Кто такой Печорин? Что такое Печорин?

Любимому Учителю, проф. Борису Тимофеевичу Удодову, посвящается.

Уж не пародия ли он?

Пушкин. «Евгений Онегин».

«…Я часто, пробегая мыслию прошедшее, спрашиваю себя: отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рожденный и выросший на палубе разбойничьего брига: его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится…» Таким вот горестным мыслям предается Григорий Александрович Печорин, томясь «в этой скучной крепости». О каких же подвигах и сражениях сокрушается он? Что такого он совершил в своей жизни, что действительно поставило бы его в один ряд с удалыми матросами с разбойничьего брига? Кто же были его противники? Ни один из этих вопросов, на наш взгляд, не является праздным или чисто риторическим. Попытка ответить на них и заставила автора данной статьи по-новому взглянуть на главного героя романа Лермонтова.

Начнем с того, что в предисловии Лермонтов, ироничный, немного лукавый, с душой, охлажденной многими роковыми и мучительными обстоятельствами жизни, начинает с фразы в высшей степени загадочной: «Во всякой книге предисловие есть первая и вместе с тем последняя вещь; оно или служит объяснением цели сочинения, или оправданием и ответом на критику. Но… читателям; дела нет до нравственной цели и до журнальных нападок, и потому они не читают предисловий. А жаль…»

И далее: «Она (публика. – И. Н.) не угадывает шутки, не чувствует иронии; она просто дурно воспитана».

Вот такой пассаж. Оказывается, все дело в недостатке воспитанности и, прибавим от себя, в неумении иногда мыслить объемно и перспективно. Иначе чем еще можно объяснить тот факт, что образ Печорина изначально трактовался или как неудавшаяся попытка выставить в роли героя – и не просто героя, а Героя нашего времени! – элементарного злодея и тем самым щелкнуть публику по носу, или как страдающего эгоиста, который, конечно, много чего натворил, но, господа, он же при этом страдал (страдал!)., а потому он не просто эгоист и дрянь, а страдающий и корчащийся в судорогах от осознания собственной дрянности эгоист. Тут понимать надо, а не осуждать, господа. Среда, подлая, виновата! И все тут.

В сущности, налицо ситуация, при которой и читатели, и критики не учитывают одного нюанса, а именно: жизненная правда и правда художественная – вещи отнюдь не адекватные. Не всегда можно подходить с эталонными мерками к оценке образов. Главное, на наш взгляд, идея, авторская мысль. Она не всегда четко уловима, особенно если автор сознательно зашифровывает эту мысль, преследуя самые разные цели: от чисто цензурных до своих личных, может быть, даже желая повеселиться, наблюдая, как шельмуют и героя романа, и заодно автора возмутительного фарса (как в данном случае).

Нет никакого сомнения, что фигура Печорина – явление одиозное и в известном смысле даже эпохальное. И мы беремся доказать это, прибегнув к самому железному аргументу: к цитатам из самого произведения. А также попытаемся провести параллель между образом Печорина и двумя другими образами, столь же одиозными, сколь в то же время и гораздо более однозначными: Чайльд Гарольдом и Евгением Онегиным.

Начнем с того, что в главе «Бэла» Печорин, объясняя Максиму Максимычу свое нежелание уделять похищенной им дочери горского князя прежнее внимание, говорит о себе буквально следующее: «…у меня несчастный характер… В первой моей молодости, с той минуты, когда я вышел из опеки родных, я стал наслаждаться бешено всеми удовольствиями… (они. – И. Н.) мне опротивели. Потом пустился я в большой свет, и скоро общество мне также надоело; влюблялся в светских красавиц и был любим, – но их любовь только раздражала мое воображение и самолюбие, а сердце осталось пусто… Я стал читать, учиться – науки также надоели… во мне душа испорчена светом… мне осталось одно средство: путешествовать… поеду в Америку, в Аравию, в Индию…».

Читаешь откровения Григория Александровича и чувствуешь, что все это до боли знакомо: и безумства, и разочарованность, и желание удалиться «под сень струй», куда-нибудь подальше от Европы. Ну, конечно! Те же самые проблемы, огорчали душку Чайльд Гарольда, истинно романтического героя. Тот покидает туманный Альбион, дабы противопоставить себя всему миру и в то же время – никому конкретно. И страны, по закону жанра, он посещает исключительно экзотические: Грецию, Португалию, Испанию. И сражается среди греческих патриотов, готовый пролить кровь угнетателей свободолюбивого народа.

Наш герой тоже не уступает своему литературному предшественнику: Кавказ – место весьма экзотическое, чеченцы – народ свободолюбивый, горячий, чуть что – сразу за кинжал, за ружье хватаются. Дикарки-возлюбленной не хватает? Какие проблемы?! Нет – добудем! Не хочет любить русского джигита, стройного, как молодой тополь, – заставим! Она ведь хоть и дочь князя, а все равно дикая, Ричардсона и Руссо по причине всеобъемлющей неразвитости не читала. А потому нужно запереть ее на ключ в комнате для полнейшего созревания до мысли о том, что Печорин – ее герой и господин. В качестве подручной мобилизуем духанщицу, предварительно снабдив ее соответствующей мануфактурой! Добавим немного такта, ласки, – уж на что собаки существа неразумные, а и те ласку любят! – и вот героиня дозрела! Ну, немножечко и припугнуть нелишне было: