Комплексное изучение литератур – народов СССР
«История литератур народов Средней Азии и Казахстана», под ред. М. И. Богдановой, Изд. МГУ, 1960, 481 стр.
В течение последних десяти лет появилось довольно много индивидуальных и коллективных трудов-очерков по истории отдельных советских литератур. Каждая такая работа содержит материал и для изучения общих закономерностей развития советской многонациональной литературы. Однако эта сторона вопроса как специальная научная задача лишь в самой незначительной мере вставала перед авторами очерков.
Иной характер имеет «История литератур народов Средней Азии и Казахстана» под редакцией М. Богдановой. Книга эта, как сказано в предисловии, «представляет собой лекции, прочитанные в Московском государственном университете им. М. В. Ломоносова в период 1954 – 1959 годов. Она является одним из выпусков в серии учебных пособий, которые подготавливаются по группам народов Советского Союза, близких по своей исторической судьбе, а также близких по своим этническим и языковым особенностям» (стр. 3).
Такое комплексное рассмотрение истории советских национальных литератур представляет в нашем литературоведении новый и, как нам кажется, плодотворный методологический угол зрения и как первый опыт подобного рода заслуживает пристального внимания.
Книга состоит из шести очерков отдельных литератур Средней Азии и Казахстана и небольшого «Предисловия», которое правильнее было бы назвать «Введением», так как по своему, содержанию оно решительно не соответствует жанру предисловия, цель которого – объяснить задачу книги и кратко охарактеризовать включенные в ее состав материалы. К чтению лекций в Московском университете были привлечены известные специалисты: раздел таджикской литературы подготовлен И. Брагинским, узбекской – им же совместно с А. Мирбадалевой; коротенький очерк каракалпакской литературы принадлежит Л. Лебедевой; о туркменской литературе написали Х. Короглы и С. Каррыев; о казахской – З. Кедрина (с использованием материалов Ш. Сатпаевой) и, наконец, о киргизской – М. Богданова; ею же составлено «Предисловие».
Каждому отдельному очерку предпослано введение. Задача подобных введений, как нам представляется, – в сжатой форме сообщить читателю необходимейшие сведения, без которых восприятие, а тем более усвоение фактического материала самого очерка будет либо вовсе невозможно, либо сильно затруднено. Во введении необходимо привести географические данные о местожительстве и численности соответствующего народа, включая и указания на процентное отношение основной нации к общему числу жителей республики; очень существенно сообщить сведения о политических и этнических соседях данной нации, так как это имеет значение для вопроса о формировании ее культуры. Важны также сведения по физической географии, объясняющие возникновение традиционных образов я той или иной литературе, например, Ала-Тоо (Тянь-Шань) в Киргизии, Копет-Даг и Небит-Даг в Туркмении, Даугава в Латвии, Арарат и Алагяз в Армении и т. д. Нужно знакомить читателя не просто с историей народа, а главным образом с теми фактами его прошлого, которые многократно привлекали внимание писателей и дали материал для их произведений. Необходимы, по нашему мнению, краткие сведения о данном национальном языке, о характере стихосложения и т. д. Само собой разумеется, что во введении должно быть сообщено не только о прошлом народа, но и о современном его экономическом и культурном состоянии. Представляется желательной также краткая характеристика важнейших обобщающих трудов на русском языке, из которых студенты и вообще читатели могли бы почерпнуть более подробные сведения об изучаемых литературах.
Наиболее содержательно введение к очерку киргизской литературы. Благодаря обилию важных и необходимых сведений в нем последующее – собственно литературоведческое – изложение почти свободно от экскурсов в область истории. Поэтому жаль, что разъяснение существа так называемой «земельно-водной реформы», имевшей огромное историческое значение в экономическом, политическом и культурном отношении для киргизского народа и других народов этого района, оказалось почему-то внутри очерка (стр. 455), а не во введении. Правильнее же всего, нам кажется, было бы рассмотреть во вводной статье все те общие вопросы (в том числе и восстание 1916 года, и национальное размежевание, и земельно-водную реформу), о которых говорится в каждом историко-литературном очерке и во введениях к ним. Это диктуется не только соображениями экономии места, но и целесообразностью освещения общих условий в историческом развитии народов.
