Литературное сотрудничество Стендаля и Мериме

В воспоминаниях об Анри Бейле, озаглавленных «Н. В.» (1850), Простер Мериме, в то время уже академик, говорил о своем старом друге с иронией, которую можно рассматривать как злую и благожелательную одновременно.

Через два года после непечатания этой брошюры, читая письма Стендаля, изданные Роменом Коломбом, Мериме с некоторым волнением вспоминал о человеке, чьи представления о вещах и о людях удивительным образом отразились на его собственных представлениях¹.

Но в «Н. В.» об этом влиянии не сказано ничего, хотя тесные литературные связи, проявлявшиеся главным образом в форме дискуссий, подчеркнуты и здесь очень сильно. Об этих «встречах» и отталкиваниях свидетельствует и сообщение Мериме о том, как они вместе со Стендалем собирались писать драму. Это сообщение должно было вместе с тем показать несостоятельность претензий Стендаля на логическое мышление.

«Человек с пылким воображением, повинующийся первому движению, Бейль тем не менее утверждал, что он все подвергает анализу и всегда следует законам логики. Это слово часто повторялось в его беседах, и его друзья помнят, с каким особым выражением он его произносил – медленно, разделяя два слога запятой: ло, гика. Логика должна была руководить нами во всех наших действиях, но его логика не была похожа на обычную, и иногда трудно было следить за нитью его рассуждений. Помню, как однажды мы решили сочинить вместе драму, герой которой, совершивший какое-то преступление, испытывал угрызения совести. «Как избавиться от угрызений совести, с точки зрения логики? Он на мгновение задумался: «Нужно основать школу взаимного обученния» ².

Как в каждой почти строке этих воспоминаний, и в этом эпизоде заключено немало странного и комического. Удивляет самая мысль о драме, герой которой непременно должен был страдать угрызениями совести, – ведь авторам ненаписанной драмы было еще неизвестно, по какой причине их герой испытывал эти угрызения. Комично, что Стендаль взывал к «логике», чтобы разработать сюжет драмы. Странно, что он считал необходимым избавляться от угрызений совести и что к этому привела его «логика». Особо комический эффект производит великолепное по своей неожиданности и кажущейся нелепости заключение: школа взаимного обучения как лекарство от угрызений совести.

Рассказ Мериме так хорошо построен, что кажется художественным вымыслом. Действительно, он не находит подтверждения ни в каких записях Стендаля, отмечавшего на бумаге многие, даже самые интимные события своей жизни³.

Но все же отрицать всякую достоверность этого сообщения было бы преждевременно, – хотя бы потому, что идея ненаписанной драмы довольно характерна для 20-х годов и замысел совсем не так нелеп, как то казалось Мериме в 1850 году.

Прежде всего постараемся установить наиболее вероятную дату замысла.

Стендаль познакомился с Мериме в 1822 году. В это время он интересовался проблемой романтической драмы и разрабатывал идеи, получившие выражение в брошюрах 1823 и 1825 годов под названием «Расин и Шекспир». Во втором «Расине и Шекспире» Стендаль придумывал сюжеты для романтических драм и рекомендовал их новым драматургам. После 1825 года он перестал интересоваться драмой – в 1826 году он пишет «Арманс», затем «Прогулки по Риму», в 1828 году задумывает «Красное и черное», а в 1829 году печатает свои первые новеллы.

Правда, еще в 1830 году он возвращается к своей незаконченной юношеской комедии «Летелье». Когда-то она была задумана как выступление в полемике с реакционными журналистами и писателями – Жуффруа, Шатобриапом, мадам де Жанлис и др. Очевидно, под влиянием обстоятельств современной литературной жизни, и в частности статьи Анри де Латуша «О литературном кумовстве» (1829), Стендаль вспомнил свою старую тему, которая теперь показалась ему актуальной, но решил разработать ее в романе и советовался об этом с Мериме. Тот отнесся к замыслу скептически, и Стендаль похоровил «Летелье» в своих архивах⁴. Около 1828 года и даже несколько раньше его симпатии к Мериме начинают остывать. Он находит, что иронический и жестокий автор «Семейства Карвахадя»»сух» и к тому же не любит психологического анализа⁵.

Мериме в 1823 – 1825 годы, испытывая сильное влияние Стендаля, упорно работает над новым жанром романтической драмы, читает свои первые опыты в салонах Делеклюаа и Вьоле-ле-Люка и печатает их, за исключением таинственного «Кромвеля», в «Театре Клары Гасуль» (1825). После 1826 года он также утрачивает интерес к этому жанру. Правда, в 1827 году появляется «Африканская любовь», в 1828 – «Семейство Карвахаля», в 1829 – «Карета святых даров», так же как «Случай». Но уже в 1827 году он печатает «Гузла», затем «Жакерию», драму, имеющую совсем другой характер, наконец, принимается за «Хронику времен Карла IX». Все это позволяет считать наиболее вероятной датой совместного замысла Стендаля и Мериме годы 1825 или 1826.

