Литературно-критические статьи. Вступительная статья и подготовка текста Ст. Никоненко

Публикуемые две небольшие статьи принадлежат перу непрофессионального литературоведа и критика. Более того, их автор неоднократно заявлял о своем отрицательном отношении к литературоведению. Так что их можно действительно рассматривать лишь как литературные признания, размышления о некоторых литературных явлениях. И коль скоро они сделаны крупным писателем, они нам интересны, ибо литературные симпатии и антипатии помогают лучше понять собственное творчество Гайто Газданова.

Еще несколько лет назад имя Гайто Газданова ка его родине, в России, было почти не известно. Лишь в 1990 году появились сразу две книги писателя «Вечер у Клэр» и «Призрак Александра Вольфа», включающие семь романов из девяти им законченных и девять рассказов (всего Газдановым опубликовано тридцать восемь рассказов). Книги эти разошлись мгновенно, что лишь подчеркивает значительность литературного феномена, ибо никакой шумихи и рекламы, с какой, скажем, явился советскому читателю Владимир Набоков, не было.

С той поры многие журналы и сборники предоставили свои страницы произведениям Газданова, и, в общем, с творчеством этого яркого прозаика, можно сказать, знакомство состоялось.

Однако до сих пор не было ни одной публикации его литературоведческих эссе, и этот пробел следует хоть частично заполнить.

В своей книге «Русская литература в изгнании: Жизнь и творчество Гайто Газданова» американский исследователь Ласло Дьенеш пишет, что, рассматривая русскую литературу, сформировавшуюся в эмиграции после 1920 года, обращают внимание лишь на одну фигуру – Владимира Набокова. «Однако, – замечает Дьенеш, – есть по крайней мере один его современник, чей талант, оригинальность, значительность творчества дают ему не меньшее право на внимание, чем В. Набокову, – это Гайто Газданов. Но имя этого писателя почти совершенно неизвестно не только публике (кроме незначительного числа русских читателей-эмигрантов), но и большинству ученых и студентов, изучающих русскую литературу» ¹.

Литературная судьба Газданова типична для большинства русских писателей за рубежом. Тиражи их книг были ничтожны, а журнальные и газетные публикации со временем забывались. Самая известная книга Гайто Газданова – роман «Вечер у Клэр», принесшая автору славу и популярность в среде русской эмиграции, вышла в Париже в конце 1929 года тиражом 1025 экземпляров и при жизни автора не переиздавалась.

Гайто (Георгий) Иванович Газданов (1903 – 1971) – один из наиболее видных представителей русского литературного Зарубежья, и, думается, о его собственно литературном творчестве еще предстоит обстоятельный разговор. А пока – несколько предварительных, все же необходимых, как нам кажется, сведений о писателе и его творчестве.

Гайто Газданов, осетин по происхождению, родился в Петербурге и провел свои детские и юношеские годы в русской культурной среде. Русский язык был не только его родным языком, но и стал впоследствии его писательским орудием. Профессия лесовода, которую отец Гайто получил в Лесном институте, была связана с частой переменой мест, и семья Газдановых побывала и в Сибири, и в Белоруссии, и на Украине, в Смоленске и Тверской губернии. Годы ученичества проходили в Полтавском кадетском корпусе, затем в гимназии в Харькове. Впрочем, более существенную роль в образовании и воспитании будущего писателя сыграли родители и их богатая библиотека Мать заронила в душу сына любовь к литературе, отец, как ни удивительно, успел пробудить у него интерес к философии и социологии (а удивительно это потому, что мальчику не исполнилось и восьми лет, когда умер отец). В тринадцать-четырнадцать лет Гайто был основательно начитан в философии: главные труды Спинозы, Беме, Юма, Канта, Фейербаха, Спенсера, Конта, Шопенгауэра, Ницше были ему уже хорошо знакомы. Что касается художественной литературы, то здесь трудно было назвать имя любого классика от античности до современности, чьих произведений он бы не знал. Лукиан и Юлий Цезарь, Данте и Сервантес, Шекспир и Гете, Аввакум и Карамзин, Пушкин и Лермонтов, Байрон и Гюго, Диккенс и Мопассан, Толстой и Тургенев, Гофман и Бодлер, Чехов и Брюсов, Блок и Анненский – все это Гайто прочитал задолго до окончания гимназического курса.