Введения сильно отличаются друг от друга. Так, во введении к таджикской литературе, как это ни странно, полностью отсутствует обзор истории таджикского народа, зато чрезмерно подробно изложена история изучения литературы на языке фарси, предшественнике современных таджикского и иранского (персидского) языков. Эти сведения сами по себе интересны и полезны, но заменить истории народа они, конечно, не могут.
Различны по своему характеру и самые очерки, хотя они построены по одному плану: сначала рассматривается устное народное поэтическое творчество, затем письменная литература досоветского периода (с разными принципами периодизации) и, наконец, советская литература; в очерках, посвященных казахской и киргизской литературам, выделены главы об акынской поэзии.
В «Предисловии» к «Истории литератур народов Средней Азии и Казахстана» указывается, что задача книги – «дать студентам первоначальное представление о путях развития литератур, о главных литературных памятниках и об особенностях литературного процесса в различные периоды, а также о произведениях виднейших писателей… дать… тот основной минимум знаний, который поможет им в дальнейшем разбираться в процессах развития советской литературы как литературы многонациональной» (стр. 17). Задача книги сформулирована, по нашему мнению, правильно, и поставленная цель во многом достигнута.
Однако не со всеми приемами решения, применявшимися авторами, можно согласиться. Так, например, встает очень существенный вопрос о вводимых в текст именах писателей и названиях литературных произведений. Одно дело – специальный историко-литературный обобщающий труд, основным достоинством которого должна быть полнота и правильное истолкование всех привлекаемых материалов, учет явлений не только перворазрядных и важнейших, но и второстепенных, но в каком-то отношении нужных для всестороннего раскрытия яркости, богатства, многогранности характеризуемой литературы. Другое дело – учебное пособие или научно-популярный очерк, цель которого – познакомить читателя с самым важным, ценным и художественно и идейно значительным. Здесь обилие фамилий, названий и дат обычно играет отрицательную роль, превращая изложение в утомительный для чтения библиографический каталог. В очерке таджикской литературы рассмотрено и перечислено более ста авторов, около сорока исследователей, приведены многие сотни названий произведений, большая часть которых на русский язык не переведена и, следовательно, недоступна читателю – не востоковеду; в очерке узбекской литературы упоминается больше восьмидесяти имен, каракалпакской – двадцать четыре, Туркменской – около шестидесяти, столько же в казахской и более семидесяти – в киргизской.
Было бы несправедливо утверждать, что в «Истории» нет удачных характеристик писателей и анализов произведений (в особенности каракалпакской, туркменской и киргизской литератур). Однако общее впечатление от этой стороны книги не очень благоприятно; обилие имен и названий с неизбежностью влечет за собой торопливость, поверхностность и шаблонность оценок. Наибольшее внимание уделяют авторы содержанию произведений, понимая последнее чаще всего как тематику их и несколько реже – как сюжет. Поэтому неоднократно встречаются на страницах рецензируемой книги выражения: «В нем (произведении) рассказывается о…»,«Это – роман о…», «В пьесе… показано…» и т. п.
Стремление назвать и – реже – охарактеризовать как можно больше материалов иногда мешает правильному пониманию и истолкованию действительно замечательных художественных достижений. Остановлюсь на одном, но, как мне кажется, особенно показательном примере. В очерке казахской литературы говорится о поэме Т. Жарокова «Поток» как о лучшем произведении этого поэта в 30-е годы, «раскрывающем судьбу двух сирот, Кайсара и Жамал».
