[↩]