Блестящая память и отточенный на классической литературе вкус, прирожденное чувство ритма позволили ему выработать собственные критерии оценки, исходя из которых Газданов выносил пусть не всегда бесспорные, но всегда оригинальные суждения о явлениях литературы. Он никогда не претендовал на общезначимость своего мнения, но всегда готов был его отстаивать.

Судьба Газданова, человеческая и литературная, сложилась совсем не так, как ему хотелось или мыслилось. И ощущение этого, и осознание русским писателем, он лишь первую четверть жизни провел на родной земле.

Пятнадцатилетним подростком летом 1919 года он пошел солдатом в Добровольческую армию и глубокой осенью 1920 года вместе с остатками врангелевских войск покинул крымский берег. Затем был Константинополь, лагерь в Галлиполи, бегство оттуда, гимназия в Болгарии и, наконец, Париж, а здесь работа грузчика, мойщика паровозов, разнорабочего на автомобильном заводе, таксиста. Почти четверть века проработал Газданов ночным таксистом. Физическая выносливость, сила духа, жажда жизни позволили ему преодолеть все невзгоды, все беды, выпадавшие на долю эмигранта Он не сломался. Он учился в Сорбонне, продолжал самообразование и писал. За первыми рассказами, опубликованными в пражском журнале «Воля России», последовал роман «Вечер у Клэр», вышедший в парижском издательстве Я. Паволоцкого в декабре 1929 года и признанный большинством критиков самым ярким явлением десятилетия русского литературного Зарубежья. М. Горький написал автору большое письмо, где, в частности, отмечал: «Вы, разумеется, сами чувствуете, что Вы весьма талантливый человек. К этому я бы добавил, что Вы еще и своеобразно талантливы. Право сказать это я выношу не только из «Вечера у Клэр», а также из рассказов Ваших…»

Первый роман Газданова, в котором критики усмотрели влияние Пруста, в действительности явился результатом собственных исканий писателя (с эпопеей Пруста Газданов познакомился позже). И во многих отношениях не уступает произведениям Пруста по яркости передачи малейших движений души героя, картин жизни, психологической глубине. Да, здесь тоже поток сознания, но протекающий в более узких берегах, – а отсюда плотность, емкость фразы, точность характеристик, безошибочный ритм, необычайный лаконизм. По богатству содержания, по огромному числу персонажей роман можно вполне отнести к роду эпоса. Этот первый роман не только вместил богатейший жизненный и духовный опыт двадцатипятилетнего автора, но, подобно генетическому коду, стал, по сути дела, программой всего последующего творчества Гайто Газданова В «Вечере у Клэр» получила яркое выражение целая эпоха мировой войны, революции, гражданской войны, эпоха, увиденная и прочувствованная не простым свидетелем, но участником, пусть рядовым, не сыгравшим решающей роли в событиях. Но тем ближе был этот взгляд, это живое свидетельство сотням тысяч оказавшихся за пределами родины. Так что неудивительны десятки восторженных откликов на роман в зарубежной русской прессе, один из которых, в берлинской газете «Руль», звучал совсем прямолинейно, но тем более искренне – «Похвальное слово Гайто Газданову».

