Легенда о духовном крахе Радищева

Недавно вышла в свет книга Ю. Карякина и Е. Плимака о Радищеве¹, подводящая итоги почти двухвековой борьбы вокруг идейного наследия первого русского революционера. Не ставя себе задачей рассмотреть эту очень интересную книгу в целом, мы хотели бы остановиться на вопросе об отношении Радищева к революции, вопросе, продолжающем быть предметом научных споров.

Книга Ю. Карякина и Е. Плимака разделяется на две части. В первой дано обоснование последовательной революционности «Путешествия из Петербурга в Москву». Вторую часть авторы посвятили доказательству выдвинутого ими тезиса: последовательный революционер в прошлом, Радищев, наблюдая террор революционного якобинского правительства, разочаровался в революции, отошел от нее и решил, что «носителем неосуществленных, потонувших в океане крови идеалов XVIII века станет престол русских царей» (стр. 236). Этот вывод, заверяют нас авторы, дважды повторен в поэме «Осмнадцатое столетие» и органически вытекает из всего строя мыслей ее автора.

Скажем сразу – с такой прямолинейностью в оценке мнимого отхода Радищева от идей революции нам еще не приходилось встречаться в литературе. Тем более интересно рассмотреть аргументацию авторов этого вывода.

Решающим аргументом в пользу принятого тезиса об отказе Радищева от идеи народной революции и перехода к «монархизму» является анализ содержания двух произведений Радищева последнего периода: «Песни исторической» и «Семнадцатого столетия». Но здесь бросается в глаза резкое различие в методологии авторов и их исследовательских приемах, применяемых в первой и второй части монографии.

Если «Путешествие из Петербурга в Москву» авторы подвергают скрупулезному литературоведческому анализу, то последние произведения они берут как бесспорное и адекватное выражение мыслей Радищева. Ранее их интересовали сюжетные ходы, умолчания и подчеркивания, нарочитая усложненность и запутанность изложения, намеренное вуалирование потаенной мысли; теперь обо всем этом забыто.

Ранее, в первой части работы, посвященной «Путешествию», авторы заявляли, что только произведения, опубликованные самим Радищевым, «дают для наших споров безусловно доказательный материал, остальные могут служить лишь для построения тех или иных предположений» (стр. 155). Теперь, во второй части работы, они уже не придают никакого значения (и умалчивают об этом) тому, что ни «Песня историческая», ни «Осмнадцатое столетие» не представлялись Радищевым к опубликованию, и оперируют ими как итоговыми выводами бывшего революционера, разочаровавшегося в революции.

Ранее они учитывали почти всю историографию вопроса, опирались на достижения советских исследователей, атаковали либеральные концепции как старой историографии, так и современных буржуазных ученых. Теперь критика либеральной историографии и современной буржуазной литературы исчезла, авторы игнорируют труды и выводы советских ученых, посвященные анализу последних произведений Радищева, отбрасывают другие суждения о датировке «Песни исторической», выводы о последовательно революционном ее содержании.

Ранее они считались с тем, что, приспосабливая свои произведения к цензуре, революционеры вынуждены были прибегать к эзопову языку, теперь они каждую фразу берут в ее непосредственном звучании.

В «Песне исторической», но мнению авторов, Радищев приходит к выводу, что надо предпочесть «мир неволи» под властью самодержца гражданским междоусобиям (стр. 236, 256). Лучше «покой» и «тишина» под охраной самодержавия, нежели революция! Эта явная измена прежним революционным убеждениям (авторы предпочитают говорить об «отходе», «отказе» от идеи революции) будто бы вытекает из содержания «Песни исторической». Выходит, что Радищев в последние годы сжег то, чему поклонялся, и поклонился тому, что сжигал. Так ли это?

1. Ю. Ф. Карякин, Е. Г. Плимак, Запретная мысль обретает свободу. 175 лет борьбы вокруг идейного наследия Радищева, «Наука», М. 1966.[↩]