«Поток» – не точный перевод казахского слова «силь», обозначающего стихийное бедствие, когда в результате длительных ливней с гор в долины устремляется грязевой поток – лавина, увлекающая с собой камни и уничтожающая почти все на своем пути. Автор очерка верно отмечает, что «в поэме «Поток» освещены характерные и важные события в жизни народа, выдвижение из самых недр его новой интеллигенции», что «поэма имеет важное значение в становлении социалистического реализма казахской советской поэзии, ибо дает в стихах живые положительные образы простых людей, отражая реальные жизненные явления и связи новой действительности» (стр. 356).
Все это правильно, но лежит на поверхности, и самый невнимательный читатель не пройдет мимо этого, если он умеет следить за сюжетом произведения. Однако это не все и даже не главное. Поэма «Поток» гораздо интереснее, ее художественная идея много богаче, мастерство казахского поэта значительнее и оригинальнее, чем это представляется при «тематическом» анализе.
«Поток» – это поэма, «раскрывающая» не только «судьбу двух сирот», но и величие, глубину и мощь пролетарского гуманизма, показывающая, как стихии противостоит разум и сердечная теплота нового общества. Вместе с тем эта поэма является свидетельством того, как своеобразно и творчески учится молодая национальная советская поэзия у гения русской и мировой поэзии Пушкина. В «Потоке» есть глубокая и тесная связь (не полемика, а именно органическая связь!) с «Медным всадником», который в поэме «упоминается и образует ее «второй план»: Жароков деликатно, тактично и в высшей степени поэтически подводит читателя к сопоставлению судьбы жертв двух стихийных бедствий: наводнения и «силя» – в двух обществах – капиталистическом и советском: Евгения из «Медного всадника» и Кайсара и Жамал.
Приведенный нами пример не единичен. Многие произведения, о которых идет речь, значительно сложнее в идейном и художественном отношении, чем это представляется некоторым авторам книги. А иной раз произведения, приводимые в качестве образцов «хороших стихотворений», художественно слабы или, говоря часто встречающимися в рецензируемой книге словами, «декларативны», «плакатны», «неубедительны». Это не только «частные» вопросы расхождения во вкусах рецензента и авторов «Истории», – это принципиальный спор о том, не совершаем ли мы серьезную ошибку, когда рекомендуем читателям в качестве хороших произведений национальных поэтов такие стихи:
Агроном стал знатен и всеми любим,
И поверили люди в науку.
И раис на колхозном собранье сказал:
«Светлый ум у него и бесценные руки».
Стал богатым колхоз… перевыполнил план.
(стр. 184).
Слабой стороной почти всех очерков является то, что они мало либо вовсе не связаны друг с другом. Между тем, если бы перед нами было в полном смысле слова комплексное изучение литератур народов Средней Азии и Казахстана, если бы при обработке текста лекций авторы познакомились со всем прочим материалом книги, можно не сомневаться, многие стороны «своего» литературного процесса раскрылись бы для них с большей полнотой, объёмностью и перспективностью, и это привело бы к более глубоким, серьезным, вдумчивым выводам и обобщениям.
В известной мере спасает положение предпосланное книге «Предисловие» М. Богдановой. Статья эта является интересным опытом осмысления общих принципов развития литератур народов Средней Азии и Казахстана, которые «в течение многих веков совместно трудились на полях, кочевали в степях, совместно боролись против общих эксплуататоров и иноземных захватчиков» (стр. 3). Отметив, что «все названные литературы, за исключением таджикской, относятся к тюркоязычным народам» и что ираноязычная таджикская литература «в течение длительного времени находилась в тесной взаимосвязи с тюркоязычными литературами Средней Азии», М. Богданова формулирует основное положение своей вводной статьи: «…несмотря на неравномерность исторического и культурного развития, имеющиеся черты общности в развитии литератур Средней Азии и Казахстана, и особенно общность историческая, географическая, а также языковая, позволяют установить ряд общих признаков и закономерностей, характеризующих развитие этих литератур до Великой Октябрьской социалистической революции» (стр. 4).