Газданов активно участвовал в литературной жизни русской эмиграции, и активность эта не исчерпывалась созданными им романами и рассказами. Он выступал на диспутах, литературных вечерах, писал рецензии на новые произведения как русских зарубежных, так и советских писателей. Им опубликованы эссе о Гоголе, Чехове, Эдгаре По, Мопассане, Алданове. Его выступления по радио, тексты которых, к сожалению, нам пока недоступны (рукописи выступлений хранятся в архиве писателя в Гарвардском университете, США), были посвящены таким разным писателям, как Пастернак и А. Ремизов, Б. Зайцев и мадам де Сталь, Федор Степун и Славомир Мрожек, И. Бунин и М. Осоргин…

Надо отметить, что большинство литературных размышлений Газданова вызывали резкий отпор, неприятие в русской зарубежной печати. Так, журнал «Встречи», поместивший «Литературные признания» (Париж, 1934, N 6), в частности, напечатал редакционное примечание, где отмежевался от газдановской оценки В. Брюсова. Еще большее негодование вызвала статья «О молодой эмигрантской литературе». Однако это негодование было обусловлено главным образом непониманием основной мысли статьи. Ведь Газданов вовсе не отрицал возможности существования литературы в эмиграции. Он, кстати, указал (причем одним из первых) и на талант В. Сирина, и на его специфику. Пафос его статьи в другом: настоящий расцвет таланта возможен только на родной почве. Ибо все же для большинства писателей, создавших что-то ценное за рубежом, материалом творчества и творческим импульсом был опыт их жизни (как бы мал он ни был) на родине. Однако этого смысла статьи не понял даже такой умный писатель и друг Газданова, как Михаил Осоргин. Об откликах на статью «О Чехове» нам не известно.

Все материалы печатаются по первым и единственным прижизненным публикациям: «О Чехове»- «Новый Журнал», Нью-Йорк, 1964, т. 76; «О молодой эмигрантской литературе» – «Современные записки», Париж, 1939, т. 60.

Все цитаты даются в том виде, в каком они приведены в статьях.

О ЧЕХОВЕ

К 60-летию со дня смерти

«Жизнь и творчество». Сколько раз приходится читать эти слова, и надо признать, что почти никогда книги с такими заглавиями себя не оправдывают. Всякая человеческая жизнь явление бесконечно сложное, а тем более жизнь такого человека, как Чехов. Рассказать это в одной небольшой книге очень трудно. Но в применении к Чехову, вдобавок, это соединение слов – жизнь и творчество – звучит особенно неубедительно. Это приложимо, конечно, ко всякому таланту: жизнь Толстого не объясняет его творчества, жизнь Пушкина не объясняет его творчества. Жизнь Чехова – меньше всего. И когда думаешь о Чехове, это становится особенно очевидным.

Жизнь Чехова в нескольких словах: глушь южной России, город Таганрог, отец – владелец лавочки, убежденный в нескольких несложных вещах, – надо бояться Бога, семью содержать в строгости, детей пороть; братья, сестра, мать, мещанская среда, убожество российской провинции, среднее учебное заведение, уроки в старших классах, затем отъезд в Москву, в университет, бедность, потом короткие юмористические рассказы в плохих журналах, вроде «Будильника» и «Осколков», потом докторский диплом, потом литературная известность и материальная обеспеченность, короткий расцвет, затем начало болезни, потом долгое и медленное умирание, женитьба на Книппер за четыре года до кончины, потом 1904-ый год, Германия, Баденвейлер, предпоследние слова Чехова – Ich sterbe² – и смерть. Труп Чехова был доставлен в Москву в вагоне, предназначенном для перевоза устриц, – надо полагать, что среди пограничных властей не было читателей Чехова и им было неизвестно имя одного из самых замечательных писателей России. Одного из самых замечательных – и одного из самых необъяснимых – опять повторяю это слово. Как возникли в воображении Чехова «Степь», «Мужики», «В овраге», «Палата номер шесть», «Дама с собачкой», «Дом с мезонином»? Вопрос, может быть, праздный, но одно мы знаем твердо: биография Чехова нам ответа на этот вопрос никак дать не может. Но и в том, что Чехов писал, есть вещи, казалось бы, совершенно несоединимые в одном и том же человеке. Его письма к Книппер, эти ласкательные имена, которыми он ее называет, – лошадка, дусик, гургулька, собачка, коно- пляночка, роднуля, актрисуля, пупсик, таракашка, – откуда эти слова, которые режут слух и от которых нельзя не поморщиться? Не будем говорить о пьесах Чехова, о «небе в алмазах», «мы отдохнем», «многоуважаемый шкаф». На мой взгляд, его пьесы немногим лучше этих провалов, которые мы находим в его письмах к жене. Значит, иногда у Чехова как-то прорывалось то мещанство, в среде которого началась его жизнь. Но вот, непостижимым образом, оно строго ограничено. В его рассказах нет ведь ни одной погрешности в этом смысле и кажется непонятным, что один и тот же человек мог написать эти письма и такие рассказы, как «Архиерей», «Убийство», «Моя жизнь».

