Литературные фельетоны. Вступительная заметка и публикация Р. Соколовского

Сегодня наконец о сатириконце Владимире Азове можно прочитать в различных энциклопедических и литературных справочниках и узнать, что он вовсе не Азов, а Ашкенази Владимир Александрович. Родился в Керчи в 1873 году. Слушал лекции в университетах Парижа, Цюриха и Берна, изучая историю искусства и право.
Первый его фельетон «Почему я купил велосипед» опубликовал журнал «Циклист». Печатался в различных петербургских изданиях, в 1907-1908 годах вел фельетон в газете «Русское слово», где его сменила Тэффи. В 1908 году предпринял издание сатирического журнала «Благой мат», запрещенный властями по выходе первого же номера из-за публикации письма эсера Сазонова «Как я убил Плеве». В «Сатириконе» сотрудничает с 1910 года и до запрета большевиками «Нового Сатирикона» в августе 1918 года.
После октябрьского переворота остался в Петрограде и был приглашен работать в созданное Горьким издательство «Всемирная литература». Переводил англоязычных писателей – О. Генри, Дж. Конрада, Г. Уэллса, Л. Кэрролла и др. В 1926 году эмигрировал во Францию.
По сведениям «Иллюстрированной России», в Париже появился в 1928 году, к чему и была приурочена публикация рассказа «Заявление Васи Зяблого» – первого выступления его в эмигрантской печати. В «Иллюстрированной России» опубликовал юмористическую повесть «Не бывать бы счастью, да несчастье помогло» и сатирические рассказы. Точной даты смерти нет – источники указывают, что не позже 1941 года. Такова уточненная биография Владимира Азова.
Краткая характеристика творчества дана в словаре «Русские писатели. 1800-1917»: «Основной объект смеха – обывательщина в различных сферах общественной жизни. В ряде произведений (особенно в сб. «Цветные стекла») Азов тяготеет к политической сатире (осмеивание идеи твердой власти, доведенная до абсурда мания всеобщей подозрительности, эпидемия арестов)».
Читателю приходится верить на слово тому, что прочтет, так как познакомиться с самими произведениями Азова не представляется возможным: они не переиздавались, а те пять рассказов, что помещены в антологии «Сатирикон» и сатириконцы», представления о писателе не дают: они не самые характерные для писателя.
Прежде всего, Владимир Азов не «тяготел к сатире», а был сатириком, о чем свидетельствует книга «Цветные стекла» в лучших своих образцах. Главным объектом разоблачений Азова было грубейшее попирание гражданских прав и свобод, дарованных царем в Манифесте от 17 октября, разгул мракобесия черносотенцев.
Будь у читателей возможность заглянуть в «Цветные стекла», они убедились бы, что вовсе не твердую власть осмеивает сатирик, а всесилие «Союза русского народа», этой мракобесной организации. Какой-то маляришка из этого «Союза» способен свалить своими доносами самого губернатора. Не столько мания всеобщей подозрительности, сколько патологическая ксенофобия «истинно русских патриотов» разоблачается в рассказе «В палате N 6», чей пациент одержим комплексом национализма: для него даже куры кохинкинки и коровы симментальской породы – инородцы. Всесильной фигурой выглядит обычный городовой, перед бляхой которого склоняются даже сильные мира сего («Городовой бляха N 76 в министерстве народного просвещения»). Правовой беспредел высмеян в фельетоне «Жертва фантазии»: Иван Иванович Иванов, подсчитав однажды, сколько раз его незаконно лишали свободы, делает для себя вывод, что в какой-нибудь Австралии, например, он быстро бы разбогател за счет возмещения морального ущерба, нанесенного незаконными арестами. Но в цивилизованных странах немыслимы такие нарушения гражданских прав, как в России, и Ивану Ивановичу не стать миллионером.
Литературные фельетоны Владимира Азова из газеты «Русское слово» впервые представлены современным читателям.

ЖЕНИТЬБА СИВОЛДАЕВА
Эстет Ермил Сиволдаев как-то неожиданно для самого себя втюрился в девицу Гусеву, Раису Николаевну. Дело это произошло, конечно, летом, когда Купидон, словно с цепи сорвавшись, палит из лука, мало беспокоясь о том, куда и в кого попадет его стрела. Будь эстет Ермил Сиволдаев просто Ермилом Сиволдаевым, конечно, из этого ничего дурного, кроме хорошего, не вышло бы. Сочетался бы с девицей Гусевой законным браком, получил бы в приданое тысяч двести денег и зажил бы с молодой женой припеваючи, родителям на утешение, церкви и отечеству на пользу. Но Ермил Сиволдаев, как сказано, был эстетом и даже написал две книжки стихов, посвященных сатане и антихристу, в которых признавался в самых что ни на есть противоестественных пороках и в самых что ни на есть оригинальных вкусах.
В «Календаре писателя» Ермила Сиволдаева иначе не называли как «наш знаменитый (или «наш симпатичный») извращенец». В «Капернауме» буфетчик наливал Ермилу Сиволдаеву рюмку английской горькой и опрокидывал ее в стаканчик с бенедиктином. При таких условиях, вы сами понимаете, Ермилу Сиволдаеву, эстету и извращенцу, неудобно было жениться, как женятся простые смертные, с шаферами и певчими, с каретами и закуской. И это ужасно смущало Сиволдаева, втюрившегося в Раечку самым натуральным и нимало не извращенным манером.
Раиса Николаевна была девицей положительной и не склонной к эмпиреям. Она не прочь была прослушать стихотворение, посвященное сатане, но требовала, чтобы к чаю обязательно были рогульки с маком и круглые булочки с тмином. Она ничего не имела против пороков Мессалины, но супружества без благословения родительского не постигала. Можете себе представить, как скверно чувствовал себя Ермил Сиволдаев на самом пороге рая. Он любил Раечку, как сорок тысяч братьев любить не могли бы, но столь же крепко любил он свою репутацию извращенца. Сорок тысяч молодых эстетов не могли бы любить так сатану и все сатанинское, как Ермил Сиволдаев.
В «Календаре писателя» уже мелькнула угроза, так, в виде краткой заметки о том, что Сиволдаев женится по любви. В «Капернауме» уже пожимали плечами: Сиволдаев женится, да еще по любви! Это все равно как если бы Нерон сделался попечителем детского приюта, да еще из христианской любви к малым сим. Как-то невероятно было известие о женитьбе Сиволдаева; оно дало повод одному из критиков написать статью: «Конец Сиволдаева». Бедный эстет клялся Астартой, что в худшем положении ему еще не случалось быть.
Перед самой свадьбой у него произошел с Раечкой такой разговор.
– Раечка, – сказал Сиволдаев, – я согласен для тебя на все. Согласен на фрак, на шаферов, на карету и на закуску. Согласен даже, как это мне ни противно, принять от твоего отца 200 000 рублей акций Мамалыгинской мануфактуры, хотя, не скрою, предпочел бы наличными. Видишь, какие жертвы я готов для тебя принести! Я согласен даже принять приданое! Но в свою очередь молю тебя об одном: позволь мне описать наше бракосочетание в стихотворении, озаглавленном: «Невеста Люцифера».
– Изволь, – сказала Раечка, – но только чтобы родные не узнали меня в невесте Люцифера.