М. Богданова перечисляет эти общие черты: а) «значительная роль устной народной поэзии в их культурной жизни»; б) «безраздельное господство жанра поэзии»; в) «своеобразное взаимодействие этих литератур, которое проявляется в самых различных формах»; последнему очень способствовало так называемое «двуязычие», то есть то, что все тюркоязычные народы Средней Азии и Казахстана (а также народы Азербайджана) наряду со своим национальным языком владели и таджикско-персидским языком, а таджики – тюркскими.
Приводимые в очерках историко-литературные материалы подтверждают эти соображения. Однако приходится пожалеть, что М. Богданова не расширила анализ и не указала, что первые две черты из трех, отмеченных ею, в сущности характерны и для многих других литератур народов СССР, находившихся на близких ступенях культурного развития. Таким образом, специфическим свойством рассматриваемых литератур в период до присоединения к России (а также и до Великой Октябрьской социалистической революции и даже позже) было их взаимодействие, выраставшее на почве «двуязычия». Из дальнейшего изложения можно заключить, что в настоящее время это явление исчезло. Верно ли это и в какой степени? Мне вспоминается статья М. Ауэзова о советском романе, помещенная несколько лет назад в «Литературной газете»; в ней говорилось, что и сейчас тюркоязычным советским читателям вполне доступны литературные произведения всех тюркоязычных народов СССР.
Выделяя далее период от присоединения Средней Азии и Казахстана к России до Великого Октября, М. Богданова присовокупляет к перечисленным выше чертам еще четыре: г) приобщение к русской революционно-демократической культуре и литературе; д) обращение к классической русской литературе и традициям русского реализма; е) не непосредственный характер этого обращения, «а через литературу народов, близких по языку, – преимущественно через татарскую и азербайджанскую»; ж) общность алфавита (арабского), дававшая возможность пользоваться печатными материалами любого тюркоязычного народа.
Следует сказать, что арабский алфавит был общим для тюркоязычных народов и в первом периоде с той только разницей, что применялся он не в печати, а при рукописном распространении литературных произведений, а также в быту. Два первых признака не представляют чего-то специфического для литератур народов Средней Азии и Казахстана: они свойственны и ряду других советских литератур. Тем больший интерес представляет третий признак – значение татарской и азербайджанской литератур как посредников между литературами народов Средней Азии и Казахстана. К сожалению, сведения по этому вопросу, приводимые в очерках, крайне беглы; желательно было бы не ограничиться именами Габдуллы Тукая и Каюма Насыри да татарской литературы и Молла Насреддина из азербайджанской.
Характеристика особенностей литературного развития в советский период сделана М. Богдановой более точно и в целом не вызывает возражений. Несмотря на эти недостатки, статью М. Богдановой следует признать ценным опытом комплексного изучения литератур народов Средней Азии и Казахстана. Можно соглашаться или не соглашаться с обоснованиями отдельных признаков или черт, намеченных автором, но общее направление исследования нужно признать правильным и ценным не только в конкретном, историко-литературном, но и в принципиальном, теоретическом отношении. Не будь в рецензируемой книге данной статьи, не было бы оснований видеть в ней опыт комплексного изучения литератур определенной группы народов – было бы механическое объединение очерков близких литератур.
В книге почти в пятьсот страниц любой читатель может встретить положения, с которыми он не согласен. Есть они и в «Истории». За недостатком места отмечу только несколько пунктов, вызывающих мои возражения.