В начале 1820-х годов тема угрызений совести получила особое распространение. В XVIII веке в «черных», или «готических», романах рассказывалось о страшных преступлениях, но не для того, чтобы привести преступника к раскаянию, а для того, чтобы он боялся и скрывал тайну, которую должна раскрыть невинная девушка, или тайный свидетель преступления, или сама жертва. В классической трагедии XVII-XVIII веков раскаяние встречается крайне редко – оно могло бы нарушить строгую конструкцию пьесы и обычную для трагедии психологическую ситуацию. Темой раскаяния вплотную занялись только в начале XIX века.

Шатобриан в «Гении христианства» (1802) создавал новую поэтику, которая имела своею целью апологию католицизма и его нравственного учения. Утверждая, что современная нравственность возникла вместе с христианством, он обнаружил в новой литературе проблемы, которых, с его точки зрении, не было и быть не могло в литературе античной. Нравственное беспокойство, волнения совести, чувство ответственности возникли в Европе вместе с учением о свободе воли, одним из догматов христианства. Угрызения совести свидетельствуют о том, что судилище есть в каждом сердце и что человек сам начинает суд над собой. «Если порок – только следствие нашего организма, откуда же этот страх, смущающий жизнь благополучного преступника? Почему угрызения совести столь ужасны, что люди предпочитают жить в нищете и во всей строгости добродетели, чем незаконно приобретать богатство?» Нравственная ответственность, внутренний суд над самим собой и кара, которую налагает на человека совесть, отличают современную эпоху от дохристианской и современное искусство от античного⁶.

Эти рассуждения сыграли большую роль в эстетике и литературе эпохи. Апология христианства утрачивала свое значение для читателей, которые, подобно Стендалю, были индифферентны к религии и даже враждебны ей. Оставалась характеристика современного сознания, апология того строя чувств, который спасет человечество от бедствий эгоизма и индивидуализма, порожденного неправедным общественным строем, и приведет к подлинной демократии и справедливости.

В плане нравственной ответственности, необходимой для борьбы за национальное освобождение и демократию, теории Шатобриана представляли интерес и для итальянских романтиков, группировавшихся вокруг журнала «Кончилиаторе». В этом журнале Эрмес Висконти, один из крупнейших теоретиков романтизма, напечатал в 1818 году статью «Противоречия страсти и долга» из серии под названием «Основные мысли о романтической поэзии», вскоре составивших отдельную книгу.

Существенная особенность романтического искусства, пишет Висконти, – изображение борьбы воли и совести. Это объясняется возникшим в новое время чувством нравственной свободы, которое есть также чувство нравственной ответственности. «Угрызения совести стали более определенными, потому что они всегда совпадают с непреложным законом нравственности, который предполагает намерение и выбор; они стали более властными, потому что ужас совершенного преступления тем более увеличивается, чем острее мы чувствуем свой долг невинного и чистого поведения. Во всей античности не найти сцены, которую можно было бы сравнить со сценой леди Макбет, разговаривающей во сне». И Висконти приводит как пример этого «современного» и вместе с тем «романтического» сознания Петрарку, самой характерной особенностью которого были «постоянные колебания между восторгом и раскаянием, слабостью и сопротивлением» ⁷.

Стендаль в юности с увлечением читал «Гения христианства» и делал из этой книги обширные выписки. Работу Висконти он тщательно изучал и много заимствовал из нее для своих брошюр «Расин и Шекспир».

1. См. письмоЖенниДакенот 1 июня 1852 года, – «Correspondence gene-rale etablie et armotee par Maurice Parturier», t. VI, 1947, p. 348.[↩]
2. P. Merimеe, Portraits historiques et litteraires, Champion, 1928, p. 155.[↩]
3. Это подтвердил мне проф. В. Дель Литто, которому приношу свою благодарность.[↩]
4. F. М., Stendhal et Merimee – «Nouvelles soirees du Stendhal Club», 1950.[↩]
5. «Souvenirs d’egotisme. Nouvelle edition… par Henri Martineau», Le Divan, 1950, p. 59.[↩]
6. См.: F. R. deChateaubriand, Gеnieduchristianisme, ч. I, кн. VI, гл. II -«Об угрызениях совести».[↩]
7. «II Conciliatore, асига di Vittore Branca», 1957, v. I, pp. 397-400.[↩]