Чехов, как человек, – что можно сказать об этом? Мы знаем внешние факты его жизни и их последовательность. Но об остальном, о том, чем он действительно жил, мы можем только строить догадки. Чехов был человеком исключительно сдержанным, черта довольно редкая в русской литературе. Надо полагать, что один из его биографов, написавший о нем книгу, Борис Константинович Зайцев, близок к истине, утверждая, что сильных чувств Чехов в своей жизни не испытал. Характерна в этом смысле фраза из письма к Чехову Лики, той самой Лики, Лидии Стахиевны Мизиновой, которую Чехов изобразил потом в «Чайке» и с которой у него было нечто похожее на роман. Лика пишет ему: «Мне кажется, что Вы всегда были равнодушны к людям и их недостаткам и слабостям». Судьба Лики известна – надо ли ее напоминать? Связь с писателем Потапенко, незаконный ребенок, который потом умер, замужество – она вышла за режиссера Санина – и потом, в 1937-ом году в Париже, смерть на больничной койке, почти через полвека после ее первой встречи с Чеховым. «Мне кажется, что Вы всегда были равнодушны к людям».

Бунин в своей книге о Чехове пишет:

«А ведь до сих пор многие думают, что Чехов никогда не испытал большого чувства.

Так думал когда-то и я.

Теперь же я твердо скажу: испытал! Испытал к Лидии Алексеевне Авиловой». «Воспоминания Авиловой, написанные с большим блеском, волнением, редкой талантливостью, – это пишет Бунин, – и редким тактом, были для меня открытием».

Воспоминания Авиловой? Как мог Бунин сказать, что они написаны «с блеском и редкой талантливостью»? Единственное объяснение этой удивительной оценки, это что Бунин вложил в воспоминания Авиловой то, чего в них не было. Из плохо написанных, неуклюжих фраз Авиловой воображение Бунина создало блистательную повесть о любви. Иначе – откуда взялись бы этот мнимый блеск и эта мнимая «редкая талантливость»? Вот как Авилова, например, описывает свою встречу с Чеховым – я привожу очень короткую цитату. «Мы просто взглянули близко друг другу в глаза. У меня в душе точно взорвалась и ярко, радостно, с ликованием, с восторгом, взвилась ракета. Я ничуть не сомневалась, что с Антоном Павловичем случилось то же, и мы глядели друг на друга удивленные и обрадованные». Звучит это донельзя фальшиво. Но это, конечно, ничего не доказывает, кроме того, что Авилова была плохой писательницей. Дальше она многократно повторяет, что она любила Чехова, и только его, и, судя по ее воспоминаниям, Чехов в свою очередь говорил ей, что он ее любил. Но и с ее стороны это было меньше всего похоже на всеобъемлющее и неудержимое чувство. Когда Авилова познакомилась с Чеховым, она была замужем и у нее был ребенок. После встречи с Чеховым она поняла, что любит только его. И тут же она пишет, говоря о своем муже:

1. L. Dienes, Russian Literature in Exile: The Life and Work of Gajto Gazdanov, Mьnchen, 1982, p. 3.[↩]
2. Я умираю (нем.).[↩]