И. Брагинский утверждает, что «в народном творчестве этого (феодального. – П. Б.) периода родилась и развилась также идея патриотизма» (стр. 32). Идея патриотизма не родилась в данный период, а преобразовалась из более ранней идеи родо-племенной общности: сперва, в периоды далеких кочевок и переселений, был патриотизм родо-племенной, не связанный с понятием территории, а со времени прикрепления кочевых племен к определенной территории (даже до «оседания на землю») к родо-племенному патриотизму присоединяется патриотизм «территориальный». Все те родовые и племенные распри, о которых пишут авторы «Истории», являются отражением этого неизжитого в течение многих столетий родо-племенного патриотизма.
Этот патриотизм нашел отражение и в чрезвычайно интересной казахской поэме патриархально-феодального периода «Кыз-Жибек» («Шелковая девушка»), «В этой легенде, – пишет автор очерка о казахской литературе, – идеализируется бесчеловечный институт амеигерства, в силу которого жена или невеста умершего должна стать женой его ближайшего родственника, перейти в его владение вместе с имуществом покойного» (стр. 302). Автор неправ: институт амеигерства, или левират, – институт бесчеловечный с нашей, современной точки зрения, а для патриархально-родового строя, когда женщина из своего рода переходила в чужой и становилась его частью, его сочленом, его » собственностью, когда вдова самостоятельно хозяйствовать не могла, а всецело зависела от того, обеспечит ли ее материально тот новый род, в который она вступила, аменгерство было в известной мере институтом гуманным, представлявшим проявление заботы о женщине.
Не могу согласиться с трактовкой З. Кедриной проблемы национальной формы. Сначала выходит, что «национальная… форма драмы выражена в языке действующих лиц» (стр. 367), затем оказывается, что «язык феодально-байской среды и язык трудовых масс в большой мере отличались один от другого» (стр. 375); наконец, З. Кедрина приходит к заключению, что «язык, конечно, является одним из существенных элементов национальной формы. Но в определении ее начинать надо с главного: с вопроса об изображении характера, психологии человека, ибо психология человека, его характер – это то, что, определяя принадлежность человека к той или иной нации, прежде всего интересует писателя как основа художественного образа» (стр. 394).
В приведенной цитате все представляется мне спорным: можно ли ставить знак равенства между психологией человека и его характером; определяет ли характер человека его принадлежность к той или иной нации; интересует ли писателя всегда один только национальный характер или этот интерес исторически обусловлен, и в определенные исторические периоды писателей интересуют общечеловеческие характеры; и, наконец, в этом ли действительно национальная форма? Не смешиваются ли здесь понятия «национальная форма» и «национальное своеобразие», «национальная специфика» литературы?
Если в данном вопросе я высказываю только свои сомнения, то в приводимом ниже случае я решительно не согласен с З. Кедриной и считаю ее мнение неправильным и включение его в текст лекций и в книгу крайне огорчительным фактом, «Чокан Валиханов, – читаем на стр. 319, – писал по-русски. Стилистически русский язык Чокана Валиханова даже кажется ближе к нашему современному языку, чем язык российских писателей того времени»; Ч. Великанов писал в 1860 – 1860-е годы (он умер в 1865 году). Кто эти «российские писатели того времени», язык которых архаичнее языка Ч. Валиханова? Тургенев, Гончаров, Л. Толстой» Чернышевский, Добролюбов?
Не могу не отметить недостатки чисто педагогические: произведения называются то на данном национальном языке без перевода, то только в переводе и очень редко вместе. Не указывается ударение в фамилиях авторов, исторических деятелей названиях литературных персонажей. Национальные термины почти всегда не переводятся и не поясняются (например, «михраб», стр. 47 и 60; «сарбадор», стр. 68, и т. д.). Встречаются опечатки в датах и именах (стр. 430, 454 и др.). Не отмечаю повторений, неряшливостей языка, обилия литературоведческих штампов, длиннот.
Все это, конечно, снижает достоинство книги. Однако за «Историей литератур народов Средней Азии и Казахстана» и в особенности за ее редактором остается несомненная заслуга в создании первого опыта комплексного изучения группы литератур народов СССР. А это заслуга немалая.
г. Ленинград