«Лаборатория русской мысли»

Л. Э. Варустин, Журнал «Русское слово». 1859 – 1866, Изд. ЛГУ, 1966, 252 стр.

Прежде чем стать, по выражению Писарева, «лабораторией русской мысли», журнал «Русское слово» прошел интенсивно-бурный путь идейно-политического самоопределения. Рожденный «прихотью златого барчонка» графа Кушелева-Безбородко, аморфный по своему идеологическому облику в руках этой бесталанной самонадеянности, к середине 60-х годов он превращается в один из наиболее цельных и популярных в демократической среде (наряду с «Современником») журналов.

Стремительность эволюции «Русского слова», литературные легенды, связанные с именами издателей и вдохновителей его, то обстоятельство, что журнал послужил своеобразной «стартовой площадкой» для выхода в большую литературу целому ряду русских писателей, – все это заставляло неоднократно обращаться к нему историков журналистики. «Русскому слову», прямо сказать, повезло в этом отношении. Какой еще журнал может похвастаться столь постоянными исследовательскими привязанностями? Две серьезные монографии – Ф. Кузнецова¹ и Л. Варустина, вышедшие с интервалом всего лишь в год, подтверждают это.

Разумеется, второй в этом случае оказывается в трудном положении, рискуя стать открывателем уже открытого. К счастью, наука не спорт, и тот, кто оказался на дистанции вторым, не обязательно должен стоять на нижней ступеньке пьедестала почета.

Книга Л. Варустина охватывает всю журнальную биографию «Русского слова», которая рассматривается в историческом движении. Автор дает возможность все время чувствовать пульс общественной жизни России 60-х годов и его биение в журнальном организме. На широком идейно-политическом фоне эпохи он убедительно и без какой-либо предвзятости воссоздает сложную, порою внутренне противоречивую, но всегда обусловленную самой действительностью картину журнальной борьбы и внутриредакционных отношений. Общественно-исторические реалии (без которых, к сожалению, еще зачастую пытаются обойтись историки журналистики) помогают Л. Варустину подобрать верные ключи к самым спорным и зашифрованным страницам «Русского слова», понять основные источники и тенденции эволюции журнала, уяснить мотивы его полемики с другими периодическими органами, объективно оценить место и роль в журнале ведущих сотрудников.

Л. Варустин верно подмечает истоки будущей бурной трансформации журнального облика «Русского слова» в расплывчатости, эклектизме, раздвоенности классовых симпатий только что родившегося кушелевского издания. В условиях революционной ситуации, обострения общественной борьбы эти тенденции «противоречили объективным велениям жизни» и неизбежно влекли журнал к гибели. Нужны были радикальные преобразования, способные превратить его в боевую трибуну демократизма. Эта роль и выпала на долю Г. Благосветлова, к которому в предчувствии краха обратился самонадеянный граф и который с середины 1860 года взял на себя редакционные дела.

Характеристика благосветловского «подвига» в истории русской журналистики дается Л. Варустиным без ложной апологетики. Исследователь не игнорирует заслуг Благосветлова в консолидации сил демократически настроенных журналистов и бесспорного редакторского таланта его, точно так же, как не игнорирует и буржуазно-просветительской ограниченности воззрений этого журнального бойца, приводившей к постоянным колебаниям во «взглядах на революцию, стратегию и тактику освободительного движения» (стр. 48). Да, Благосветлов был причастен к революционному подполью и вызывал пристальный интерес III Отделения. Но это еще не дает права причислять его к последовательным революционным демократам. Руководитель «Русского слова»»отнюдь не возлагал главные надежды на революционные преобразования, не выдвигал задачу подготовки к революции, воспитания революционной непримиримости трудовых масс как важнейшую практическую потребность печати» (стр. 50). Разумеется, накал освободительной борьбы не мог не вызывать в отдельные моменты политического «левения» Благосветлова, но идеологическая сущность оставалась принципиально устойчивой. Именно здесь, а не в «эксплуататорских» склонностях редактора Л. Варустин далек от такого упрощенчества – и кроются корни внутриредакционного конфликта после прихода в журнал радикально настроенных сотрудников.

Существенно уточняет автор и писаревскую позицию в «Русском слове» в переломные для журнала годы (1860 – 1861) и в тот период, когда журнал выступал «с развернутым знаменем» революционного демократизма (1863 – 1866), Причем весьма плодотворно, что Л. Варустин учитывает двустороннюю связь критика е журналом, тот идейный взаимообмен между сотрудником и журнальным коллективом, который характерен для цельных и единых во всех отделах изданий. Окунувшись в идейную атмосферу «Русского слова», Писарев испытал – в особенности в первые месяцы сотрудничества – несомненное влияние Благосветлова. «Оно отчетливо проявляется и в учении об эмансипации личности, которое настойчиво отстаивается критиком, и в проповеди политических свобод и европейских форм жизни, и в требовании дать образование широким слоям народа» (стр. 110). Журнальная атмосфера способствовала интенсивному философско-политическому мужанию Писарева. И чем активнее было воздействие «Русского слова» на критика, тем богаче и плодотворнее становилась его «отдача» журналу, который именно Писареву обязан своим выходом на магистральные пути развития русской журналистики. И если именно Писарев «превратил журнал в орган распространения материалистических идей, возглавил борьбу против поповщины и идеализма, связал пропаганду материализма с политической борьбой против самодержавия и остатков крепостничества» (стр. 113), то «Русское слово» в свою очередь подготовило критика к яркой, хотя и кратковременной, деятельности в некрасовских «Отечественных записках», как бы передав эстафету революционного демократизма новому поколению русских журналистов.

Интересны замечания исследователя и о влиянии общередакционных настроений на творческую позицию Шелгунова в середине 60-х годов.

Наиболее изучен в истории «Русского слова» период с 1863 по 1866 год. Но и здесь Л. Варустину удалось найти собственные аспекты исследования.

Основными социально-политическими задачами возобновленного после восьмимесячной приостановки «Русского слова» стали разоблачение половинчатости и непоследовательности крестьянской реформы и «второго фронта реакции», российского либерализма. В период спада революционных настроений благосветловский журнал не растерял своих демократических убеждений. Он настойчиво проводил мысль о том, что «единственным выходом из социальных конфликтов является социализм» (стр. 152). Однако «в трудную переходную пору 1863 – 1864 гг., когда рухнули расчеты на новую и более высокую волну крестьянских выступлений, руководители «Русского слова» испытали серьезное разочарование в народе, в возможности поднять его на новое революционное дело» (стр. 155). Поэтому социализм мыслился ими лишь как весьма отдаленная перспектива, а на повестку дня выступал писаревский тезис о «химическом» способе преобразования действительности. Но уже со второй половины 1865 года журнал постепенно отказывается от мирно просветительских иллюзий и надежд на «умственную» революцию, «отчетливо заявляет о своих социалистических идеалах и связывает осуществление их с открытой войной угнетенных классов против эксплуататоров» (стр. 184). Автор справедливо усматривает источники этой эволюции в подъеме западноевропейского рабочего движения, в известном отрезвлении русского общества от ура-патриотической настроенности, в начавшемся оживлении подпольного революционного движения, И в том, что исследователю удалось прояснить общественные импульсы журнальной эволюции, бесспорное достоинство его методологии.

И все-таки некоторые стороны этой содержательной книги заставляют задуматься о перспективах изучения истории журналистики вообще. Речь идет о типичном для современного состояния нашей историко-журнальной науки невнимании к литературной истории русской периодики.

Существует авторитетное мнение, что «подробные картины развития журналов вообще невыполнимы и что все внимание исследователей должно быть устремлено в этой области на изучение публицистики, как особого вида научно-литературного творчества…» ². Абсолютизируя эти рекомендации, авторский коллектив «Истории русской журналистики XVIII – XIX веков» вообще отмахнулся от «сферы чисто филологических наблюдений», поскольку в таком случае «стираются границы», отделяющие «историю журналистики от смежных дисциплин, и она перестает быть самостоятельной наукой» ³. А так ли уж она необходима, эта «девственная» наука, строго блюдящая себя от посягательств смежных наук? Не целесообразнее ли помнить давнее, но не потерявшее силы утверждение Н. Михайловского о том, что история литературы и журналистики неотделимы, «не будет даже чрезмерною смелостью утверждать, что вся эта история есть собственно история журналистики. Журнал, а потом и газета определяли собою нередко и форму, и содержание произведений даже выдающихся талантов» (Н. К. Михайловский, «Литературные воспоминания и современная смута», т. 1, СПб. 1900, стр. 126). Беллетристический отдел в журнале – одно из звеньев журнальной политики, и без учета этого картина развития журналистики не может быть полной.

Преимущественный интерес Л. Варустина к публицистике «Русского слова» объясним, поскольку именно она определяла облик благосветловского журнала. И тем не менее читатель вправе требовать цельного, динамического обзора историй развития журнальной прозы и поэзии, их эволюции в связи с меняющимися запросами общества и задачами журнала. Отдельные замечания по этому поводу в книге есть, но именно отдельные, не дающие возможности почувствовать своеобразие литературной школы «Русского слова». Конечно, и то, что сделано в этом отношении Л. Варустиным, – достижение по сравнению с предшествующими работами, но это только начало. Правомерен был бы разговор и о формах журнальной беллетристики, обусловленных спецификой деятельности писателя в журнале. В частности, творчество Минаева дает повод поставить вопрос о своеобразных принципах журнальной сатиры.

Следует сказать и о том, что литературно-художественные искания сотрудников «Русского слова» не вписаны в общий историко-литературный процесс 60-х годов прошлого столетия. Еще одно доказательство искусственного размежевания литературы и журналистики.

Проигрывает исследование и оттого, что очень редко прибегает автор к сопоставлению журнальной позиции «Русского слова» с другими периодическими органами. Даже «Современник» не часто привлекается к историко-журнальным параллелям.

Среди частностей необходимо отметить традиционно предвзятую оценку литературно-критической деятельности А. Григорьева. «Оторванная от жизни, покоящаяся на устаревших идеях, к тому же изложенная тяжелым, наукообразным языком, критика Григорьева… не способствовала упрочению авторитета «Русского слова» (стр. 19). А ведь даже писаревская оценка Григорьева, которая, несомненно, известна Л. Варустину, могла бы предостеречь от подобных бичующих тирад.

Думается, что осуществление высказанных здесь пожеланий сделало бы монографию Л. Варустина еще более ценной для всякого интересующегося судьбами русской журналистики.

г. Курган

1. Ф. Кузнецов. Журнал «Русское слово», «Художественная литература», М.[↩]
2. А. В. Западов, К вопросу об изучении и преподавании истории русской журналистики, «Вестник Московского университета». Историко-филологическая серия, 1959, N 1, стр. 81.[↩]
3. »История русской журналистики XVIII – XIX веков», «Высшая школа». М, 1963, стр. 7. [↩]